– Чего такое? – притих Лом. – Мэрия опять, что ли?
– Какая, блядь, мэрия!
– Шишка опять нагадил?
– Какой, на хуй, Шишка!
– С Тарасом, значит?
– Ка-а-а-акой, блядь, Тарас?! – гневно выкатил глаза Дато. – Детское питание, еб твою мать! Вот, блядь, самая важная вещь на свете!
Мгновение все ехали молча.
Потом заржал Солома. Лом непонимающе уставился в зеркальце на Дато.
Дато откинулся назад и залился восточным мелко-переливчатым смехом.
Проехали метро «Теплый Стан».
Потом метро «Коньково».
Лом тоже заржал.
След
22.20.
Офис фирмы «ЛЁД». Малая Ордынка, д. 7
«Линкольн-Навигатор» въехал в ворота прилегающего двора, остановился. Ирэ, Мэр и Фроп вышли из машины. Фроп и Ирэ несли кофр-холодильник со Льдом. Мэр подошла к двери, нажала кнопку. Дверь открыл охранник в синей униформе. Мэр, Фроп и Ирэ вошли, поднялись на лифте, двинулись по коридору. В дальнем конце возле массивной двери сидели двое вооруженных охранников. Завидя идущих, они встали со своих пластиковых стульев, взялись за короткоствольные автоматы, замерли у двери. Мэр приблизилась к двери, произнесла, глядя в камеру слежения:
– Мэр.
Дверь отворилась. Трое вошли в большой кабинет, отделанный в стиле хай-тэк. Посередине кабинета на большом голубовато-белом ковре с изображением двух скрещенных ледяных молотов и пылающего алого сердца стояли брат Лаву: 33 года, высокий голубоглазый блондин в светло-синем костюме; сестра Ц: 41 год, невысокая синеглазая, с темно-русыми волосами, в черно-белой тройке; брат Борк: 48 лет, высокий, худощавый с редкими светло-каштановыми волосами и темно-синими глазами, в больших очках, в пепельного цвета свитере и светлых брюках.
Как только дверь за вошедшими закрылась, Фроп и Ирэ поставили на ковер кофр.
– Мэр! – воскликнула Ц, делая шаг навстречу.
– Ц! – Мэр шагнула к ней.
Они обнялись со стоном, крепко, качнулись и замерли.
Фроп открыл кофр.
Лаву и Борк подошли, положили руки на лед, закрыли глаза. Ирэ подошел к стеклянной барной стойке, налил себе воды, открыл холодильник. Прозрачные полки холодильника были полны свежих фруктов. Ирэ взял помидор и большую смокву, закрыл холодильник. Залпом выпил воды и стал жадно есть помидор и смокву. Фроп подошел к низкому креслу из матовой стали, обтянутой черной кожей, сел, в изнеможении вытянув ноги и откинувшись на подголовье.
Лаву и Борк открыли глаза, глубоко вдохнули.
– Предпоследний, – произнес Фроп, закрывая глаза.
– Еще куб? – спросил Лаву.
– Из того, что украли мясные, – еще один, – ответил Ирэ, чавкая.
– Кто контролировал?
– Мэр… – Ирэ открыл холодильник, достал еще помидор и смокву.
Лаву глянул на Мэр, неподвижно стоящей с Ц.
– А кто ведал? – спросил он.
– Ведали Ма и Ну. У мясных больше нет Льда. Все, что они украли тогда в Усть-Илимске, мы выкупили.
– Восемнадцатый куб. – Лаву закрыл кофр.
– Восемнадцатый, – подтвердил Ирэ и впился зубами в смокву. – Через пару недель мясные поставят последний.
– И мы закроем, – сказал Борк.
– Мы закроем, – кивнул Лаву.
– Что делать с этими мясными после всего? – спросил Ирэ.
– Дато нам не нужен. – Лаву подошел к стальному столу, нажал кнопку на панели селектора. – А вот Гасан пригодится. Для следа.
– След требует расчета. – Борк приблизился к полуприкрытым жалюзи, глянул на вечернюю улицу.
– Здесь не нужен расчет, брат Борк. – Лаву сел за свой стол, открыл папку с документами. – След верхний. Все возможности очевидны.
Борк задумался, гладя пальцем жалюзи.
– Правильно, Лаву, – согласился Ирэ, доедая помидор. – Верхний след не требует затрат. Не требует силы Мощных. Мясные всегда готовы убивать друг друга.
– Но их ярость нужно правильно направлять, Ирэ, – произнес Борк.
– Борк, Братство не первый день использует мясных. – Вытерев руки платком, Ирэ подошел к Борк. – Их ярость предсказуема.
– Мясо непредсказуемо только в одном случае, – вставил Лаву, перебирая бумаги. – Только когда оно клубится.
– Сейчас мясо спокойно, – вздохнул Ирэ, кладя руку на грудь Борк. – Нет причины для помощи Мощных.
– Лучше всегда быть наготове. – Борк ответно положил свою руку на грудь Ирэ.
– Энергия Мощных не бесконечна.
– Энергия Мощных нужна для Круга, – произнес дремлющий в кресле Фроп.
– Энергия Мощных нужна для Круга, – кивнул Лаву.
Дверь открылась, в кабинет вошли двое охранников, подняли кофр и вынесли. Дверь за ними закрылась.
Застывшие в объятии Мэр и Ц вздрогнули, разжали руки, глубоко вдохнули.
– Энергия Мощных нужна не только для Круга, – проговорила Мэр. – Братство не скрывает главного от мясных. Только пленка требует тайных слоев. Энергия Мощных держит пленку.
– Считать следы можно и Малым Кругом, – завершила Ц.
Братья замерли. Они старались понять новое.
– Считать следы можно и Малым Кругом, – повторила Мэр, глядя в глаза Ц. – А уже потом просить помощи Круга Мощных.
Братья поняли новое. Ц была сильнее всех их сердцем. Она могла ведать. Новое шло от ее сильного сердца.
Мэр первая стряхнула оцепенение, опустилась на колени, протянула руки. Ц опустилась рядом с ней, взяла ее за руку. Лаву вышел из-за стола, подошел, встал на колени рядом с Ц, сжал ее пальцы своими. Борк опустился рядом с Лаву, Ирэ – рядом с Борк. Фроп встал с кресла, занял свое место в круге. Круг замкнулся.
Глаза стоящих в круге закрылись. Сердца их заговорили.
Покой
10.02.
Кабинет вице-президента «Тако-банка». Мосфильмовская ул., д. 18
Узкое и длинное пространство кабинета, серовато-коричневые стены, итальянская кабинетная мебель. За изогнутым волной столом из испанской черешни сидел Матвей Виноградов: 50 лет, маленький, черноволосый, узкоплечий, остроносый, худощавый, в хорошо сидящем костюме из лилово-серого шелка.
Напротив сидел Боренбойм.
– Моть, ты извини, ради бога, что я тебя затеребил с утра пораньше, – потянулся Боренбойм. – Но сам понимаешь.
– Да ну что ты, – отпил кофе Виноградов. Взял со стола ту самую карту VISA Electron:
– 69 тысяч, да?
– 69, – кивнул Боренбойм.
– И пин-код написан. Круто. Дело серьезное, Боря. Такие подарки плохо пахнут.
– Очень.
– Слушай, и никто ничего тебе не звонил, не наезжал, да?
– Абсолютно.
Виноградов кивнул.
Вошла Соколова с бумагой в руке: 24 года, стройная, в салатовом костюме, с непримечательным лицом. Протянула бумагу. Виноградов взял, стал читать:
– Я так и думал. Свободна, Наташенька.
Она вышла.
– Ну и чего? – нахмурился Боренбойм.
– Они сделали совсем по-простому. Вполне легально, в соответствии с ЦБ и Гражданским кодексом. Значит: даритель оформляет основную карточку на паспорт какого-нибудь бича, а одновременно в заявлении указывается желание оформить и дополнительную карточку. На твое имя. При получении карточек основная карточка на подставного бича изымается и уничтожается. Остается только твоя. Найти этого бича, в твоем случае – Курбашаха Радия Автандиловича, родившегося в городе Туймазы 7 августа 1953 года, практически невозможно. В каких мирах обретается сейчас этот Курбашах – один Аллах знает. Сделано с толком, в общем. Хотя…
– Что?
– Я бы сделал еще проще. Есть уж совсем анонимный продукт: VISA Travel Money. Там вообще нет имени владельца. Не пользовался?
– Нет… – недовольно отвел глаза Боренбойм.
– Любой Петров может завести эту карточку и отдать ее Сидорову. У меня был прецедент. Одна баба продала в Киеве шесть квартир, и чтобы не везти бабки через хохляцкую таможню, попросила сделать себе эту VISA Travel Money. Но есть одна проблема: лимит одноразовых операций в наших русских банкоматах – не более 340 баксов в день. Короче, эта баба почти пять месяцев доила автоматы, как коз, а потом кончилось тем, что один автомат проглотил ее карту, а она…
– Моть, что мне делать? – перебил его теряющий терпение Боренбойм.
– Знаешь что, Борь, – Виноградов почесал свой лоб костяным ножом, – надо тебе с Толяном переговорить.
Соколова вышла.
– Он у себя? – нервно качался в кресле Боренбойм.
– Нет. Он сейчас плавает.
– Где?
– В «Олимпийском».
– С утра пораньше? Молодец.
– В отличие от нас с тобой Толя правильный человек! – засмеялся Виноградов. – Утром плавает, днем работает, вечером нюхает и трахается, ночью спит. А у меня все наоборот! Поезжай. Днем ты его не поймаешь. Это нереально.
– Не знаю… удобно ли. Я его встречал пару раз. Но близко мы не знакомы.
– Не важно. Он человек дела. Ну, сошлись на меня или на Савку, если хочешь.
– Думаешь?
– Поезжай, поезжай, прямо сейчас. Не теряй время. Твои эфэсбэшники ни хера не знают. А он тебе все расскажет.
Боренбойм резко встал, морщась, схватился за грудь.
– Чего такое? – насупил красивые брови Виноградов.
– Да… что-то вроде… остеохондроза, – расправил худые плечи Боренбойм.
– Плавать надо, Борь, – серьезно посоветовал Виноградов. – Хотя бы два раза в неделю. Я такой развалиной был раньше. А сейчас вот даже курить бросил.
– Ты сильный.
– Не сильней тебя. – Виноградов встал, протянул руку. – Ты мне позвони потом, ладно?
– Конечно. – Боренбойм пожал худые, но жесткие пальцы Виноградова.
– Да и вообще, Борьк. Чего-то редко мы видимся. Как бессердечные какие-то.
– Что? – настороженно спросил Боренбойм.
– Редко вместе бухаем, Борь. Бессердечные мы с тобой стали!
Боренбойм стремительно побледнел. Губы его задрожали. Он схватился за грудь.
– Нет. У меня… есть сердце, – твердо произнес он. И разрыдался.
– Борь… Борь… – привстал Виноградов.
– У… меня… е… есть… се… сердце! – рыдая, проговорил Боренбойм и рухнул на колени. – Есть… ееесть… е… е… е… е… ааааа!!
Рыдания сотрясли его, слезы брызнули из глаз. Он согнулся. Упал на ковер. Забился в истерике. Виноградов нажал кнопку селектора:
– Таня, быстро сюда! Быстро!
Обежав вычурный стол, склонился над Боренбоймом:
– Борьк, дорогой, что с тобой?.. ну найдем мы этих гадов, не бойся ничего…
Боренбойм рыдал. Прерывистые всхлипы слились в хриплый вой. Лицо Боренбойма побагровело. Он сучил ногами.
Вошла секретарша.
– Воды дай! – крикнул ей Виноградов.
Она выбежала. Вернулась с бутылкой минеральной. Виноградов набрал воды в рот, прыснул на воющего Боренбойма. Тот продолжал выть.
– У нас успокоительное есть? – Виноградов придерживал голову воющего.
– Анальгин только… – пробормотала секретарша.
– Валерьянки нет?
– Нет, Матвей Анатольич.
– Ничего у тебя нет… – Виноградов намочил носовой платок, попытался приложить ко лбу Боренбойма.
Тот выл и корчился.
– Еб твою… что это за… – растерянно причмокивал Виноградов, стоя на коленях.
Стал лить воду из бутылки на побагровевшее лицо Боренбойма.
Не помогло. Корчи сотрясали тело.
– Чего-то не то, – качал головой Виноградов.
– У него горе?
– Да, горе. Шестьдесят девять тысяч долларов перевели, и не знает кто! Горе горькое, блядь! – зло усмехнулся Виноградов, теряя терпение. – Борьк! Н у, хватит, в самом деле! Хватит!! Боря!! Стоп! Молчать!!
Он стал бить Боренбойма по щекам. Тот завыл сильнее.
– Нет, это черт знает что! – Виноградов встал с колен, сунул руки в карманы.
– А может, коньяку? – предложила секретарша.
– Черт, щас все сбегутся! Тань, вызывай «неотложку». Пусть ему вколют в жопу чего-нибудь… я не могу это слышать. Я не могу это слышать!
Он сел на стол. Оглянулся, ища сигареты. Вспомнил, что бросил. Махнул рукой:
– Начался денек, еби твою…
Секретарша взяла трубку телефона:
– А что сказать, Матвей Анатольич?
– Скажи, что… человек потерял…
– Что?
– Покой! – раздраженно выкрикнул Виноградов.
Мальчик хочет в Тамбов
14.55. Моховая улица
Лапин брел от метро «Библиотека имени Ленина» к старому зданию МГУ. На плече висел рюкзак. С хмурого неба сыпалась мелкая снежная крупа.
Лапин вошел в решетчатые ворота, глянул в сторону «психодрома» – небольшой площадки возле памятника Ломоносову. Там стояла группа студентов с бутылками пива. Двое из них, худощавый сутулый Творогов и маленький длинноволосый Фильштейн, заметили Лапина.
– Лапа, иди к нам! – махнул Фильштейн. Лапин подошел.
– Чего это ты так рано? – спросил Творогов.
Фильштейн засмеялся:
– Лапа по нью-йоркскому времени живет! Господин Радлов спрашивал про тебя.
– Да. Типа: где зажигает мой любимец? – вставил Творогов.
– Чего? – хмуро спросил Лапин.
– У тебя похмелье, Лап? Курсовик принес?
– Нет.
– И мы нет!
Фильштейн и Творогов засмеялись.
– Дай глотнуть. – Лапин взял бутылку у Творогова, отпил. – Рудик здесь?
– Не знаю, – закурил Творогов.
– В «Санта-Барбаре» посмотри.
– Слушай, это правда, что у него предки в какой-то секте?
– Кришнаиты, по-моему, – выпустил дым Творогов.
– Не, не кришнаиты, – мотнул кучерявой головой Фильштейн. – «Брахма Кумарис».
– А это чего такое? – Лапин вернул бутылку Творогову.
– Брахма – один из богов индийского пантеона, – пояснил Фильштейн. – А что такое «Кумарис» – спроси у Рудика. Они каждый год в Гималаи ездят.
– И он тоже?
– Ты что! Ему это до фонаря. Он на металле торчит. С Пауком туcуется. А чего ты? Интересуешься?
– Так, немного.
– Ты чего, Лап, поддавал вчера или трахался?
– И кололся тоже. – Лапин направился ко входу.
Вошел. Поднялся на второй этаж. Прошел пустую курилку. Зашел в распахнутую дверь мужского туалета. Там никого не было, кроме горбатой уборщицы неопределенного возраста. На грязном полу в луже мочи лежала перевернутая урна. Окурки, банки из-под пива и другой мусор валялись рядом. Уборщица шваброй сдвигала мусор к помойному ведру. Лапин недовольно прищелкнул языком. Заметив его, горбунья укоризненно покачала головой:
– Вот свиньи-то. Гадят и гадят. Сердца у вас нет.
Лапин вздрогнул. Рука, придерживающая лямку рюкзака, разжалась. Рюкзак соскользнул с плеча, упал на пол. Лапин всхлипнул. Глаза его стремительно наполнились слезами.
– Нет! – выдохнул он.
Открыл рот и издал протяжный жалобный вопль, зазвеневший в пустом туалете и вырвавшийся в коридор. Ноги Лапина подкосились. Он схватился за грудь и рухнул навзничь.
– Оооо! Оооо!! Ооооо! – протяжно завыл он, суча ногами.
Уборщица злобно уставилась на него. Поставила швабру в угол. Обошла Лапина, проковыляла в коридор. К туалету шли трое студентов, привлеченные криком.
– Бабуль, чего там? – спросил один.
– Опять наркоман! – возмущенно смотрела на них уборщица. – Кто теперь тут учится? Пидарасы да наркоманы!
Студенты обступили Лапина. Он стонал и плакал, изредка протяжно вскрикивая.
– Бля. Ломка типичная, – заключил один из студентов. – Вов, позвони 03.
– Я мобилу не взял. – Жевал другой. – Эй, у кого мобила есть?
– Ой, чего это с ним? – заглянула девушка, вышедшая из женского туалета.
– Есть мобильный?
– Да.
– Набери 03, вишь, ломает его.
– Жень, а может, не надо? – засомневался один из студентов.
– Вызывай, дура, он тут загнется! – зло вскрикнула уборщица.
– Пошла ты… – Девушка набрала 03. – А чего сказать-то?
Студент выплюнул жвачку:
– Скажи: мальчик хочет в Тамбов.
Восемь дней спустя
12.00.
Частная клиника. Новолужнецкий пр., д. 7
Просторная белая палата с широкой белой кроватью. Белые жалюзи на окнах. Букет белых лилий на низком белом столе. Белый телевизор. Белые стулья.
В кровати спали Лапин, Николаева и Боренбойм. Лица их были сильно измождены: синяки под глазами, желтоватый цвет ввалившихся щек.
Дверь бесшумно отворилась. Вошел тот самый полноватый и сутулый врач. Стал приоткрывать жалюзи. Вслед за ним вошли Мэр и Уранов. Встали возле кровати.
Дневной свет заполнил палату.
– Но они еще крепко спят, – произнесла Мэр.
– Сейчас проснутся, – с уверенностью произнес врач. – Цикл, цикл. Слезы, сон. Сон и слезы.
– Была проблема с парнем? – спросил Уранов.
– Да. – Врач сунул руки в карманы голубого халата. – Этих двух, как обычно, отправили в пятнадцатую. А его приняли сперва за наркомана. Ну и пришлось повозиться с переводом.
– Он правда кололся?
– На левой руке след от укола. Нет, он не наркоман.
Помолчали.
– Слезы… – произнесла Мэр.
– Что – слезы? – Врач поправил одеяло на груди Боренбойма.
– Изменяют лица.
– Если плакать всю неделю! – усмехнулся врач.
– До сих пор не понимаю, почему, когда человек начинает безостановочно рыдать, все всегда вызывают «неотложку»? А не пытаются сами успокоить… – задумчиво произнес Уранов.
– Страшно становится, – пояснил врач.
– Как это… прекрасно, – улыбнулась Мэр. – Первый сердечный плач. Это как… первая весна.
– Себя вспомнили? – покачивал массивной головой врач. – Да. Вы ревели белугой.
– Вы помните?