— Пировать, пировать! — разобрал я наконец. — Пир горой!
Мы построились торжественной процессией и двинулись вдоль лавопотока. Впереди катились на своих подушках воины, надев на копья головы лфэ, за ними жнецы тащили на плащах куски разрубленных туш, истекающих лаковыми каплями алюминия.
Я мчался следом, изо всех сил внушая, что я чужеземец в клетчатой куртке. По опыту Граве помнил чужеземцем представляться спокойнее, так оправдываешь мелкие оплошности.
Путь был краток. Несколько минут, и мы влетели в их деревню. В лощине прятались от ветра каплеобразные здания. Архитектура здесь требовала прежде всего обтекаемости, ветроустойчивости, безопасности от булыжной бомбардировки. Процессия наши завернула в самый большой бугор, похожий на кита, зарывшегося в песок. Нет, это был не храм, простая деревенская харчевня. Копьеносцы торжественно понесли лфэ на кухню, прочие влились в цилиндрические ступы, расставленные вокруг стола.
Заполняя паузу, слово взял самый толстый из огнеупорных (жрец, как выяснилось). Многословно, с бесконечными повторами, он начал благодарить бога Этре за то, что он (бог!) спас девушку от страшных лфэ, послав чужеземца (бог меня послал, оказывается), укрепив его руку и направив копье, за что надо богу молиться под руководством оратора.
Но не все верили болтуну. Сосед мой дернул меня за рукав:
— Слушай, чужак, покажи мне твое копье. Я сам кузнец из кузнецов, тысячи лезвий отковал, но такого, чтобы лфэ разрубало на лету, не видел никогда.
— Дай подумать, — ответил за меня кибер. Такую изобрел я уловку, чтобы замаскировать странную для них медлительность. И продиктовал гипномаске образ обычного копья.
— Обыкновенное! — сказал кузнец разочарованно. — И сам ты не великан с виду. Видно, слово знаешь заговорное.
Как объяснить ему принцип лазера? И надо ли объяснять?
Но тут пир был прерван. Замелькали какие-то фигуры, и стол вдруг опустел, какие-то огрызки на нем остались. Только задним числом, по репликам, я понял, что Господин прислал слуг за своей долей добычи. Львиной оказалась доля.
— И в вашей стороне, чужак, господа такие же ненасытные?
— Его бог сильнее наших богов, — важно сказал Жрец. — Наши боги — рабы у его бога.
И тут я не выдержал, презрев все наставления астродипломатии. Впервые в жизни столкнулся с тем, что никак не мог уразуметь на уроках истории с удивительным, инертным и возмутительным долготерпением рабов.
— Так что вы терпите? — крикнул я. — Сколько вас и сколько господ? А боитесь господ, убежали бы. Простор вокруг, свободной земли столько.
Отец спасенной, самый робкий, ответил мне:
— Удрать хорошо бы. А куда? В пустыне-то лавы нет…
Ах да! Про то, что алюмики без лавы не проживут и дня, я, представитель мира всесильной науки и могущественной техники, забыл. Но ведь лава есть в пустыне! И неглубоко. Уж сообразить, как до нее добраться, могли бы… Например, навалить груду камней и продавить корку…
И час спустя (по моему счету), я уже шагал по пустыне во главе каравана рабов, их жен, детей, повозок со скарбом, скотины ревущей, воющей, скачущей, катящейся…
Друг мой, терпеливый читатель, горячо желаю тебе никогда не оказаться в незавидной роли пророка. Верующие — тяжкий народ они послушны, лестно-восторженны, но слабодушны, беспомощны и требовательны необыкновенно.
«Мы твои, пророк, — говорят обращенные… — Веди нас на край света». Но подразумевают: «Перенеси нас в свои райские кущи, пои молоком и медом, мы согласны пировать в твою славу». Почему нести, почему угощать? «Но мы же в тебя поверили». Не желаешь ублажать? «Тогда будем роптать, объявим лжепророком, побьем камнями».
Все это я испытал веру, ропот и камни.
Да, рабы пошли за мной в пустыню. Пошли. Но устали через полчаса (по моим часам) и начали роптать. Проголодались. Роптали. Лфэ напали на отставших. Роптали на меня: «Почему не убил всех лфэ пустыни?». Старики болели и роптали на меня. Детишки плакали, и матери роптали на меня: «Почему завел так далеко? Почему дома не обеспечил?».
А я нарочно хотел отвести их подальше от господ.
Конечно, господа немедленно организовали погоню, чтобы силой вернуть бежавших рабов. Как я оградил свою паству? Все той же гипномаской: «Я лава, я светлая лава, соломенно-желтая, ослепительно сверкающая, я плыву, ворочая камни, я грохочу, я жгу». Забавно было смотреть, как свирепые воины стояли посреди пустыни у невидимого рубежа, проклинали меня, потрясая копьями. В суете некоторых столкнули в мнимую лаву. И они дико вопили от воображаемых ожогов. Ожоги от внушения. Еще один грех на моей совести.
От погони гипномаска избавила нас. Увы, не могла накормить. Пробовал я расставить воображаемые столы в пустыне. Жевали мои подопечные воздух, смаковали, благодарили, вставали сытые, хлопали себя по раздутому животу, а потом падали от истощения. Пришлось позаботиться о еде всерьез. Еще одна обязанность у пророка он и интендант и фуражир.
Углубившись в пустыню подальше, я выбрал котловинку, где кора была потоньше. Распорядился складывать каменную гору. Таскали все. Но роптали. Уставали и роптали, голодали и роптали, болели и роптали. Напрасно я объяснял, что холм еще не дошел до проектной отметки. Алюмики рассуждали по-своему: «Если ты пророк и чародей, к чему тебе проектные отметки?» Я не пророк, я астродипломат, уверял я. Но они предпочитали пророка и требовали, чтобы я был пророком.
А Жрец (и почему он увязался с нами?) нашептывал упавшим духом:
— Астралат — лжепророк. Он против бога Этрэ. Бог сделал пустыню пустыней. Побьем камнями лжепророка.
Они взялись-таки за камни. Катастрофа была причиной (или поводом?). Ведь складывали мы камни вручную, без цемента, без всякой техники безопасности. Однажды холм вздрогнул, камни посыпались. Кто пострадал? Старики и женщины, слабые и неповоротливые. А что смотрел пророк? Камни полетели в меня.
«Гипномаска! Срочно! Я груда спекшихся кусков туфа. Я туф, туф, никакого Астралата тут нет».
Тут бы я мог спокойно удалиться, но совесть не позволила. Несмышленыши эти огнеупорные, что с них спрашивать? Если ребенок выплюнул на тебя горькое лекарство, не прекратишь же лечение. Ну покинул бы я эту толпу, что дальше? Побредут назад через пустыню, половина погибнет дорогой, половину уцелевших господа казнят для острастки. Тысячи мертвецов за несостоявшееся избиение одного пророка! Великовато наказание за обиду.
Я подождал, пока алюмики одумаются, явился к ним в привычном для них образе и потребовал три дня. Три дня, как Колумб. Нет, я не был уверен, что трех дней хватит, но надеялся. Расчетную высоту мы набрали. Из-под земли слышался треск, вероятно, кора уже лопалась. Возможно, и обвал был вызван проседанием.
И древний бог Этрэ, сделавший пустыню пустыней, не сумел совладать с сопротивлением материалов. Кора лопнула к концу третьего дня. В надлежащий момент напряжения сдвига превзошли предел прочности, основание холма отслоилось, холм начал погружаться, словно пароход с пробитым днищем. А по обводу его брызнула лава, светоносная, животворная. По понятиям огнеупорных, родилась жизнь в пустыне.
— Это ты создал лаву, Неторопливо Думающий? — спросил Кузнец.
Попытался я объяснить ему, как подземное давление в центре достаточно крупных небесных тел рождает ядерную энергию, а энергия плавит давящие сверху слои.
— Ядрэ-Нэрэ — это твой бог?
И это был еще самый толковый!
Но в мою задачу не входило читать курс естествознания. Я сам сдавал экзамен, и так задержался на столько дней. И фильтры пора было менять и накипь счищать. Так что, улучив минуту, когда алюмики устали ликовать, я собрал их и произнес прощальную речь.
— Главное я показал, — говорил им я. — Теперь вы и сами сумеете, складывая каменные холмы, добывать лаву в пустыне. Кругом просторно. Живите дружно, места всем хватит.
Некоторые плакали, убеждали меня остаться.
— Не могу, долг призывает.
— Долг это твой бог? Кто важнее, Долг или Ядрэ-Нэрэ?
Но некогда было разъяснять, проводить антирелигиозные беседы. Дышал я уже с трудом. Даже не стал придумывать гипно-маску поубедительнее. Крикнул «прощайте!» и включил стартовые двигатели. Мелькнули удивленные лица, руки, воздетые к небу, сверкающее кольцо нового озера, холм, погружающийся в лаву. Вверх, вверх! Набежали тучи, все затянуло багровым туманом. А там и черное небо, узоры звездной пыли. Среди пылинок одна ползучая станция зафоновой связи. На ней будка, вошел, набрал номер…
Как будто и пяти минут не прошло. Сидят мои профессора за той же кафедрой. Лирик пьет чай, позванивая ложечкой, Техник морщится, давя сигарету в пепельнице. На лице у него написано: «Страдалец я. Знаю, что студент будет нести ахинею, но обязан слушать».
— Докладывайте коротко, — говорит Граве. — Мы следили за вашими действиями (как это? Две недели следили?).
Как будто и пяти минут не прошло. Сидят мои профессора за той же кафедрой. Лирик пьет чай, позванивая ложечкой, Техник морщится, давя сигарету в пепельнице. На лице у него написано: «Страдалец я. Знаю, что студент будет нести ахинею, но обязан слушать».
— Докладывайте коротко, — говорит Граве. — Мы следили за вашими действиями (как это? Две недели следили?).
— Девиз астродипломата пойми, предложи, помоги… — выпаливаю я. — Что я понял? Планету 2249 населяют сапиенсы с достаточно развитым мозгом. Труд у них ручной, малопроизводительный, подневольный. Все свои силы они тратят на добывание хлеба насущного. Как я помог? Научил их легче добывать хлеб, освободил умственные силы. Теперь у них есть время и возможности для саморазвития. Думаю, что через несколько поколений ваши космонавты найдут в мире 2249 зрелую цивилизацию, с которой можно будет вести переговоры.
— Ну что ж, — говорит Техник. — Возможно, вы правы, а может, и нет. Наука ничего не принимает на веру. Отправляйтесь еще раз к вашим алюмикам и, если ваш вывод правилен, вступайте в переговоры. Пожалуйста, в ту же зеленую кабину.
— Сейчас отправляться? — Я недоумеваю.
— У нас не принято прерывать экзамен, — вступает и Граве. — Вы же сами не хотели поблажек.
— Я сказал, что надо пропустить несколько поколений.
— Мы поняли. Идите.
Они поняли, но я не понимаю чего-то. Впрочем, на экзаменах не спорят. Лучше промолчать, чем выдать невежество.
К удивлению чувствую, что я не так уж устал. Вхожу в свою зеленую кабину, набираю цифры на диске…
Да, планета изменилась, это заметно с первого взгляда. Раньше она была однотонно шоколадной с прожилками, теперь вся усеяна светлыми крапинками. Видно, моя наука не прошла даром Алюмики продавили кору в тысячах мест, создали тысячи оазисов.
Когда они успели? Непонятно. Мой рейд на кафедру и обратно занял часа четыре. Судя же по количеству пятен, в огненной пустыне поработало несколько поколений. Очевидно, я основательно ошибся в темпе их жизни.
Спускаюсь к одному из озер, миную черную каемку — посевы на берегу, освещенном лавой. За ними в тылу бугорки, каплеобразные, обтекаемые, все выстроены острыми хвостами к господствующему ветру. Держу на самый крупный бугор рассчитываю войти в харчевню, сесть в ступу, послушать, о чем ведутся хмельные беседы. Дорогой присматриваюсь к одежде покрой тот же, но в моде клетчатое. Заказываю гипномаске клетчатый кафтан. Потертый, запыленный. Включаю киберперевод. Надеюсь, язык не изменился за это время. Вхожу.
Но это был не Дом хмельной лавы. Никаких столов, никакого угощения. Ступы стояли полукруглыми рядами, а заполнявшие их огнеупорные внимали оратору, стоявшему на помосте. И был оратор тот как две капли воды похож на Жреца, того, что называл меня лжепророком, камнями хотел побить. Конечно, это был не тот Жрец, а потомок его в пятом колене.
Стоя на кафедре, он водил длинным стеблем по картинам, грубо намалеванным на стенах, и вычитывал заунывным голосом:
«…И во гневе сказал Великий Ядрэ: «Если нет мне почета от моих созданий, уничтожу их корень, стебли и побеги. И светлая лава станет черным камнем, и кровь станет камнем в их жилах…»
«…И услышал те слова Милосердный и пал перед Вседержителем ниц, молвив: «Велика вина сих, впавших в ничтожество, но не спеши, отец мой, во гневе содеешь непоправимое. Разреши мне сойти в их страну, чтобы мог я поведать забывчивым истинную истину…»
«…И был он для смертных невидим, но демоны ощутили, как вздрогнули их подземелья под стопами Божественного. И демон Демонов, чье имя произносить греховно, послал двух слуг, приказав им принять облик хищных лфэ. И напали хищные на жницу из жниц, возвращавшихся с песней, и понесли ее, терзая когтями и клювами…»
«…Но Неторопливый в словах и думах был скор на доброе Дело. Он кинул молнию и рассек тех демонов, отрубив им крылья и головы…»
Все это и многое другое в том же духе Жрец вычитывал нараспев, а слушатели в тумбах гудели нестройным хором.
— Алат, Великое Сердце, перед лицом грозного Ядрэ не оставь нас в смертный час, милосердное слово молви…
Дошло до вас, догадливые читатели? Сразу дошло? А до меня, Неторопливого, представьте себе, дошло не сразу. Слишком нелепо было думать, что это моя история намалевана на стенах, что это я — Алат Божественный, сын великого бога Ядрэ. Ядерной энергии!
Я вышел из храма потрясенный, лелея слабую надежду, что только в этом поселке сложилась ритуальная сказка обо мне. Увы, и в другом селении, и в третьем, и за сто и за пятьсот километров, всюду находил я каплеобразные храмы, всюду жрецы пятого поколения гудели про мои подвиги и страсти!
— Ну допустим, — сказал я себе, — меня с каким-то основанием чтят в пустыне, где лава добывается по моему способу, каменными холмами. Но были же древние земледельческие районы по берегам естественных каналов. Там жатву возили по лаве на плотах и лодках. И лаву поднимали на плато колесами. Все это было до меня, без меня.
Три сотни километров не преграда для того, у кого за плечами реактивный мотор Я пересек пятнистую равнину, разыскал знакомый поток лавы, возле которого убил пару лфэ. Ни единой лодочки не было на поверхности лавы. Я нашел каскад искусственного орошения, даже лавоподъемные колеса сохранились, но проржавевшие, заброшенные. И несколько десятков алюмиков, обливаясь кроваво-серебристым потом, пыхтя, катили в гору камни — складывали очередной холм.
— Почему вы не используете каскад и колеса? — спросил я. И услышал в ответ:
— Алат рек: «Все необходимое я вам поведал. Большего не скажу, чтобы разум ваш не привести в смятение». В песнях не сказано о колесах, стало быть, колеса — смятение и суемудрие.
Действительно, не говорил я о колесах. Но ведь они и до меня были известны.
И вот, втиснувшись меж двух губчато-ноздреватых камней, сам притворившись губчато-ноздреватым камнем, я горестно спрашивал себя: «Почему?». Почему мои добрые намерения дали такие пустые плоды, почему из дельного технического совета выросло тупоумие? Что я доложу экзаменаторам — Лирику, Технику и дорогому моему Граве? Видимо, приплетусь с повинной головой. Скажу: «Извините, ошибся, попал в мир ленивого разума. Эти огнеупорные дураки еще не доросли до мышления».
Но поостыв, я сам себя поправил. Разум огнеупорных не ленивый, скорее он экономный. Они сообразительны и даже изобретательны, когда это им полезно. Когда надо было везти пищу по лаве, изобрели лавоплавание, нашли тугоплавкие металлы, добывали руду, обрабатывали, выменивали на изделия рук своих. Мои каменные холмы все это упростили. Лава отныне находилась везде, и земледелие было возможно везде. Мои советы насчет холмов стали единственно нужными; вот их и твердят наизусть, долбят как таблицу умножения, долбят не вдумываясь, не проверяя, превратили в молитву и будут долбить до скончания веков…
Нет, не до скончания. Кормиться холмами можно до той поры, пока есть свободное место в пустыне, пока оазисы не сойдутся вплотную, не займут всю площадь. Сколько используется сейчас? Пожалуй, процентов шесть. Но население растет, дважды шесть — двенадцать, дважды двенадцать — двадцать четыре… Поколений через десять негде будет ставить новые холмы. Они перестанут кормить и перестанут вызывать уважение. Придется искать новый способ пропитания. И тогда полетят к чертям славословия Алату (мне). Придется думать своей головой, появятся ремесла, промышленность, наука, философия. Мысль потребуется и мысль будет в почете. Тогда и можно будет вести переговоры о будущем их планеты на равных.
— Значит, предыдущий ваш прогноз был ошибочным? — переспрашивает Техник.
— Да, к сожалению. Переоценил я алюмиков. Судил о них, как о своих земляках. Для нас — органических — органично искать знание. Для нас нет довольства без культуры. А там в огнеупорной Алюмии — темные существа с рабскими запросами: сыты, и больше ничего не нужно. Ошибся, признаю.
— Признание ошибок делает вам честь, — говорит Техник. — Молодому ученому упрямство противопоказано. Но что вы предлагаете? Хотите отказаться от этой планеты?
— Отказаться? Жалко все-таки — сорок девять масс пропадает зря. Разве можно сказать, что алюмики используют свою планету? Царапают чуть-чуть на поверхности. Недра им не нужны. Сорок восемь масс можно откачать у них безболезненно, оставить только оболочку. Конечно, потребуется искусственное отопление и искусственная гравитация, все это надо согласовать. Но пока согласовывать не с кем. Вас не поймут. В лучшем случае уверуют, а потом, разочаровавшись, будут клясть. Веруют, не мыслят.
— Может быть, природа этих существ такова, против природы не поспоришь? — это вопрос Лирика.
— Природа? Нет, я сказал бы — экономия мышления. Алюмики не рассуждают о ненужном, непрактичном. Думают о том, что могут сделать в жизни: как выбрать жену, построить дом, детей воспитать. Изменить производство не в силах одной семьи, даже — одного поколения. Деды, прадеды и прапрадеды добывали хлеб каменными холмами. Представляется так было, так будет.