В своем ответе император указал королю, что тот уже освободил Россию от всех ее обязательств, нарушив соглашение, по которому он обязался не предпринимать никаких военных действий без разрешения России. Россия и ее союзники считают притязания Черногории на Скутари необоснованными, и, если Россия пообещает ему свою поддержку, она окажется в изоляции. Поскольку ситуация становилась все более и более тревожной, российское правительство пригласили присоединиться к другим державам и сделать совместные представления в Белграде и Цетинье с требованием снятия осады Скутари и отводе войск с территорий, предназначенных Албании. Поскольку Россия поставила непременным условием передачу Дьякова Сербии, 21 марта граф Бертольд согласился отказаться от требования о включении этого города в состав Албании с тем, чтобы шаги к скорейшему прекращению военных действий и отводу войск Сербии и Черногории с территорий, предназначенных Албании, были предприняты как можно скорее. К несчастью, из-за нерасторопности российского посланника Белград не был вовремя поставлен в известность, и австрийское правительство предъявило в Цетинье ультиматум, в котором требовалось, чтобы в течение трех дней гражданскому населению было разрешено покинуть город.
Хотя Санкт-Петербург был весьма недоволен подобными действиями Австрии, приказ короля Николая о решающем штурме города вызвал у него такую бурю негодования, что российское правительство уведомило державы, что не будет возражать против посылки объединенной морской эскадры в Антивари, но сама Россия не сможет в ней участвовать. В то же время император послал королю Николаю личную телеграмму, в которой почти в приказном порядке требовал, чтобы тот покорился решению держав. В результате воздействия, оказанного Россией на Белград, 10 апреля сербские войска получили приказ воздержаться от дальнейших активных действий против Скутари, но 23-го числа город сдался черногорцам. Положение было критическим: если бы державы не приняли совместных мер, Австрия могла бы вернуться к односторонним действиям, и подобное поведение с ее стороны грозило втянуть Россию в войну. Чтобы этого избежать, российское правительство обратилось к Франции и Великобритании с просьбой о высадке. Даже если они не произведут ни единого выстрела, им следует определиться с тем, какие принудительные меры возможны в сложившейся ситуации. Однако сделать это им было непросто. К счастью, 4 мая, когда надежд уже почти не осталось, – в какой-то момент я считал, что война неизбежна, – король Николай объявил о намерении сдать Скутари державам. Десять дней спустя город был занят международными военно-морским отрядом.
Второй вопрос – претензии Румынии на территориальную компенсацию – уже поднимался на первой мирной конференции в Лондоне, но из-за бестактного поведения болгарского делегата Данева достичь решения так и не удалось. Теперь румыны выдвинули требования на территорию вплоть до линии Силистрия—Балчик, включая эти города, и таким образом поставили Россию в очень затруднительное положение. Согласно договору, заключенному в 1902 году, она была гарантом целостности территории Болгарии, поэтому ей следовало бы дружески предостеречь Румынию от попыток силой захватить болгарские земли. Появившееся примерно в середине февраля заявление Румынии о намерении оккупировать Силистрию произвело в Санкт-Петербурге эффект разорвавшейся бомбы, вызвав глубокую подавленность в официальных кругах и падение котировок на бирже. Но хотя императора и возмущали эти ничем, по его мнению, не оправданные попытки лишить Болгарию территорий, которые Россия добыла для нее в ходе Освободительной войны, он был настроен очень миролюбиво, и поэтому, используя все свое влияние, чтобы сдержать Румынию, он предупредил Болгарию о неизбежности уступок. В противном случае она вовлечет в войну не только Россию, но и всю Европу, и поэтому его величество ясно дал понять, что, отказавшись уступить Силистрию Румынии, она не сможет в дальнейшем рассчитывать на его поддержку.
Этот вопрос стал предметом довольно оживленной дискуссии между послом Германии и господином Сазоновым, в ходе которой граф Пурталес, указав на возможные серьезные последствия вмешательства России, предложил, чтобы в случае вооруженного конфликта между Болгарией и Румынией державы не вмешивались, а оставались в стороне, как это было во время Балканской войны. Однако Россия была слишком заинтересована в этом вопросе, чтобы согласиться на такое предложение. Черное море – не Адриатическое, и господин Сазонов предупредил графа Пурталеса, что при определенных обстоятельствах Россия будет вынуждена действовать так, как диктуют ее интересы. Тем не менее, воспользовавшись случаем, он предложил, чтобы Болгария и Румыния предоставили решение этого вопроса державам, и было достигнуто соглашение созвать по этом поводу конференцию послов в Санкт-Петербурге.
Первое заседание конференции состоялось 31 марта под председательством господина Сазонова, и участники обсуждения четко разделились на два лагеря: послы стран Тройственного союза приняли сторону Румынии, а интересы Болгарии представляли господин Сазонов, господин Делькассе и я. Первые поддерживали притязания Румынии на Силистрию и земли, находящиеся к северу от линии, проведенной от этого города до Балчика, на том основании, что они имеют стратегическое значение для защиты Добруджи. Особенно они подчеркивали то обстоятельство, что во время войны Румыния сохраняла сдержанность, полагаясь на заверения держав, что территориальный status quo останется неизменным, но теперь, когда Балканские государства существенно расширили свои территории, она вправе рассчитывать на определенную компенсацию. Они также утверждали, что если бы в 1878 году Болгария получила предназначавшиеся для нее территории, то одновременно с этим Румыния, несомненно, получила бы Силистрию.
Представители Антанты, в свою очередь, признавали, что болгаро-румынская граница была определена Берлинским трактатом и что, поскольку в силу своего географического положения Румыния не может участвовать в перераспределении турецких земель, какие-либо территориальные компенсации для нее возможны только за счет Болгарии. Но в международном праве нет нормы, позволяющей государству требовать от своих соседей территориальных компенсаций на том основании, что они расширили свои границы в другом направлении. Единственный довод, на который может сослаться в данном случае Румыния, – это право сильного, и поэтому, полностью одобряя корректное поведение Румынии, они признают за ней право требовать уступки лишь нескольких стратегических пунктов, чтобы обезопасить свою границу со стороны Болгарии.
После долгих и оживленных споров конференция пришла к выводу, что Силистрия с прилегающей к ней территорией в радиусе трех километров должна быть передана Румынии и что Румыния обязана выплатить компенсации тем болгарским подданным, которые в течение шести месяцев выразят желание покинуть указанную территорию. Болгарии запрещается сооружать какие-либо фортификационные укрепления вдоль границы от Дуная до Черного моря. Единственно интересным моментом во всем, что касалось этого, так и не воплотившегося в жизнь решения, была горячая поддержка Болгарии со стороны господина Сазонова, представлявшая столь разительный контраст с его отношением к ней всего несколько месяцев спустя. Однако оно имело неприятное продолжение для меня лично. Так как я пребывал в ранге посла дольше, чем мой французский коллега, господин Сазонов поручил мне представлять сторону Болгарии, что я и делал в очерченных выше границах. Мои слова были переданы в Бухарест, а спустя несколько месяцев, когда теперешняя королева Румынии – тогда наследная принцесса, – с которой мы часто встречались в Дармштадте, приехала в Санкт-Петербург, она обрушилась на меня с упреками, полагая, что мое отношение определило позицию, занятую Антантой. Начав с замечания, что у нее нет желания разговаривать со мной, ее высочество затем спросила, как осмелился я заявить, что Румыния не имеет права на территориальную компенсацию. Я ответил, что всего лишь выразил свое мнение, сложившееся после тщательного изучения вопроса, хотя, возможно, на его формирование повлиял тот факт, что Румыния предпочла переместиться в орбиту германской политики. Если бы Румыния, добавил я, примкнула к Антанте, я бы всегда оставался самым горячим защитником ее интересов.
Глава 11 1913–1914 Обзор российской политики во время Первой Балканской войны. – Недостаток солидарности в Антанте по сравнению с Тройственным союзом. – Сазонов выступает за англо-русский союз. – Мне предложено стать послом в Вене. – Вторая Балканская война. – Бухарестский договор. – Назначение генерала Лимана фон Сандерса командующим первым армейским корпусом в Константинополе
Глава 11
1913–1914
Обзор российской политики во время Первой Балканской войны. – Недостаток солидарности в Антанте по сравнению с Тройственным союзом. – Сазонов выступает за англо-русский союз. – Мне предложено стать послом в Вене. – Вторая Балканская война. – Бухарестский договор. – Назначение генерала Лимана фон Сандерса командующим первым армейским корпусом в Константинополе
Затянувшийся кризис, вызванный Первой Балканской войной, поставил Россию в очень трудное положение, и ее политика естественным образом менялась на разных стадиях его развития. Весной 1912 года ей удалось примирить взаимные претензии Болгарии, Сербии и Македонии и создать Балканскую конфедерацию, призванную преградить Австрии путь к Эгейскому морю. Россия предполагала, что эта конфедерация будет послушным орудием в ее руках, но та нарушила ее недвусмысленные запреты и объявила войну Турции. От нее как от традиционной защитницы балканских славян ожидали, что она будет стоять на страже их интересов и не позволит другим державам вмешаться и лишить их плодов побед. Взяв на себя отстаивание их интересов, она лицом к лицу столкнулась с Австрией, и в последовавшей дипломатической дуэли ее секундантами были Великобритания и Франция, а Австрии помогали Германия и Италия. И если соперники не прибегли для решения своих разногласий к оружию и угроза войны в Европе, не однажды подходившая очень близко, была на время отодвинута, то это случилось благодаря неустанным усилиям сэра Эдварда Грея, выступавшего в роли посредника и миротворца. Он помог России без больших потерь для престижа отступить с позиций, занятых ею по вопросу о сербском порте и Скутари; опять же благодаря его вмешательству Австрия уступила Дьяково и Дибру – два пункта, которые Россия твердо решила отстаивать до конца. Хотя Россия не раз терпела поражение, но, идя на уступки по второстепенным вопросам, она могла утешаться мыслью о тех преимуществах, которые давало решающее урегулирование балканского вопроса в рамках Лондонского договора. Турция практически полностью изгонялась из Европы, и ее европейские владения, за исключением Албании, распределялись между сателлитами России. Балканская конфедерация превращалась в новый фактор международной политики, с которым Германия и Австрия вынуждены были бы считаться. Поэтому славянство имело все основания для радости, хотя, как показали дальнейшие события, этой радости суждено было продлиться недолго.
Как выразитель воли сэра Эдварда Грея в Санкт-Петербурге, я советовал российскому правительству умерить свои требования, а поскольку и император, и господин Сазонов желали поддерживать мир до тех пор, пока это согласовывалось с честью и интересами России, они не оставались глухи к подобным советам. Ситуация, однако, осложнялась тем, что Австрия была уверена, что в случае войны с Россией Германия окажет ей поддержку, и поэтому не желала идти на уступки. Более того, Антанта оказывалась в невыгодном положении из-за недостатка солидарности между его членами. В ходе наших разговоров во время Балканского кризиса, а также последовавшего за ним кризиса, вызванного назначением генерала Лимана фон Сандерса командующим армейским корпусом в Константинополе – о чем будет рассказано позднее, – Сазонов не раз отмечал, что Австрия и Германия – союзники, в то время как Великобритания и Россия – только друзья. Россия, говорил он, не боится Австрии, но она должна также считаться с Германией. Если Германия поддержит Австрию, Франция станет на сторону России, но никому не известно, как поступит Великобритания.
Эта неопределенность нашей позиции позволяла Германии использовать ситуацию в своих целях. Великобритания была единственной державой, способной нанести ей смертельный удар, и, если бы Германия знала, что Великобритания не оставит Францию и Россию, она бы дважды подумала, прежде чем предпринимать какие-либо действия, ставящие ее в положение, из которого она не сможет выйти без ущерба для своего достоинства. Когда на следующий год Австрия предъявила Белграду свой злополучный ультиматум, Сазонов повторил эти слова. Он утверждал, что ситуацию может спасти лишь наше заявление о безоговорочной солидарности с Францией и Россией. Но было уже слишком поздно: что бы мы ни сказали и ни сделали – избежать войны бы не удалось. Но вопрос о том, могло бы превращение Антанты в официальный союз оказать какое-либо влияние на позицию Германии, представляется спорным. Император придерживался того же мнения, что и господин Сазонов, полагая, что, не будучи союзником России, мы не могли оказать ей такую же действенную поддержку, как Франции. И хотя он осознает, как трудно британскому правительству пойти на этот шаг, он не совсем понимает опасений, которые этот союз вызывает в Англии. Он носил бы чисто оборонительный характер и не навлек бы на нас большего риска, чем тот, с которым мы сталкиваемся сейчас. Обращаясь к этому вопросу в частном письме сэру Эдварду Грею от 14 февраля 1914 года, я писал:
«Хотя, с нашей точки зрения, заключение в настоящий момент союза с Россией представляется невозможным, но в словах Сазонова о том, что, если бы Германия заранее знала, что Франция и Россия могут рассчитывать на поддержку Англии, она бы не решилась ввязываться в войну, без сомнения, есть большая доля истины. Конечно, неопределенность в вопросе о том, какова будет наша реакция, служит для обеих сторон важным аргументом в пользу поддержания мира, но она ставит Антанту в невыгодное положение по отношению к Тройственному союзу. Если, к несчастью, разразится война, мы не сможем оставаться в стороне и не принимать в ней участия.
Но основным препятствием к заключению англо-российского союза был тот факт, что такой союз не был бы поддержан общественным мнением Англии».
Тройственный союз был в лучшем положении, чем Антанта, и в следующем отношении: его члены, как правило, получали приказы из Берлина, а Антанте, чтобы предпринять какие-либо важные шаги, требовалось очень много времени на предварительные согласования. К тому моменту, когда окончательная формула, наконец, вырабатывалась, то или психологический момент был уже упущен, или же ситуация изменялась настолько, что план действий нужно было менять. В дипломатических делах единое командование часто необходимо ничуть не меньше, чем на полях сражений. Во время Балканских войн, а впоследствии и во время великой европейской войны работу дипломатии Антанты затрудняли разногласия между сторонами, в то время как политика Тройственного союза диктовалась его наиболее влиятельным партнером. Курс этой политики – каков бы он ни был – не менялся, как это иногда бывало у нас, из-за разногласий среди членов кабинета. В этой связи вспоминается следующий эпизод. Кажется, летом 1912 года мистер и миссис Асквит пригласили меня на завтрак, который они давали на Даунинг-стрит, 10 в честь барона Маршала фон Биберштейна, недавно назначенного германским послом в Лондоне, и его супруги. Когда все остальные гости разъехались, хозяйка пригласила чету Маршал и меня посмотреть комнату, в которой проходили заседания правительства. Глядя на длинный зеленый стол с двумя десятками или около того расставленных вокруг него стульев, супруга посла спросила: «Сколько же у вас министров в кабинете?» Дав ответ, миссис Асквит обернулась к послу и спросила: «А сколько же у вас в Берлине?» Ответ был краток: «Один».
Весной 1913 года мне предложили изменить место службы. Российский климат, а также нагрузки, связанные со столь ответственным постом, существенно сказались на моем здоровье, и в конце апреля сэр Эдвард, который всегда был очень внимателен к своим подчиненным, прислал мне следующее письмо:
«Министерство иностранных дел,
13 апреля 1913 года.
Мой дорогой Бьюкенен!
В конце ноября истекает срок пребывания Картрайта в Вене. Продлить его не представляется возможным, поскольку силы все больше оставляют его.
Я знаю, что в Санкт-Петербурге вы не слишком хорошо себя чувствовали, и если вы действительно уверены в необходимости перемен, я предложу вас на должность посла в Вену.
В то же время я бы не хотел быть истолкованным превратно: если ваше здоровье позволяет, то в интересах государства предпочтительнее, чтобы вы оставались в Санкт-Петербурге. Вы так хорошо справлялись с этой работой, что любые перемены будут только к худшему. Кто бы ни стал вашим преемником на этом посту, ему потребуется время прежде, чем он сможет достичь того положения, которого вы, по моему убеждению, добились в этой стране.
Другими словами, для меня желательно, чтобы вы оставались в Санкт-Петербурге, но если российский климат в самом деле вреден для вашего здоровья, было бы несправедливо и неправильно назначать кого-либо в Вену, предварительно не спросив у вас, не хотите ли вы занять этот пост. Если вы считаете, что можете остаться в Санкт-Петербурге, я буду очень доволен и, более того, вздохну с облегчением.