– Да, он сам мне сообщил о своем намерении.
– А после этого он вам писал или звонил? Может, вы общались по Интернету?
– Нет, не общались. Вернее, не то чтобы не общались, просто у него не было такой возможности. Думаю, он устроился на работу по вахтовому методу, на какие-нибудь разработки, где нет ни телефона, ни Интернета, поэтому и не писал ничего. Уверен, что, если бы у него был Интернет, мы с ним постоянно переписывались бы.
– Значит, вы считаете, что это не он?
– Теперь уже и не знаю… Но труп-то криминальный, ведь так? Вы же сказали, что его нашли в лесу… Его что, убили?
– Да, его застрелили. Скажите, в каких отношениях вы были с Беловым?
– Он был моим другом, понимаете? Самым близким другом.
– Что вы знаете о его личной жизни? Может, у него была девушка, невеста? Или был бизнес, из-за которого он и пострадал?
– Он никогда не занимался никаким бизнесом. Федор… Как бы вам сказать… Он всегда витает в облаках… И деньги делать не умеет.
– Вы говорите о нем в настоящем времени. Вы что же, не верите, что его больше нет в живых?
– Нет, не верю! Да вы пошлите запрос в Сургут, и найдете его… Я бы и сам это сделал, но у вас-то больше возможностей.
– Это правда, что он продал свою квартиру на Цветном бульваре, чтобы купить другую, меньшей площади в Кузьминках?
– Да, правда. Говорю же, он непрактичный человек… Уверен, он и квартиру-то продал не за ту цену, которую за нее дали бы, если бы он так не торопился.
– А почему он торопился?
– Не знаю. Он всегда и во всем торопился. Торопится… Послушайте, не сбивайте меня! Говорю же, он жив!
– Скажите, Алик, ваш друг был таким же, как все?
– Как это?! Что вы имеете в виду?..
– Он был здоров?
– Вполне. О таких, как он, говорят «кровь с молоком».
– Пожалуйста, возьмите мою визитку. Если вспомните что-нибудь о вашем друге – позвоните.
19. Зоя
Я во всем винила только себя. Ведь это я придумала купить дом. Именно этот дом и его новая хозяйка поставили жесткое условие о наличных деньгах. Не было бы в моей жизни Федора, нашей любви и моей измены мужу – кто знает, когда бы мы еще решились приобрести загородный дом? А это значит, что в квартире не было бы наличных и не нашелся бы тот подлец из Гришиного окружения, знавший об этих деньгах. Я почему-то сразу решила, что все это организовал кто-то из друзей-приятелей Гриши или просто его знакомый. Сделал копии его ключей, благо войти в его кабинет и залезть в портфель мог кто угодно, начиная с лаборантки и кончая сторожем с первого этажа… Затем, зная, что дома никого нет, он пришел, спокойно открыл дверь ключами, вошел в спальню, отпер сейф и собрался взять деньги, как вдруг вошел хозяин…
Я смутно помню тот день, когда я сбежала из больницы и вернулась домой. И Гриша сразу же, без подготовки, сказал мне: «Зоя, я убил человека». Потом все в сознании моем смешалось. Помню, мне было страшно, но не за себя, а за Гришу и за Алика. Что с нами будет, если Гришу посадят? Да и за что его сажать, раз он защищался?! Я лишь значительно позже оценила поведение Алика в тот день. И в ту ночь. Безусловно, он вел себя достойно. Поддерживал отца, меня и руководил всеми нашими действиями. У него была одна цель – спасти отца, не допустить, чтобы он сознался в убийстве. Быть может, если бы я взглянула на эту ситуацию со стороны, просто как чужой человек, возможно, я и осудила бы Алика, он стал бы для меня неким отрицательным героем. Но, будучи женой Гриши, я думала только о том, как спасти мужа. И мне не было никакого дела до того человека, чей труп они глубокой ночью погрузили в машину и отвезли в лес. Закопали в холодную землю. Больше того, не послушавшись ни Алика, ни Гришу, которые приказали мне оставаться дома и дожидаться их, я тоже решила действовать и, тщательно вымыв полы в спальне, вынесла перепачканный кровью ковер и спрятала его в багажнике своей машины. Я была уверена, что действую правильно и таким образом вношу свой вклад в дело спасения мужа.
Конечно, мне было страшно, у меня зуб на зуб не попадал, меня колотило, когда я втаскивала ковер в лифт, и в какую-то минуту мне показалось, что ночь прошла, наступило утро и все наши ранние пташки-соседи уже встали и увидят в окно, как я укладываю этот ковер в багажник. Но – нет. Взглянув на часы, я поняла, что все в порядке, еще только два часа ночи и все спят.
Я села за руль, и рука моя привычно потянулась к бардачку, где я хранила немного наличных, духи и перчатки. Перчатки! Я пожалела, что не надела их прежде, чем прикоснулась к ковру… Хотя вряд ли кого-то заинтересует ковер, валяющийся на свалке! Разве что бомжей, которые непременно приберут его, чтобы сделать хоть немного уютнее свое убогое жилье. И вот они-то точно увидят кровь и оценят весь ужас этой находки… Вряд ли они обратятся по этому поводу в полицию – не такой это народ, им нет никакого дела до чужих проблем и тем более преступлений.
Словом, я какое-то время сидела, пытаясь поймать ускользавшую мысль о перчатках – надеть их или нет? Взгляд мой блуждал по сторонам, я никак не могла сосредоточиться. И так было до тех пор, пока мне в глаза не бросился уголок белого конверта, лежащего в бардачке. Я не помнила, чтобы оставляла там конверт. Писем мне никто не писал, я – тем более. Я взяла его и открыла. Внутри оказался исписанный черными чернилами листок. Я пробежала его глазами, потом еще раз…
«Зоя, дорогая, я исчезаю. Я так больше не могу…»
Перед моим внутренним взором возникло бледное, с потемневшими карими глазами лицо, светлые кудри, белые плечи… От письма повеяло холодом разлуки, и я вдруг как-то сразу поняла, никогда больше не увижу Федора, никогда больше моя голова не ляжет на его плечо и мои руки не обовьют его горячее, сильное тело. У меня его отняли. Сама жизнь отняла! И эта жизнь выставила мне счет за все то блаженство, какое я испытала в объятиях моего возлюбленного. Плати, Зоя, по счетам! Плати за то, что довела бедного мальчика – он потерял голову от любви, продал свою квартиру и запустил учебу, а ты разорила его, оставила ни с чем! Вместо того чтобы помочь ему встать на ноги, устроиться, как это делают многие женщины, позволившие себе завести молодых любовников, я стала причиной того, что он остался голым, нищим.
«…Я поеду в Сургут… Заработаю денег… Я люблю тебя…»
В который уже раз перечитывая письмо, я словно слышала голос Федора… Я машинально набрала его номер. Послышались длинные гудки. Я представила, как Федор держит свой телефон на ладони, видит на дисплее мое имя, зажмуривается, превозмогая желание поговорить со мной, услышать мой голос… Как он мотает головой и мычит, топает ногами, злится на себя, на свою слабость…
Я долго просидела в машине, не будучи в силах пошевелиться. Мне показалось тогда, что вся моя жизнь разрушилась. Что все кончено. Федор бросил меня, причем сделал он это некрасиво, как трус, даже не поговорил со мной, не объяснил, не дал мне возможности помочь ему или хотя бы проститься… Оставил письмо в машине – мол, прочти, дорогая, когда меня уже не будет рядом с тобой. Очень по-мужски!
Григорий убил человека, и теперь все-все, каждая вещь в доме будет напоминать нам об этой ужасной трагедии.
Алик сейчас помогает отцу закапывать труп. Или сжигает перепачканное в крови покрывало, в котором его привезли в лес…
А еще… Еще я хранила одну тайну, с которой и вовсе не знала, что делать. Надо же было такому случиться – именно в тот день я узнала, что беременна! Я и из больницы-то сбежала только потому, что не могла больше находиться там совсем одна – в «обнимку» со своей новостью. Я не знала, что мне делать дальше и как я объясню Грише свою беременность. Понятное дело, что ребенок от Федора. Но как я объясню это мужу?! Признаться ему во всем? Стыдно сказать, но тогда-то я и поняла: я недостаточно хорошо знаю мужа, чтобы предугадать его реакцию на мое признание. А если он ударит меня, обзовет шлюхой и выставит за дверь? Да, конечно, он будет абсолютно прав, но я не могла такого допустить. Надо было что-то придумать, но что? Я даже мысленно обращалась за советом к Алику, к нашему с Гришей здравомыслящему и практичному Алику. Помимо того, что он приходился сыном Гриши, Алик в последнее время стал и для меня близким, родным человеком. К тому же он был молод, смотрел на мир свежим взглядом и никогда ничего не усложнял. Мне иногда казалось, что он знал ответы на все вопросы и был в гораздо большей степени мужчиной, нежели Гриша. Да, по сути, он-то и являлся негласным хозяином дома, и все решения, которые принимал Гриша, были на самом деле осторожно и тактично подсказаны ему Аликом. И за что я особенно была благодарна моему пасынку – так это за то, что он никогда не злоупотреблял своим влиянием на отца и никогда не унижал его, слабого и оторванного от действительности, а напротив, старался всегда поднять его самооценку. Редкое качество для сына, вынужденного терпеть рядом с собой мачеху.
Ковер я никуда, конечно, не повезла. Я вообще плохо помню эту ночь, так мне было скверно. Я вернулась домой, выпила валерьянки и постелила себе в кабинете Гриши. Главным для меня в тот момент было не думать о Федоре и дождаться возвращения моих мужчин. Если они вернутся, твердила я, значит, все обошлось, их нигде не остановили. Если же они к утру не вернутся, значит, все очень плохо. И Гриша сядет за решетку.
Утомленная, с головной болью, я то и дело задремывала, но почти сразу же просыпалась и, вслушиваясь в тишину, понимала, что они еще не вернулись. Рассвело, комната медленно наливалась сиреневыми утренними сумерками, и даже белые стены стали лиловыми, холодными… Я лежала, съежившись под одеялом, и молила Бога только об одном – чтобы Гриша с Аликом вернулись! Конечно, я представляла себе, как они сначала вырыли глубокую яму – на это наверняка потребовалось не так уж мало времени. К тому же, если они благополучно выбрались из Москвы, потратили примерно около часа или даже больше на то, чтобы найти подходящий лес. Я считала часы, минуты и пыталась понять, что испытывали Гриша с Аликом, закапывая труп. Вероятно, они действовали как во сне, и их сознание было заморожено, как бывает заморожена десна перед удалением зуба – так организм защищается от стресса. Я знала это, потому что и сама не раз испытывала нечто подобное, когда на меня обрушивался град ударов. Один мой сожитель бил меня по голове и по лицу, и если первая пара ударов была болезненной, то потом боль как бы утихала, и я не воспринимала ее уже так остро. Да и самую ситуацию я воспринимала словно сквозь пелену помутненного сознания – тоже не так остро.
Сон одурманивал меня, я начала воспринимать все творившееся со мной как дурной, тяжелый кошмар. И перед тем как открыть глаза после очередного пробуждения, я мечтала оказаться в больничной палате. Вот тогда бы я точно знала, что все произошедшее с Гришей было просто сном, а я будто и не сбегала из больницы.
Но, открыв глаза, я вновь видела стены кабинета, и мне становилось холодно.
А еще – страшно от того, что во мне теперь жила другая жизнь и я не знала, как повести себя правильно, чтобы не потерять ее. Черная мысль – если Гришу посадят, он, возможно, долгое время не узнает, что у меня будет ребенок, – зазмеилась в сердце, леденя мою душу. Нет-нет, гнала я от себя эти мысли, Гришу не посадят, они вернутся… Но вот что мне дальше делать, я не знала. Представляла себе, что со временем все уляжется и забудется, Гриша вновь обретет душевный покой и мы заживем по-прежнему. Возможно даже, мне удастся сделать то, что делают многие женщины, забеременев от любовника, – я постараюсь добиться близости с Гришей, а потом объявлю ему, далекому от точных знаний в области гинекологии, что забеременела. И рожу семи– или восьмимесячного младенца. Когда окончательно рассвело, я вдруг поняла, что нашла верное решение и сделаю все именно так! Но когда из передней вдруг послышались волшебные, долгожданные, характерные звуки отпираемых замков и я увидела на пороге усталых, с посеревшими лицами Гришу и Алика, я вдруг поняла, что слишком люблю их, слишком дорожу ими, чтобы и дальше им лгать…
Я бросилась к ним, принялась их обнимать и плакать. Гриша сказал – все нормально, не переживай. Они листьями забросали холм, навалили веток, постарались сделать так, чтобы этот холм выглядел естественно, не походил на могилу. А покрывало они сожгли в другом лесу. Алик сказал, чтобы я не переживала и из-за ковра, он его попозже вывезет и тоже где-нибудь сожжет…
Я приготовила чай и бутерброды, заставила их позавтракать. У Гриши поднялась температура, ему было трудно глотать из-за боли в горле. Я сделала горячий раствор эвкалипта и настояла на ингаляции. Потом, обмотав ему горло шерстяным шарфом, уложила в постель. Алик отправился в университет. Уходя, он, как мне показалось, посмотрел на меня как-то испытующе – мол, как ты, Зоя? И даже подмигнул, стараясь приободрить меня.
И только когда за ним захлопнулась дверь и в квартире вновь стало тихо, если не считать доносившегося из спальни слабого похрапывания уснувшего Гриши, меня опять охватил страх.
Я устроилась в гостиной на диване с ноутбуком на коленях. Сначала просто открыла чистую вордовскую страницу и тупо смотрела на нее, пытаясь понять – чего же я хочу, что собираюсь написать? Но потом, когда воспоминания нахлынули на меня, когда я поняла, какой же неблагодарной тварью я оказалась по отношению к Грише, я осознала: если я сейчас не решусь выполнить задуманное, то потом и вовсе будет поздно. В памяти моей замелькали, как кадры из фильма, сцены моей жизни с Григорием. Его любовь защищала меня все эти месяцы, которые мы прожили вместе. Его нежность ко мне была сродни нежности к ангелу. Я понимала, что он никогда не относился ко мне просто как к женщине, он воспринимал меня как некое существо высшего порядка и восхищался мной, считал – ему крупно повезло, потому что он встретил меня. Он сам придумал эту новую, другую Зою, такую, какой на самом деле не существовало. Возможно, другая женщина, оказавшись на моем месте, смирилась бы с таким положением вещей и даже подыграла бы ему. Но я была далеко не ангелом, я была обыкновенной женщиной и хотела, чтобы ко мне относились соответственно. Хотелось ясности, хотелось простой жизни, где я почувствовала бы себя такой, какая я и есть на самом деле. Дама в мехах и драгоценностях, мчащаяся в роскошном автомобиле, лишь внешняя картинка моей теперешней жизни. Я понимала, что не заслужила всего этого. Возможно, не появись в моей жизни Федор, я постепенно свыклась бы с новой жизнью, научилась бы воспринимать ее спокойно и легко. Но был Федор, была любовь, была измена, обман, а теперь еще и ребенок… Нет, я должна исчезнуть из жизни Гриши, чтобы не усложнять и без того нашу непростую супружескую жизнь.
И надо же, как все совпало! Федор бросил меня как раз в тот момент, когда я узнала, что беременна, и в жизни моей семьи случилось это убийство!
Исчезнуть, не оставив письма мужу, я не могла. Тогда он искал бы меня, обратившись – официально – в полицию. Как поступить? Какое написать письмо? Как объяснить, почему я ухожу от него? Мне было очень трудно.
Я билась над ним часа два, пока не получилось нечто среднее между изъявлением раскаяния и попыткой попросить за все прощения.
«Гриша, дорогой, когда ты прочтешь это письмо, я уже буду далеко. Я благодарна тебе за все, что ты для меня сделал. Я жила с тобой как в раю. Но тебе нужна другая женщина. Я оставляю все драгоценности, которые ты дарил мне, возьму лишь обручальное кольцо – на память, одежду и немного денег на первое время. Даст Бог, еще свидимся. Не поминай лихом».
Подобное письмо могла написать только такая дура, как я. В этом послании я ничего не объяснила, не повинилась перед ним. И Гриша, даже если тысячу раз прочтет его, все равно не найдет ответа на вопрос – что же заставило меня уйти от него? Импотент и убийца – вот так он подумает о себе и решит, что именно из-за этого я его покинула. Но написать правду – что я полюбила другого человека и у меня от него будет ребенок, а человек этот бросил меня – я тоже не смогла. Подумала, что, узнав правду, он будет страдать еще больше. К его настоящим мучениям прибавится еще одно – воспоминания о нашей прежней жизни, которую он будет воспринимать как сплошную ложь и предательство с моей стороны.
Нет, рубить так рубить! Так я в тот миг решила. Собрала чемодан, уложив туда лишь самые необходимые вещи. Шкатулку с драгоценностями и ключами от машины оставила на видном месте. Я понимала, что действую как в плохом фильме, но делала все, на что хватало моих сил и нервов. Слезы, жгучие, беспрерывно текущие по щекам, грозили перейти в судорожные рыдания. Но я должна была сдерживаться, чтобы мои стоны и рыдания не разбудили Григория. Я даже зубы стиснула, пытаясь держать себя в узде.
Шатаясь от слабости – колени мои подкашивались, – я вышла из квартиры, тихо захлопнув дверь, вызвала лифт и… Все остальное тоже как под наркозом. Такси, вокзал, дрожь во всем теле; электричка, станция, пронизывающий ветер пополам с дождем; стук зубов, еще одна электричка; мельканье унылых пасмурных пейзажей за окном; тихий и невнятный, под стук колес разговор с женщиной по имени Мария – она сказала, что может сдать мне свой старый дом… И, наконец, чувство огромного облегчения, когда я оказалась в незнакомой деревне, в доме у Марии, женщины с большим розовым лицом и добрыми карими глазами. Чай, картошка с грибами, снова чай; размытая картинка – старый деревянный дом с холодной печкой, выстуженной кухней и холодными полупустыми комнатами… высокая пружинная кровать, и очень мягкие перина и подушки, и глубокий, почти обморочный сон…
Вот так я покончила со своей странной, полной противоречивых чувств и эмоций жизнью с Григорием и оказалась в глухой маленькой деревне, в чужом доме, где я могла наконец спокойно обдумать свое прошлое, настоящее – и подумать о будущем.