— Вы этого не проходили, Танечка? — ядовито спрашивал он. — Конечно же, не проходили. А не хочется вам подумать своей собственной хорошенькой головкой? И в каком же классе вы начнете думать? Я бы не советовал откладывать до замужества, даже для замужества полезно думать.
«Замечательно» — было любимым словом Никандровны. Дыня подсчитал, что на одном уроке она произнесла «замечательно» 78 раз. Дятел предпочитал «любопытно» (16 раз за урок в среднем). Земля, природа, народы и мы — ученики — представлялись ему любопытными явлениями. Он любил понимание, любил извлекать зернышки истины из-под коры слов. Истины предпочитал неожиданные, парадоксальные. Он так наслаждался сложностью мира и процессом понимания сложности.
И если верить анаподу, этот звездный Дятел тоже мастер докапываться до истины, извлекать ее из-под коры предрассудков и упрямых заблуждений. Вот он клонит голову на плечо, щурит глаз. Интересно, как препарирует Их-Дятел Их-Физика?
— У меня самого тьма вопросов, — торопится он. — Первый: ведь условия на поверхности Ядра непривычны, не очень благоприятны для нас — жителей Шара. Сумеем мы приспособиться?
— Ядро предоставляет нам две возможности, — отвечает Физик быстро. — Внутри там такие же звезды, как в Шаре, можно отобрать среди них удобные. Но еще заманчивее расселиться на поверхности Ядра. Все Ядро вращается, как твердое тело. Видимо, мы сумеем доказать, что оно окружено достаточно плотной оболочкой. Сила тяжести на ней примерно, как на звездах, излишек гравитации придется снимать искусственно. И нет своего освещения, понадобится искусственное. Но зато какие просторы! Мы получим как бы единую планету диаметром в четыре тысячи световых лет, сверхастрономических размеров строительную площадку. Там можно создать невиданных размеров общество единой культуры. И каких высот оно достигнет, мы, скромные жители одной звездной кучки, не можем даже и вообразить. Разве не стоит потрудиться ради этого?
— Вопрос второй, — вставил Дятел поспешно, словно опасаясь, что его перебьет кто-нибудь. — Сколько труда это все потребует?
— В проекте есть цифры, — сказал Физик неохотно. — Вы хотите, чтобы я зачитывал таблицы?
— Нет, зачитывать не стоит. Это утомительно и недостаточно ясно. Но уважаемому собранию полезно знать порядок цифр. Сейчас у сапиенсов в среднем по Шару четыре часа обязательного труда. Сколько прибавится?
— Не больше, чем при освоении шара ОГ.
— Точнее? От и до?
— Очень большой разброс с цифрах в зависимости от вариантов. — Физик явно уклонялся от прямого ответа. — Осваивать поверхность труднее. Легче проникнуть к внутренним звездам. Десятки миллиардов светил. Для начала можно выбрать самые удобные для жизни.
— Но самые удобные для жизни, вероятно, заселены жизнью. Там могут быть свои сапиенсы.
— Суперсапиенсы — едва ли. Если бы были, давно бы объявились, сами связались бы с нами.
— А низшие расы вы предлагаете уничтожить? — это уже не Дятел спрашивает, другой голос. Я бы поручился, что это голос Лирика.
— Не передергивайте. Я имею в виду животных, досапиенсов.
— Кто определит перед вами уженеживотные или ещенесапиенсы?
— Специалисты определят, на основе науки.
— Ваша наука столько раз ошибалась (ну, конечно, Лирик).
— Это не моя наука, а ваша астропсихология, астродипломатия.
Граве, Гилик, где вы? Что такое астродипломатия? Есть такая наука?
— Удивительные пробелы у тебя, Человек, — ворчит Граве. — Я же сам астродипломат. И практик и преподаватель. Веду курс. Кстати, и тебе полезно походить, послушать.
— А у меня как-то душа не лежит к этому делу. Наверное, это профессиональное, литературное. Мы заняты поиском точных слов, чтобы выразить нюансы мыслей. А у вас положено выражаться дипломатично, смягчать, церемонии соблюдать. И какого-нибудь коронованного недоноска именовать высочеством, рассыпаться бисером перед ним. Нет, это не по мне.
— У тебя, Человек, устаревшие понятия о дипломатии, примитивные. У нас иной принцип. Мы настолько могучи, что можем и уступить, обойтись без чужой помощи. Мы сами дарим. Девиз астродипломата: помоги, потом проси. Да ты позанимайся, разберешься сам.
— Позаниматься? А я справлюсь, Граве?
Глава V. АСТРОДИПЛОМАТИЯ
Я — снег.
Пухлой шубой лежу я на пашне, очень белый, белей, чем белье, накрахмаленное и подсиненное, белый с искрой, как бы толченым стеклом присыпанный, незапятнанный, нетронутый, словно ватман, только что приколотый к чертежной доске. И лыжни исчертили меня, нанесли двойные линии, идеально параллельные, льдисто-голубые днем, сиреневые к вечеру, с розовыми бугорками от лыжных палок на закате.
— Достаточно. Верю. Вынужден. Мало смотрел на ваши снега. А теперь ты — огонь. Огонь одинаков везде.
— Я — огонь. Я пляшу на поленьях, извиваясь и изгибаясь, звонко оранжевый с синими лентами и желтыми колпачками на каждом языке. В черное небо бросаю охапки искр, светлых продолговатых иголок.
— Ну, для первого раза приемлемо. А теперь ты — я.
Бросаю вороватый взгляд на Граве, не очень надеюсь на память. Впрочем, надо показать его в подлинном виде, без анапода.
Удлиненный череп обтянут землистой кожей, темнеют глубокие глазницы. Пятна, не забыть бы пятна! Характерная поза острые колени расставлены, на коленях узкие руки.
— Пальцев сколько?
— Ах да, три пальца у него. А я свои руки вообразил, пятипалые.
— Придешь сдавать еще раз, — говорит он жестко.
Да, я учусь на астродипломата, занимаюсь в группе Граве, вместе с десятком звездных сапиенсов, почему-то земноводных по преимуществу. Занимаемся вместе, сидим порознь, каждый в своем баке они — в водных, я в кислородно-азотном, слушаем наушники с переводом, долбим «Наставление астродипломата» каждый на своем языке. А в «Наставлении» сказано: «Наблюдайте, не вмешиваясь в чужую жизнь, предпочтительно оставайтесь незамеченными, пользуйтесь гипномаской». Гипномаска это и есть: «Я снег, я снег, пухлой шубой лежу на пашне». С виду — повязка на лбу, как и анапод. В сущности, гипномаска и есть анапод обратного действия. Там чужие становятся похожими на людей, а тут ты внушаешь, что ты снег, огонь, скелет с пятнистой кожей.
И вот на тебе пять пальцев вместо трех.
— Придешь пересдавать, — говорит Граве.
Маскировка не единственный предмет на подготовительном курсе. Я прохожу «Астрографию» — описание природы планет Шара. Прохожу «Наставления и Уставы» Прохожу «Оборудование» — набор сложнейшей аппаратуры косморазведчика. Еще «Астропсихологию» — индивидуальную и социальную. И, наконец, «Прецеденты и Казусы» — уроки истории Звездного Шара.
Казус 1. Планета А, почти целиком океаническая. Разумная жизнь народилась на островах. В дальнейшем местные сапиенсы, обладавшие развитой способностью к самометаморфозу, ушли а воду, довольно быстро превратились в дельфиноподобных. Море богато пищей, сытая жизнь располагала к ленивому безделью. Сохранив разум, дельфиноподобные забросили технику, забывают науку.
Прибывший из Звездного Шара астродипломат предлагает…
Казус 2. Планета Б — обширная, суховатая. Сапиенсы, похожие на саламандр…
Астродипломат предлагает…
Казус 3. Казус 4. Казус 44… Астродипломат предлагает…
Так три месяца по моему земному счету. Вплоть до того решающего казуса, который мне предложат после всей подготовки еще и на вступительном экзамене.
И вот этот страшный экзамен. Мы с земноводными толпимся у закрытой двери, на вселенско-студенческом жаргоне выведываем, как спрашивают, на чем сыплют, кто построже, кому как угодить?
— Следующий!
Входя докладываю: Человек с планеты Земля.
— А, приглашенный из спиральной ветви? Просим.
Если анапод не снимать, нормальная студенческая обстановка. Я — жалкий подсудимый, уличаемый в лени и невежестве. Слева сидит Граве, он строг, нахмурен, но я не боюсь его. Не будет же мой личный куратор тянуть меня на двойку. Справа — преподаватель по оборудованию, буду называть его. Техником для краткости. Этот опасен, потому что молод. Еще не научился быть снисходительным. Сам ничего не успел забыть и не прощает забывчивости. А председатель — Лирик. Их-Лирик, конечно. Анапод показывает мне добродушного толстячка, холеную бородку, сивые кудри. Вот он-то опаснее всех, потому что, как все лирики, живет чувством. Лирики добросердечны, гуманны, но пристрастны. И горе тебе, если ты заденешь их взгляды на гуманность.
— Берите билет, пожалуйста.
Пачка карточек, в них моя судьба. Хоть бы вытянулось что-нибудь землеподобное. С разумными лягушками я запутаюсь обязательно.
«Билет №… Небесное тело 2249 в квадрате 272/АУХ. Показатель массы — 49. (Про себя соображаю: «Куда больше Земли, поменьше Юпитера»). Расстояние до ближайшего солнца — 16 астроном, единиц («светит, но не греет»). Температура поверхности — минус 150 (переводя на земные градусы). Плотная атмосфера не позволяет рассмотреть детали с помощью телескопа («не густо!»). Астродипломат ведет переговоры по использованию ресурсов планеты в интересах Звездного Шара».
— Берите билет, пожалуйста.
Пачка карточек, в них моя судьба. Хоть бы вытянулось что-нибудь землеподобное. С разумными лягушками я запутаюсь обязательно.
«Билет №… Небесное тело 2249 в квадрате 272/АУХ. Показатель массы — 49. (Про себя соображаю: «Куда больше Земли, поменьше Юпитера»). Расстояние до ближайшего солнца — 16 астроном, единиц («светит, но не греет»). Температура поверхности — минус 150 (переводя на земные градусы). Плотная атмосфера не позволяет рассмотреть детали с помощью телескопа («не густо!»). Астродипломат ведет переговоры по использованию ресурсов планеты в интересах Звездного Шара».
— Если жизни нет, — поясняет Техник, — вы все равно даете проект использования ресурсов…
«Едва ли посылают туда, где нет жизни», — думаю про себя.
— Жизни может и не быть, — говорит Граве, — но вы обязаны представить убедительные доказательства.
— Вопросов нет? В зеленую кабину, пожалуйста.
Оглядываюсь. За спиной у меня ряд цветных дверей, словно будки телефонов-автоматов. Знакомые кабины для межзвездного перемещения за фоном. Вот это организация экзамена! Вытянул билет с планетой и лети туда, показывай, чему научился.
— 2249, куб АУХ, — напоминает Граве — Цифры набирайте точно.
Честно говоря, страшновато выглядел мой объект.
Повис передо мной, заслоняя целое созвездие, мрачный круг с тускло-багровым отливом и серо-красной бахромой по обводу.
Я только вздохнул: «И зачем посылали сюда?». Сразу понял, что означает этот багровый отсвет цвета запекшейся крови. Видимо, под густой толщей непрозрачной атмосферы планета моя была раскалена, возможно, расплавлена. И я еще должен привезти веские доказательства отсутствия жизни! Можно было спорить есть ли жизнь на Марсе. Никто не спрашивал, есть ли жизнь в вулкане.
По мере приближения моя планета становилась все беспокойнее. Зловещая чернота наливалась кровью, прорезались какие-то алые жилки, потоки лавы, вероятно. Багровая бахрома зашевелилась. Это характерно для космоса: дальнее неподвижно. Дальний протуберанец кажется застывшим, а на самом деле это огненный Ураган, туча ревущего пламени.
Сел. С трудом зацепился за грунт, перевел дух, увидел себя на сухой равнине цвета догорающих углей. Банная каменка на тысячи километров. Плесни водой, зашипит, даже мокро не будет, капли разбегутся ртутными шариками.
Эх, не тот билет потянул! Что бы взять соседний?
Ясно, что астродипломатией здесь и не пахнет. Никаких сапиенсов в пекле быть не может, кроме жареных. Нормальное техническое задание как распорядиться небесным телом, лишенным жизни? Нормальное техническое решение громоздкую планету. Раскалывают на средние, примерно такого размера, как Земля. Я измерил толщину коры геосейсмографом: получилось 43 метра, 40, 47, в одном месте даже — 27. Тоненькая корочка, где хочешь, там и пробивай. Впрочем, есть еще огненные жилки, не естественные ли это разломы? До ближайшего надо дойти. Километров сто пятьдесят. Хватит для четверки с минусом?
И я пошел. «Пошел» — это сказано хвастливо. Меня качало, подбрасывало, ворочало, швыряло с размаху о камни. Сто раз я решал отказаться от этого безумного маршрута, скорей вернуться на тихую культурную кафедру, сказать… Но что я скажу? «Извините, я вытянул слишком опасную планету, дайте билет полегче». И какими глазами они посмотрят на меня? Техник выразит кислое презрение, Лирик — снисходительное всепрощение, а Граве — дорогой мой куратор, начнет меня выгораживать, доказывая, что Человек — слабое существо, нельзя его перенапрягать. И во все их учебники войдет примечание, что жители Земли — слабодушные существа.
Нет уж, лучше я сгорю здесь заживо.
И ват, верьте или не верьте, но преодолел я полтораста километров, вышел к намеченной прожилке… к потоку, к широченной реке лавы, смородинного цвета. И текла она в черных берегах, как бы траурная лента. «А почему, кстати, берега темные? — спросил я себя. — Они же должны быть светлее пустыни, если лава их освещает». Приблизился. И увидел, представьте себе, что черное шевелится.
Берега огненного потока были усажены жесткими пластинками лаково-черного, вороного, черно-зеленого или шоколадного цвета. Все эти пластинки овальные, круглые, сердцевидные, угловатые, стояли торчком, повернувшись широкой стороной к свету. Видимо, они ловили лучи, ловили жадно, активно, наползая на соседей, отодвигая, протыкая их. Растительность? Можете вы вообразить себе кусты, которые дерутся за место под солнцем, разрывая друг друга в клочья?
Хорош был бы я, если бы заявился к моим профессорам с заявлением: «Планета огненная, жизни нет и быть не может».
Налюбовавшись вволю, я принялся за описание. Не без труда оторвал образец. Стебель был словно проволочный, а сок похож на ртуть. Но анализатор сказал, что это не ртуть, а расплавленный алюминий. Не удивительно при плюс восьмистах!
А нет ли и животных тут же?
Аппетит приходит во время еды. Всего несколько часов назад я брел подавленный по раскаленной пустыне, уверенный, что ничего живого тут не будет. Но если есть растительность, почему не быть растительноядным? Нормальный круговорот природы.
И присмотревшись, я увидел, что на противоположном берегу растительность как бы сгорает, свертывается рулонами, обнажая мясокрасный грунт. И кучами сползает к кромке лавы. И даже сваливается на лаву, но не тонет, а плывет по ней. Так у нас дерн плывет по реке после ливня. И еще заметил, что в этом районе мечутся какие-то светлые пятна. Мечутся! Но при такой температуре, если кусты приседают как на зарядке, кланяются и протыкают друг друга, фехтуя, звери должны носиться как мотоциклы. Я послал через поток кибера для киносъемки, рассмотрел кадры неторопливо и увидел…
Увидел жнецов и увидел гребцов. Разумных обитателей!
Разумные, но какие-то странные! Существа, в которых нормальная температура тела не 36 и 6 по Цельсию, а восемьсот с лишним. С кроваво-красными лицами, как бы озаренными огнем. С головой, глазами, ртом, с руками, но без ног. Вместо ног природа преподнесла им этакие мускулистые подушки, они катились словно гусеницы танка. Может быть, нормальные ноги перегорели бы здесь?
Но какие ни на есть, они хозяева этой планеты, и астродипломат должен понимать их, предлагать, помогать… а потом уже договариваться об использовании природных ресурсов — сорока девяти масс.
Прежде всего понимать, наблюдая скрытно. Нужна гипномаска. Простейшая: я камень, сухой, раскаленный, засыпанный жестким песком. Затем, включаю фоноуши, киберу надеваю лингвоанализатор. Остается ждать. Некоторое время пройдет, пока он начнет понимать язык.
И верно, только через несколько часов кибер начал выдавать отдельные слова, сначала с обобщенными пояснениями: «Глагол… местоимение… коррелят». Затем появились смысловые группы: «Ругательство… почтительное обращение… жалобное междометие…» И, наконец, осмысленное:
— Что он сказал тебе?
— Сказал: «Плохо работаешь. На прохожих заглядываешься? Жениха подбираешь, что ли?»
— Ну и что? Обычная шутка. Все парни так привязываются.
— Да, но как он посмотрел на меня.
Вот и вся первая запись. Но я был в восторге. Что-то умилительное и внушающее почтение было в этом вселенском всевластии любви. Подумайте: улетаешь за миллиарды миллиардов километров, спускаешься в «пещь огненную» и слышишь девичьи пересуды о таинственных представителях иного пола, которые «привязываются» пустословя, но при этом глядят по-особенному.
Дня через три мой кибер набрал достаточный запас слов для житейских переговоров. Я начал разрабатывать сценарий контакта. В какой гипномаске являться? Притвориться таким же алюмиком? Но я двигаюсь раз в пятнадцать медленнее и говорю так же медлительно. Стоит ли торопиться? Лучше еще понаблюдаю.
Но решил за меня случай. Случай подстегнул.
Сидя в укрытии, с наушниками, подсоединенными к киберпереводчику, я услышал дикие вопли: «лфэ… лфэ!». Я уже знал, что так называются крылатые хищники, кошмар алюморгаников, буки огнеупорных детей. Выглянул из своей норы. Прямо на меня плыли по воздуху два черных ромба с алым колесом между ними. Потом я узнал, что лфэ всегда нападают парой, одному не под силу утащить крупную добычу. Но в тот момент я ничего не подумал, вообще не успевал подумать в этом суматошном мире. Вскинул лазер, полоснул лучом. Четыре половинки двух лфэ и потерявшая сознание жертва свалились возле меня. Обретя смелость, воины бежали ко мне, потрясая копьями. Я едва успел включить гипномаску: «Я — алюмик, такой же как они, только на куртке узор другой не полосы, а клетки». Клетки нужны были, чтобы приняли за чужеземца.
Набежали. Несколько секунд я ничего не мог разобрать. Что-то сверкало, мелькало, кричало. Воины скакали вокруг поверженных хищников, и каждый старался воткнуть в них копье, воображал, что добивает. Кто-то меня обнимал, кто-то хлопал по плечу, кто-то целовал. Скафандр спасал меня от этих жгучих поцелуев.