— И сколько… вы здесь?
— В смысле, сколько времени? Да вроде лет пять… Точно, почти пять лет. Рыжке вот три года, а Снежке — четыре… Тихо, Снежечка, тихо, привыкай, эта тетя теперь своя… Да. А еще были Синька и Барсик, и пришлось по старости прирезать, так я всякий раз неделю рыдмя рыдала, Ян даже злился, вот успокою, говорит, тебя, чтобы водички на слезы не осталось… Бычка купить обещал… Тихо, Рыжечка, сейчас за тебя возьмемся, потерпи…
Руки Эльзы работали привычно, механически, легко. Наполнялся подойник, позвякивали ведра, коровы переступали ногами, косились на Ирену, нервно подергивали ушами; тупо смотрели из-за сетки красноглазые кролики.
Некоторое время Ирена раздумывала, спросить или не спросить. Вот он, вопрос, на языке вертится, такой дикий и одновременно такой естественный…
— Вам здесь нравится, Эльза?
Женщина вытерла руки о чистую тряпочку. Лукаво хмыкнула, снова поправила прядь:
— Понимаю… С непривычки странно… Идемте. Девочки, — это коровам, — я сейчас еще вернусь…
Хозяйственная пристройка напомнила Ирене лабораторию господина Петера. Полно приборов непонятного назначения, и среди них какие-то маслобойки, холодильники, котлы…
— С непривычки странно, — задумчиво повторила Эльза. — Только вам за всю свою жизнь столько дерьмища не увидеть, сколько я его сожрала за один год… Да. Есть мужики, так те хуже любого упыря. Ян хоть по-честному кровь сосет… Все по-честному… Да. Я здесь человек, понятно? Трош хоть и тронутый, но мухи не обидит, даром что курву свою вместе с хахалем прикончил. Сит… он злой бывает, но он меня любит. Если обругает сгоряча — так потом неделю прощения просит… А Ник…
— Что, Ник тоже? — вырвалось у Ирены.
Эльза улыбнулась, обнажив красивые белые зубы:
— Ник… Он вам понравился, да? Образованные, они друг друга находят… Только Ник ведь доктор, вам нельзя… — и улыбка Эльзы сделалась совсем уж лукавой.
Ирене стало неприятно. Захотелось уйти; уже на пороге она, помявшись, обернулась:
— А Ян? Тоже?
Эльза серьезно, без усмешки, покачала головой:
— Ян… Он для меня вроде как Создатель. Что я ему? Хорошо уже, если по загривку погладит… как телку вроде…
— Хорошенький Создатель, — еле слышно пробормотала Ирена.
— Зато не бросает, — по-философски заметила Эльза. — Не бросает под забором, не оставляет на произвол… как это… На произвол судьбы. А кровь свою я ему и сама отдам. Что мне, жалко?..
* * *До вечера она просидела в собственной спальне, за столом, перед дареным компьютером. Она хотела взяться за дело еще вчера, но мысль не шла — зато сегодня, после встречи в Эльзой, нашлись, как ей показалось, единственно необходимые слова…
Она опомнилась, когда в комнате сделалось совсем темно и пальцы стали промахиваться по клавиатуре. Сит вежливо стукнул в дверь и сообщил, что господин Ян зовет Ирену поужинать; у нее возникло сильнейшее искушение сказаться больной — но ведь тогда придет доктор Ник, и придется либо симулировать до конца, либо сознаться в обыкновенной трусости…
Она поспешно переоделась — новое платье сидело отлично, и это хоть немного приподняло ей настроение. Ирена пригладила волосы, придала лицу равнодушно-скучающий вид и спустилась в гостиную.
Семироль был один. Ирена ожидала увидеть тут же вездесущего Ника — и сперва обрадовалась, обнаружив его отсутствие.
А потом испугалась.
Проникновенно пела магнитола; натянуто улыбаясь, Ирена села за стол прямо напротив адвоката-вампира, и тот, благожелательно кивнув, наполнил ее бокал не вином, как она ждала, а ярко-апельсиновым соком.
Она сразу же все поняла — но, как обычно, «сразу же» растянулось для нее минут на пять. Она глядела на сок, пробовала его на язык, выпила, наконец, половину бокала…
Закашлялась. Поставила обратно. Быстро взглянула на Семироля — и потупилась.
— Я циник, — медленно сообщил вампир. — Но, когда речь заходит о моем ребенке… я хотел бы, чтобы между нами было как можно меньше цинизма. Совсем избежать этого не удастся — но давайте изживать цинизм, где только можем…
Ирена кивнула, не поднимая головы.
— Я вам противен?
Она помотала головой — опять же не глядя.
— Ирена… Давайте поговорим о ваших рассказах. Я помню все до единого — особенно тот, где скамейка…
Ирена вздохнула. Снова отхлебнула из бокала:
— Я… сама не знаю, как это получилось.
Вероятно, Семироль не понимал, насколько искренне она говорит. Как ее саму поразили ее собственные рассказы, которых она никогда не писала в реальности…
Она усилием воли оборвала свою мысль. Нельзя думать о реальности и МОДЕЛИ — малейшая оговорка может выдать ее, и тогда…
— Наш ребенок вырастет, — Семироль плеснул себе лимонада. — И я расскажу ему о матери. И дам прочесть… а ведь к тому времени выйдет не одна ваша книжка. Вы будете работать и издаваться, вы ведь талантливый человек…
— Правда? — вырвалось у нее.
— Вы сами знаете, — он усмехнулся. — Ешьте… Ешьте, пейте, ни о чем не думайте. Все будет хорошо.
Она смотрела на его лицо. Пыталась разглядеть зубы, которыми он аккуратно откусывал от пирога, изучала ногти на холеных руках, блестящие жесткие волосы…
Он мужчина, мужчина, мужчина. Он мне нравится, нравится, нравится…
Губы ее сами собой сложились в ироническую усмешку. Надо же, до чего нехитрая психологическая подготовка…
Почему ей казалось, что он похож на Анджея? Если бы он был хоть капельку на него похож… было бы легче. Но вот незадача…
А кто сказал, что в ее жизни должен быть только один мужчина, а прочие — тени?! Кто сказал, что всякий, кому она позволит обнять себя, должен быть похож на этого мерзавца Кромара?!
— Ирена, не терзайте себя дурацкими мыслями… Расслабьтесь. Хотите, потанцуем?
Она кивнула, не глядя и не колеблясь. Это ей нужно сейчас — ощутить его прикосновение…
Она боялась, что ей будет противно.
Магнитола тихо пела двумя черными разинутыми ртами; оказавшись так близко к Семиролю, Ирена непроизвольно задержала дыхание. Испугалась, что от него пахнет застарелой кровью.
От него пахло хорошим одеколоном. Руки легли ей на талию — целомудренно и легко.
Последний раз она танцевала на какой-то институтской вечеринке — сперва с профессором восточной литературы, тощим и нескладным… А потом с сопливым студентом, который потел, смущался и исходил лихорадочным подростковым желанием, у него дрожали руки, Ирене было его жаль…
Кажется, в тот вечер она возвращалась в задумчивости. По дороге подобрала попутчика — тот молчал-молчал, да и брякнул комплимент, такой двусмысленный, что Ирена гневно высадила его посреди безлюдной трассы… И, вернувшись домой, долго не могла уснуть, ворочалась с боку на бок, лупоглазое одиночество смотрело изо всех углов, тогда она встала, сняла с ночного поста удивленного Сэнсея — и заснула в обнимку с псом, уткнувшись лицом в жесткую собачью холку…
— Ни о чем не думайте. Все будет само собой… Вы редкостная женщина. Странная… Танцуете вы плохо. Музыку слушайте, не спешите… Совершенных людей не бывает. Это было бы противоестественно, если бы вы еще и танцевать умели… Хотя нет. Сейчас вполне пристойно… Ирена, да не бойтесь вы. Все плохое позади…
Он привлек ее к себе. Она не сопротивлялась.
Не грянет под окнами духовой оркестр. Анджей не видит; Анджей, наверное, взаправду умер. Когда-то они клялись забыть друг друга — но уже через месяц после развода один из ее потенциальных ухажеров был жестоко бит в своей же подворотне…
Если Анджей допустит ЭТО, — а уже почти допустил, — то Анджей мертв.
Или мертв ДЛЯ НЕЕ; она ведь сама когда-то кричала ему в лицо — забудь меня, ты мертвец, для меня умер!..
Мысль о том, что Анджей ЗНАЕТ о происходящем, но позволяет себе ухмыляться и наблюдать, снова выбила ее из музыкального ритма — Семироль недовольно заворчал, сильнее сжимая руки на ее талии.
Она закусила губу. Так… если так, если судьба и Анджей хотят ТАК… Что ж, она… она женщина, а не синий чулок. И не вечная вдова. И не игрушка в руках господина моделятора, она не боится, она сильная, она молодая, она красивая, в конце концов…
Лицо Семироля было совсем рядом.
— Идем, — быстро сказала Ирена, опасаясь, что запал ее погаснет так же неожиданно, как возник. — Идемте…
В ее комнате пахло расплавленным воском. Горела свеча — не электрическая, настоящая; ароматизированная постель пребывала в полной боевой готовности.
Она нервно задула свечку. Ей хотелось полной темноты. Чтобы не видеть никого и ничего.
— Ян, я сама… Я сама сниму, не надо…
Платье, так порадовавшее ее вечером, казалось теперь глупой и громоздкой вещью. Ее волосы запутаются во всех этих крючках и молниях…
Анджей придумал бы какую-нибудь шутку, от которой она спустя три минуты — в самый неожиданный момент — рассмеялась бы до визга. Семироль молчал.
Она рванула платье — выдрав при этом из прически клок волос. От боли на глаза навернулись слезы; по счастью, было темно, даже окно оставалось наглухо зашторенным.
— Ян, я…
— Погодите.
Он ловко освободил ее волосы. Расстегнул застежку, которой она не заметила; Ирена высвободилась. Стянула через голову платье, наступила в темноте на каблук сброшенной туфли, зашипела от боли.
— Погодите, Ирена…
Семироль подобрал ее вещи с пола, унес в темноту и там, вероятно, бросил на стул вместе со своей одеждой. Вернулся, сел рядом, положил ей руку на плечо:
— Не грызите губы…
— Вы видите в темноте? — спросила она безнадежно.
— Мог бы соврать, что не вижу. Хотите, завяжу себе глаза, чтобы мы оказались в равном положении?
— Не смотрите на меня, — попросила она жалобно. — Я… уже старая. Я…
— Будь я романтичным юношей, сказал бы, что вы прекрасны… Романтизма во мне ни на грош, но вы очень хороши, Ирена. Верите?
— Нет…
— Напрасно. Множество мужчин с удовольствием поменялись бы со мной местами…
«Анджей, ты слышишь?!»
Ирена готова была к тому, что ставень на окне вдруг сорвется, продавленный снаружи, и сквозь разбитое стекло явится в блеске молний местный Создатель, желчный и злой, помахивающий телефонной трубкой на оборванном проводе: «Хватит, поиграли! Последний сеанс закончен, МОДЕЛЬ исчерпала себя, всем очистить экспериментальное пространство!..»
Но никто не явился в блеске молний. Руки Семироля неторопливо и мягко готовили Ирену к тому, что ей предстояло, хотя она бы предпочла, чтобы адвокат-упырь справился поскорее и без всякой подготовки…
Из памяти ее явился черный ящик в фотолаборатории, а внутри его — девственная тьма для перезарядки пленки. Чужие руки в нарукавниках из плотной ткани, черный ящик равнодушно позволяет пользоваться своей темнотой…
А потом она перестала думать, потому что вампир-адвокат, привыкший получать власть над умами и душами, подобрал ключ и к ее телу. И тело предало. Тело вспомнило, что принадлежит женщине. И сразу же дало знать об этом не только Ирене, но и Семиролю.
Ты этого хотел, Анджей.
Ирена стиснула зубы и обняла адвоката за шею. Прикосновение оказалось странно приятным — кожа у вампира была гладкая, прохладная, будто тонко отшлифованное дерево.
— Ян… не тяните.
— Ирена…
Теперь он играл на ней, как на инструменте. Пусть чуть расстроенном, хрипловатом, все еще непокорном — но играл умело и вдохновенно, и, возможно, с минуты на минуту ждал настоящего, чистого, «концертного» звучания…
— Ирена… сейчас. Вы чудо… Вы еще напишете о любви… Будьте со мной, не надо прятать душу…
— Ян, пожалуйста!..
Ее решимость таяла.
— Не надо прятать душу, я ведь не прячу свою… Будьте со мной — искренне, с радостью, это так много зна…
Боль от спазма была внезапной и всеразрушающей. Ирена едва сдержалась, чтобы на взвыть.
— Тихо, тихо… Ирена!!
Ей показалось, что все ее тело сейчас вывернется наизнанку, будто чулок. Онемели, потеряли чувствительность руки. Судорожно растопырились пальцы; в следующую секунду в бок воткнулась игла, она поняла это мгновение спустя, когда судорога уже отпустила…
И все-таки предусмотрительные ей попадаются мужчины. Один ложился в постель с пистолетом, другой — с булавкой на случай спазма у чрезмерно нервной партнерши…
— Ирена, ничего страшного, — вампир тяжело дышал.
— Извините, Ян.
— Не за что извиняться… Дать воды?
— Извините, Ян…
— Я сам виноват. Возможно, я захотел слишком многого…
В голосе его не было ни раздражения, ни упрека. Просто усталое сожаление.
* * *Однажды летом — Ирена уже не помнила толком, в каком году — они оказались на пышном и модном курорте, из тех, которых Анджей обычно терпеть не мог, а она тайком любила. Впрочем, именно тем летом ее любовь к «ривьере» будто ножом отрезало. Навсегда.
В соседнем коттедже обретался известный кинорежиссер — стареющий, неотразимо обаятельный, спортсмен и эрудит; Ирена с удовольствием болтала с ним обо всем на свете — и в основном о том, что принято считать искусством. Режиссер был оригинален в суждениях, умен, да просто талантлив. Кроме того, он великолепно плавал, ловил крабов и с удовольствием пугал отдыхающих, время от времени подныривая под лодки и понтоны…
Ирена любила заплывать далеко за буйки. Оттуда открывался великолепный вид на бухту, а кроме того, именно за буйками начиналось настоящее море, безлюдное и свободное. В одиночку заплывать она боялась, а муж далеко не всегда соглашался составить ей компанию; в тот знаменательный день Анджей отказался снова. Он был страшно занят в тот день: сидел на песке, накинув на плечи клетчатую рубашку, и возводил домики из ракушек. Малышня со всего пляжа вертелась рядом, завороженная зодческим искусством взрослого дяди; дядя, впрочем, не видел не любопытных детишек, ни их заинтригованных мам, ни, между прочим, собственной жены…
Потому Ирена так обрадовалась, когда режиссер предложил ей вместе сплавать далеко в море.
Вслед увязалась целая компания — две пожилые дамы, интеллигентная семейная пара да еще юная почитательница; всех их, разумеется, интересовало не море и не Ирена, а исключительно общество известного режиссера. К сожалению, почитателям заплыв оказался не под силу: попутчики отставали один за другим, испуганно поворачивали к берегу, вскоре Ирена и режиссер остались вдвоем.
Они плыли и беседовали. Разумеется, об искусстве. О богемных сплетнях, о новостях кино и театра, о красотах бухты и моря; режиссер восхищался Ирениным стилем плавания, стилем жизни и вообще — стилем…
А потом, рассуждая о совершенно отстраненных материях, подплыл к ней вплотную. И жилистыми загорелыми ногами обхватил ее бедра, и она поняла вдруг, что всей одежды на ней — две полоски мокрого эластика…
Ей очень не хотелось обижать режиссера. Ей не хотелось ставить его в глупое положение — но он плавал быстрее, чем она, а попытки высвободиться принимал за кокетство. Непонятно, что случилось с чутьем умного, в общем-то, человека — возможно, одуряюще подействовало море, или солнце, или слава к тому времени совсем размягчила ему мозги…
Ирена принялась вырываться всерьез. До берега было километра два, и ветер, поднявшийся с утра, все усиливался. Режиссер почувствовал себя оскорбленным — и лез теперь уже напролом…
— Да перестаньте же!..
Волна, ударившая ее в лицо, загнала слова обратно — вместе с глотком соленой воды. Она закашлялась; режиссер кинулся теперь уже ей на помощь — но она с отвращением оттолкнула его, захлебнулась снова…
Неизвестно, чем бы кончился заплыв — но в этот самый момент ей почудилось, что от берега мчится, разрезая волну, глиссер на подводных крыльях. Во всяком случае зрелище было феерическое; спустя полминуты выяснилось, что это всего лишь Анджей Кромар, плывущий любительским кролем.
Анджей кинулся на режиссера и взялся топить его — сосредоточенно, страшно, со знанием дела. Режиссер булькал, лупил конечностями по воде, выныривал и снова погружался, не в силах сбросить с горла воротник из цепких пальцев Анджея; свидетелями казни были грязные желтолапые чайки, да еще Ирена, в меру сил сражающаяся с волной.
Потом она захлебнулась окончательно — и вскоре увидела высоко над головой отдаляющуюся водную поверхность…
Она пришла в себя на берегу. Под животом у нее было твердое колено Анджея — он вытряхивал из нее воду, будто из бутылки. Вокруг толпились возбужденные курортники, и на многих лицах было написано осуждение: вот что значит плавать за буйки!..
Коттедж по соседству опустел. Целых два дня Ирена дрожала и плакала, в полной уверенности, что волна вот-вот выбросит на берег мокрый режиссерский труп.
А потом мельком увидела «утопленника» в каком-то кафе — тот поспешно ретировался, сделав вид, что не знает ее. И вскоре после этого покинул курорт…
Они с Анджеем не говорили о том случае. Ни сразу же, ни потом; согласно молчаливой договоренности принято было считать, что того случая не было вовсе…
Но модные курорты Ирена с тех пор разлюбила.
* * *Утром она не стала подниматься с постели. Ей мерещились участливые взгляды управляющего Сита: «Типа, ничего не вышло? Ай-яй.» И несмелый, вечно удрученный Трош: «И это тоже искупление». А Ник… Ник. «Современная медицина легко преодолевает подобные проблемы… Следующую попытку проведем под наблюдением лечащего врача…»
В дверь постучали. Ирена судорожно натянула одеяло — свой единственный щит.
«Современная медицина» явилась в сопровождении столика на колесах. В комнате запахло завтраком; ни слова не говоря, Ник подкатил свою тележку к Ирениной постели и уселся рядом на табуретку.