– Верю, верю… Но у меня с собой наличных нет, такой суммы. Я найду банкомат и вернусь.
Тимофей ушел.
Инга находилась в полной уверенности, что бывший возлюбленный уже не возвратится. Ну какой мужчина согласится на столь безумное требование – компенсировать девушке все ее расходы на свидания… Мужики – эгоисты и часто жадины. Им проще сбежать. Официантка сидела на диване – печальная, без сил, постепенно смиряясь с тем, что мечта ее – создать семью с приличным мужчиной – опять не осуществилась. Что еще в одном обязательном пункте, из которых состоит жизнь, Инга в очередной раз потерпела фиаско.
Вряд ли она найдет жениха, подобного Тимофею.
Звонок в дверь. «Он вернулся?! А вдруг он передумал и решил остаться со мной?»
На пороге стоял Тимофей – спокойный, с деловым видом.
– Держи. Тридцать пять тысяч, – сказал он, вручая Инге стопку купюр. – И вот еще что… Пожалуйста, не верь этим дурацким тренингам. Ну, может, они и помогают в чем-то… Но любовь вызвать они точно не способны. А без любви двум чужим людям, мужчине и женщине, невозможно жить вместе. – Помолчал и добавил напоследок, перед тем как уйти: – Наверное, если бы какой-то ученый и открыл средство, пробуждающее в другом человеке взаимную любовь, то ему бы сразу Нобелевскую премию дали…
* * *– Вот, полюбуйся, – с тоской произнесла Зоя. – И ведь я предохранялась всеми возможными способами… Честно говоря, даже не понимаю, как такое могло произойти.
– Бывает… – ошеломленно пробормотала Нина, глядя на полоски тестов в руках младшей сестры. – Нет ничего в этом мире стопроцентного и абсолютного. Вот у одной моей знакомой вообще трубы перевязали, после третьих родов, или как там эта процедура называется… Стерилизация? Ну, не важно. И что? Даже стерилизация не помогла. Четвертого малыша теперь растит! Но, Зойка… Ведь это же хорошо для тебя? Ребеночек…
– Нина, ты с ума сошла. Какой ребеночек, я из одного театра уже уволилась, а с другим – еще даже контракт не подписан. И как его подпишут, если узнают, что я в положении?
– А ты не говори ничего. Это святая ложь называется.
– Нина!!! Нет, ты чего-то точно не понимаешь… Сейчас весь мир передо мной. Карьера, гастроли, блестящее будущее. А с ребенком – я всего этого лишусь. Я перестану быть человеком, личностью, профессионалом. Да, некоторые балерины восстанавливают форму после родов, но, надо честно признать, это получается не у всех. Тут как – либо искусство, либо дети.
– Я бы детей выбрала, – прошептала Нина.
– Я знаю, что ты детей выбрала, тебе даже на свое слабое сердце в свое время было наплевать! Ладно один, но зачем второй ребенок тебе понадобился?! Охота каждый раз в кардиологии на сохранении лежать! – невольно вырвалось у Зои. – Я же тогда чуть с ума не сошла, переживая за тебя. До сих пор не могу тебе простить этого риска!
Старшая сестра молчала, опустив голову.
– И я ведь чувствовала, что со мной что-то не то… – раздраженно продолжила Зоя. – Все последнее время! Голова какая-то другая, по-другому соображает как будто, ощущения в теле незнакомые…
– Слабость, да?
– Скорее наоборот. Концентрация во всем, выброс адреналина, эта энергия бешеная… Ну да, я о таком слышала, говорят, многим спортсменкам беременность помогает успешно выступить на соревнованиях, своего рода природный допинг… Но не думала, что это и со мной произойдет.
– Это ребеночек помог тебе в конкурсе победить, – робко заметила Нина. – Ты ему спасибо должна сказать.
– Ой, спасибо. И прощай.
– Ты же не хочешь от него избавиться? – встревожилась старшая сестра. – Сама говорила, что Глеб готов сделать тебе предложение, он любит тебя. У тебя и работа будет, и семья, и все-все!
– Я не знаю… Не знаю пока ничего! И неизвестно, как Глеб отреагирует. Он ведь только бизнес начал, еще ничего не известно, а тут… – вздохнула тяжело Зоя. – Не могу пока об этом думать.
– Я буду тебе помогать. Даже если тебя не возьмут в новый театр. Даже если Глеб передумает делать тебе предложение, – сказала вдруг Нина, печально глядя младшей сестре в глаза.
– Ага, чтобы ты совсем свое сердце надорвала.
– Я не надорву. Наоборот, это такая радость… Это то единственное, что дает мне силы жить. Дети – смысл всего. А если нет смысла, то лучше лечь и помереть.
– О нет… – истерично расхохотавшись, пробормотала Зоя. – Весь мир уже давно понял, что смысл жизни – не только в детях. Это раньше считалось, что женщина без детей – неполноценная уродина, а сейчас все иначе. Каждый человек прекрасен и имеет право на счастье в той форме, которая ему удобна.
– Так я никого не осуждаю. Пусть люди живут, как им удобно. Но я против абортов.
– И я против абортов! Но если вся жизнь, карьера – под откос из-за этого ребенка? Нина, ты чокнутая, ненормальная мамаша. Ты… ты самка, только не обижайся! Детей надо заводить лишь тогда, когда у самих родителей жизнь уже устроена, когда их карьера не висит на ниточке… Деньги, успех, профессиональная состоятельность, твердое общественное положение, квартира, здоровье – когда все это есть. Только животные размножаются, не задумываясь! И я пока еще даже не замужем, между прочим. А ребенок должен расти в полной семье, чтобы его отец и мать рядом находились! – сердито произнесла Зоя.
– Полная семья? А как же дедушка? – вдруг спросила старшая сестра и улыбнулась.
– Какой дедушка?
– Наш дедушка, какой же еще. Дедушка Иван. Он своего отца не помнил, нашего прадеда, получается… Отец Ивана – ушел на фронт, там его убили. С самого детства у деда портрет его отца над кроватью висел, как пример. А жили-то как бедно они все после войны… Дед Иван вырос замечательным человеком, Герой Труда, с бабушкой всю жизнь прожил, мамулечку нашу покойную замечательно воспитал… – вздохнула Нина.
– И что? – подозрительно спросила Зоя.
– Ну как что. Человека, можно сказать, воспитал портрет на стене. Пример его отца воспитал, понимаешь? Чтобы вырасти хорошим, счастливым человеком, не обязательно обладать теми благами, что ты перечислила.
– Предлагаешь мне портрет Глеба над колыбелью повесить? Ты еще вспомни, как люди при крепостном праве жили, как воду из колодца ведрами таскали… – махнула рукой Зоя. – Ну ладно. Я сегодня встречусь с Глебом, расскажу ему все. Он уже, если честно, намекал мне о том, что стать отцом не стремится, но если Глеб все же не против ребенка, то… Нет, боюсь пока загадывать, может, сама еще сто раз передумаю. Не знаю, не знаю, пока ничего не знаю… – схватилась она за голову.
– Да-да, поговори с Глебом! – горячо поддержала Нина. – Но только не торопись, не торопись пока с радикальными решениями!
Зоя покинула дом сестры. Недовольная, несчастная, не понимающая, что ей надо делать.
Никакой радости от своей беременности Зоя не испытывала. Наоборот, присутствовал лишь страх. Хоть и говорят, что беременность – это не болезнь, но Зоя понимала, насколько она зависима как балерина от своей физической формы. Аборт – нехорошо, но эта жертва ради искусства. Многие известные танцовщицы сознательно отказались от материнства, полностью посвятив себя сцене… Ну да. И потом, есть еще второй вариант – можно дотянуть до пенсии (а у балетных она наступает рано, еще сорока не исполнится) и вот тогда подумать о детях… «Хотя, если честно, детей я не хочу в принципе, – подумала Зоя. – Ни сейчас, ни потом. Вот не хочу, и все тут, не лежит душа. Да, грех совершу, если сейчас избавлюсь от своей беременности, но растить нелюбимого, ненужного ребенка еще больший грех!»
Девушка достала мобильный телефон, набрала номер своего возлюбленного:
– Алло, Глеб? Ты где, на «Комбинате»? Я сейчас подъеду.
– Зойка! – ликующе воскликнул тот. – Ну наконец-то… Ужасно по тебе соскучился. Я так рад за тебя! Уже в курсе, что тебя готовы принять в труппу «Российского», моими стараниями…
– Ты скромностью не страдаешь… – засмеялась Зоя. – Шучу. Спасибо тебе, милый, за помощь.
– Ну теперь-то ты, надеюсь, согласишься выступать у меня в галерее? Открытие послезавтра, между прочим.
– Сейчас приеду, все обсудим, – устало, ласково произнесла Зоя.
Пока она ехала к Глебу, то все время прислушивалась к себе, к своим ощущениям. Как ни странно, но почему-то ничего не болело, ни одна мышца. Этим утром словно отпустило после многолетних мучений. И дурнота куда-то исчезла. Возможно, ее приступы случаются только по утрам?
Но в любом случае все это, даже положительные перемены в самочувствии, – однозначно не нравилось Зое. Она привыкла контролировать себя, режим сна и отдыха, прием пищи, привыкла даже к неотступной боли, а тут происходит непонятно что… Как будто девушка больше себе не принадлежит, а некая сила (или чужая воля?) владеет ею.
…На «Комбинате», в том корпусе, где намеревались открыть галерею, полным ходом шли еще какие-то работы. Визжала у входа циркулярная пила, внутри бегали рабочие, что-то сколачивали.
Зоя заглянула в кабинет к Глебу.
– Привет! – сказала она. – А что тут творится? Я думала, все уже готово к открытию…
– Устанавливаем еще один павильон, для второй кассы, и гардероб монтируем. В соседнем помещении собираемся открыть уголок творчества для детей (ведь сюда, возможно, будут целыми семьями приходить), часа черед два привезут автоматы по продаже газировки и прочей ерунды… Ох, голова кругом. С телевидением еще не определились, к какому часу они приедут, одни нервы, то ли к четырем, то ли к пяти…
Глеб рассказывал, а Зоя внимательно его слушала. И не слышала. Она думала о том, как Глеб отнесется к тому, что она ждет ребенка. Интересно, он обрадуется или разозлится? Или тоже растеряется, как и она? Ведь у него сейчас голова совсем другим занята…
Может, стоит отложить эту новость о ребенке на потом? Два-три дня роли не сыграют.
– …я предлагаю тебе подъехать к шести в день открытия. Приедешь, подготовишься – тут для тебя устроили небольшую гримерную…
– Минутку, погоди. О чем ты? – наконец очнулась Зоя.
– Я предлагаю тебе подъехать к шести, – принялся методично растолковывать Глеб. – У тебя – небольшой танец, сколько он длится?.. Несколько минут. Телевизионщики к этому времени уже точно появятся. Ты станцуешь, они снимут, потом интервью со зрителями, медийными персонами, я тут еще одного искусствоведа пригласил, специалиста по французской живописи, он небольшую лекцию прочтет, ее тоже запишут.
– Меня еще для телевидения будут снимать?!
– Но ты же в специальной маске будешь, скрывающей лицо!
– Глеб, я не могу так рисковать. Одной рукой ты мне помогаешь, другой губишь, – вздохнула Зоя.
– Никто же не узнает, что это ты! И потом, я же тебе заплачу́, не просто же так я собираюсь эксплуатировать тебя…
– Деньги меня не интересуют.
– Ой, вот не надо про это… Я, конечно, понимаю, что для тебя главное – высокое искусство, прочее бла-бла-бла, но ты же живой человек, ты не воздухом питаешься, тебе тоже нужны деньги – для того чтобы коммунальные услуги хотя бы оплатить! Одежда тебе нужна? А с таксистами как ты расплачиваться собираешься, которые ночью тебя до дома подвозят, воздушными поцелуями?..
– Я неправильно выразилась. Деньги меня интересуют, да, – неохотно призналась Зоя. – Но я не собираюсь рисковать ради них своей карьерой. Ты думаешь, если на балерину нацепить маску, то ее никто не узнает? Ничего подобного. Опытный специалист сразу определит, кто именно перед ним – по характерным движениям, свойственным только одному танцору. Танец – это как почерк, он индивидуален. К тому же человека можно узнать по внешним пропорциям, форме рук, ног, головы…
– У тебя паранойя на этой почве, Зоя. Ладно, если тебя вдруг кто-то узнает и сообщит твоему начальству в «Российском балете», я еще раз переговорю с Мальтизеном, он защитит тебя.
– Мальтизен не станет меня защищать. Ты преувеличиваешь его значимость в театре. Скорее он меня сразу сдаст, поскольку сам боится за свою карьеру. Он окажется не в восторге от того, что его протеже связалась с шоу-бизнесом… И на тебя он тоже разозлится, что ты его в невыгодном свете перед начальством выставил, – устало произнесла Зоя. – Ты, Глеб, совершенно не понимаешь, что такое серьезный балет. Да, если бы я работала в прежнем театре, я бы могла решиться на подобную подработку, но не сейчас… Я тебе в стотысячный раз говорю: найди начинающую танцовщицу из кордебалета, из самого обычного театра – и привалит тебе счастье. Зрителю на твоем шоу будет абсолютно все равно, кто перед ним танцует умирающего лебедя – прима или начинающая. Истинных знатоков искусства так мало… – закончила она свою речь.
Зое было немного неловко перед Глебом. Ну как же, он, наверное, считает ее неблагодарной… Хотя девушка с самого начала предупреждала его, что вряд ли станет танцевать на подмостках его галереи, в паузах между показом «оживших картин».
Глеб молчал, слегка крутясь из стороны в сторону на своем вращающемся кресле. Зоя тоже сидела молча перед ним, опустив глаза.
– Я думал, ты меня поддержишь, – наконец с коротким смешком произнес он.
– Я тоже думала, что ты меня поймешь, – ответила она.
– Я столько для тебя сделал…
– Я тебе очень благодарна.
– Я думал, ты можешь стать мне настоящей соратницей.
– Я думала, ты не станешь на меня давить, – мрачно возразила Зоя.
– Ты непробиваемая.
– Ты непробиваемый.
– Какой бессмысленный, глупый разговор у нас получился… – нервно зевнул Глеб. – Я почти не сплю, у меня голова кругом. А ты меня просто решила добить.
– У меня ситуация не лучше. Я беременна, – сказала Зоя, по-прежнему не поднимая глаз.
Пауза. «Почему он никак не реагирует?» – Девушка наконец взглянула на Глеба. Тот сидел неподвижно, вцепившись пальцами в краешек стола, причем столь крепко, что косточки у пальцев побелели…
– Что, прости? – невнятно переспросил он.
– Я жду ребенка. Не хотела тебе это говорить именно сейчас… Но иначе, наверное, нельзя.
– И… что дальше? – Глеб опять принялся судорожно вертеться в кресле – вправо-влево, вправо-влево. – Нет, все равно не понимаю. Ты беременна?! Мы же предохранялись… Это невозможно. Или?.. Нет, решительно ничего не понимаю. Зачем ты беременна? А как же твой новый театр?
– Не знаю пока. У меня в голове ни одной мысли. Я сама не понимаю, как у нас с тобой так получилось… Я в шоке, честно. Я ничего не хочу, мне плохо, мне страшно, – стараясь выглядеть и говорить спокойно, призналась Зоя, но голос тем не менее у нее задрожал. Потом она добавила зачем-то: – Это твой ребенок.
– Да верю я, что это мой ребенок… Но я о нем просил разве? Мы же договаривались – никаких детей! Да, а ты понимаешь, что мужчина должен попросить о ребенке?
– Да. Я с тобой согласна. Но я сама не понимаю, как я могла оказаться в столь пошлой ситуации…
– И что ты хочешь?
– Не знаю.
– Но твой театр…
– Если там узнают о моей беременности, то вряд ли со мной подпишут контракт. Если же я их всех обману и со мной, беременной, этот контракт подпишут, то вряд ли я сохраню с руководством театра хорошие отношения. Патовая ситуация, – вздохнула Зоя.
– Ты хочешь этого ребенка? Он для тебя важнее, чем дело всей твоей жизни?
– Я не хочу ребенка. Я чайлдфри, наверное.
– Кто? А, да, слышал такое слово… – Глеб перестал вертеться в кресле, откинулся на спинку, словно в изнеможении. – Если честно, я сам этот, как ты выразилась… чайлдфри. Я рос в большой семье, трое старших братьев… У моего друга, одноклассника, помню, в семье было десять детей, видел его страдания. Словом, это все неприятно. У меня нет никакого трепета перед деторождением. Даже и одного ребенка не хотел бы. Честно. Я думал, что в этом вопросе мы с тобой сходимся.
– Мы до сих пор в нем сходимся, – с тоской заметила Зоя. – Как мне хотеть этого ребенка, как потом любить, если он уничтожит мою карьеру, мою жизнь…
– Ну так не рожай его, в чем проблема? – тоже с тоской воскликнул Глеб. – Как я понимаю, это совершенно простая, безболезненная операция и, при уровне нынешней медицины, практически не несущая последствий для женского организма…
– Да. Тем более мы в Москве, где полно хороших клиник и замечательных врачей, не где-то там в тьмутаракани, где один фельдшер на всю больницу… – кивнула Зоя.
– Точно. И ты бы могла мне вовсе не говорить об этом и решить этот вопрос сама! Послушай, ну противно же… Я мужчина, а ты меня об этом заставляешь думать.
– А что мне, молчать теперь? Мы оба виноваты в сложившейся ситуации, – неожиданно разозлилась Зоя. – Оба! И ответственность теперь тоже лежит на нас обоих. Это какой-то феодализм, дикость, когда все проблемы, как ты выразился, деторождения перекладываются на одну только женщину.
– Но ты же не собираешься рожать?
– Н-нет.
– Зачем же ты меня тогда мучаешь сейчас? Да еще в столь трудный момент, когда я весь на нервах…
– Я не могла тебе не сказать. Поскольку считаю, что ответственность за произошедшее несем мы оба, – рассудительно повторила Зоя. – А вдруг ты бы… это же и твой ребенок тоже, ты имеешь полное право высказать свое мнение… а вдруг ты бы захотел стать отцом?
– Я?! Да я не знаю, как дела у меня дальше пойдут, может, я банкротом скоро стану… Нищету плодить? Нет, спасибо, нищеты я в детстве нахлебался… Я не хочу становиться отцом, не хочу! И потом. Ты же такая упертая, непробиваемая. Когда это ты меня слушала? Когда ты моим мнением интересовалась? Ты же не женщина, ты танк. Ты прешь куда тебе надо, даже не глядя, по телам… Ты не хочешь идти мне навстречу, мне, тому, который помог тебе попасть в «Российский балет», унижался перед этим циником Мальтизеном… Ты даже не хочешь танцевать на открытии галереи… – Глеб не договорил, спрятал свое лицо в ладонях.
– Послушай, я тебе очень благодарна за твой разговор с Мальтизеном, но это же не значит, что теперь из меня веревки можно вить!