Ваш
Э.Грей».
Предложение было очень заманчивым, и, поскольку я как раз собирался в отпуск в Англию, я попросил время на обдумывание. На следующий день после моего возвращения в Лондон я получил аудиенцию у короля, и когда его величество милостиво повторил это предложение, я его практически принял. Однако на следующий день я вынужден был признаться сэру Эдварду Грею, что мой врач, у которого я побывал в то утро, сказал, что, по его мнению, я могу пробыть в Санкт-Петербурге еще два года без серьезного ущерба для здоровья. Тогда сэр Эдвард предложил, чтобы я оставался там на условии, что, если мое здоровье ухудшится прежде, чем истекут эти два года, я поменяюсь с сэром Морисом де Бунзеном, который поедет в Вену, а если я смогу выдержать два года, я сменю сэра Э. Гошена, у которого к тому времени истечет срок пребывания в Берлине. Я согласился, и в результате оставался в Санкт-Петербурге еще пять лет. Однако я не смог бы этого сделать, если бы вовремя не было обнаружено, что невриты и другие недуги, которыми я страдал, были вызваны пиореей. Благодаря искусству моего друга сэра Кеннета Гоуди, который занимался моим лечением, эта коварная болезнь отступила, и я смог переносить тяготы четырех напряженных лет войны, ни разу не побывав дома.
По завершении Первой Балканской войны сэр Эдвард был так добр, что представил меня к награждению Большим крестом ордена Святых Георгия и Михаила.
Но вернемся к более серьезным вещам. Лондонский договор восстановил мир с Турцией, но не положил конец Балканскому кризису, который только перешел из одной опасной стадии в другую. Победители затеяли спор о дележе трофеев, и, поскольку по договору 1912 года Сербия и Болгария обязались передавать возникшие у них противоречия в его толковании на рассмотрение России, Сазонов призвал оба правительства выполнить это обещание. Он был уверен, что Сербия не согласится на решение вопроса, основанное на буквальном истолковании договора, поскольку такое решение будет непременно в пользу Болгарии. Признавая, что претензии Болгарии на Македонию имели под собой как географические, так и этнические основания, он все-таки старался убедить ее пойти на определенные уступки. Не получив ни от одного из правительств удовлетворительного ответа, император в начале июля направил королю Сербии и царю Болгарии телеграмму. В ней он в самых энергичных выражениях выразил удивление по поводу того, что до сих пор не получил ответа на свои предложения о созыве конференции премьер-министров четырех союзных государств в Санкт-Петербурге, и предупредил, что, если они начнут братоубийственную войну, Россия оставляет за собой полную свободу действий, каков бы ни был исход этого конфликта.
Ответ короля Петра был более-менее удовлетворительным, хотя в нем указывалось, что претензии Сербии не могут быть ограничены рамками договора 1912 года. Однако царь Фердинанд лишь заметил, что он уже однажды передавал решение на суд России и что Сербия стремится лишить Болгарию плодов ее побед. 25 июня болгарский премьер уведомил Сазонова, что его правительство согласится лишь с таким решением, которое будет основано на договоре 1912 года, и более того – оно отзывает своего посла в Белграде. В Санкт-Петербурге такой поступок сочли равносильным объявлению войны и предательству славянского дела. Россия официально денонсировала договор 1902 года, по которому она гарантировала целостность территории Болгарии в случае нападения со стороны Румынии. Несколькими днями позже Болгария согласилась на посредничество России, не настаивая на прежних условиях, но в последний момент отъезд депутатов в Санкт-Петербург был отменен, а 29 июня генерал Савов дал приказ о наступлении по всей линии фронта.
Первоначально в русских военных кругах господствовало мнение, что Болгария достаточно сильна, чтобы разбить объединенные силы Греции и Сербии, и, хотя преимуществом такого результата было устранение опасности вмешательства Австрии, перспектива слишком могущественной Болгарии вызывала определенные опасения, подкреплявшиеся тем, что Болгария полностью пренебрегала пожеланиями и советами России. Более того, и император, и Сазонов сочувственно выслушали принца Греческого Николая, который приехал в Санкт-Петербург, чтобы просить Россию использовать свое влияние на Бухарест и уговорить Румынию вмешаться в надвигающуюся войну. Просьба о помощи, с которой Болгария теперь обратилась к России, услышана не была, и вместо того, чтобы оказывать сдерживающее влияние на Румынию, Россия косвенно подталкивала ее к участию в войне. Между императором и королем Карлом произошел дружеский обмен посланий, в которых подчеркивалась общность интересов России и Румынии.
Возможно, вначале Россия придерживалась этой линии в надежде сохранить мир, но расчет ослабить положение Австрии, оторвав Румынию от Тройственного союза, и предотвратить установление гегемонии Болгарии на Балканах у нее также присутствовал. Не было предпринято никаких попыток остановить продвижение румынских войск на линии Тутракан—Балчик, а последовавшее наступление на Софию лишило Болгарию всякой возможности исправить положение. По договору, подписанному в Бухаресте 10 августа 1913 года, ей пришлось смириться с тем, что Македония была поделена между Сербией и Грецией, а около восьми тысяч квадратных километров ее территории перешло к Румынии. По первоначальному замыслу российского правительства воюющим сторонам предоставлялась возможность самим выработать условия мирного договора, но потом эти условия должны были быть пересмотрены державами. Однако после опубликования телеграммы, в которой император Вильгельм поздравлял короля Карла с результатами его мудрой и дальновидной политики, всякую мысль о пересмотре Бухарестского договора пришлось оставить.
А в это время Турция, по примеру Румынии, двинула свои войска через линию Энез—Мидье и заняла Адрианополь. Россия сразу же выступила с протестом и поставила Порту в известность, что не позволит, чтобы освобожденное христианское население вернулось под владычество Османской империи. Она, однако, не собиралась поддерживать свой протест какими-либо военными действиям, поскольку вопрос о том, в чьих руках останется Андрианополь, не затрагивал ее экономических интересов. Другое дело, когда Турция пошла на шаг дальше и приказала своими войскам перейти реку Марицу. Сазонов сразу же получил от императора указание отозвать русского посла из Константинополя и обсудить со своими коллегами, какие меры могут быть предприняты Россией. На этот раз Россия была настроена серьезно, и, если бы турецкое правительство не отозвало свои войска обратно за Марицу, приказания императора были бы исполнены. В результате дальнейших переговоров между Болгарией и Турцией первой пришлось уступить значительную часть Фракии, которую Болгария занимала в течение шести месяцев.
Начало Второй Балканской войны создало совершенно новую ситуацию и не в первый раз продемонстрировало, как неуважительно относились София и Белград к приказам Санкт-Петербурга. Опьянев от своих побед и страдая острой формой мании величия, все без исключения балканские союзники желали сохранить за собой территории, которые их армии отбили у Турции. На долю Болгарии выпала основная тяжесть войны. На Восточном фронте она столкнулась с основными силами турецкой армии, и ее потери убитыми и ранеными намного превышали потери союзников. В результате своих побед она присоединила большую и плодородную область – Фракию. Такое расширение ее территории не было предусмотрено в 1912 году, когда она и Сербия договорились о разграничении сфер влияния в Македонии. Греция и Сербия настаивали, чтобы она уступила часть своих прав по этому договору своим союзникам. Это их армии освободили Македонию от турецкого ига, а кроме того, в связи с предполагавшимся созданием автономной Албании Сербия должна была лишиться части предназначенных для нее областей.
Они, однако, не учли тот факт, что со времен недолговечного Сан-Стефанского мира Болгария привыкла рассматривать Македонию как свое законное наследство и в последующие годы постепенно укрепляла свои позиции в этой области. Болгария же, вопреки здравому смыслу, настаивала на строгом исполнении договора 1912 года и отказывалась идти на уступки, представлявшиеся, с учетом изменившихся условий, вполне разумными, особенно после того, как Первая Балканская война была против воли ее союзников продлена, чтобы удовлетворить ее территориальные притязания на Фракию. Более того – она сочла военную конвенцию между Грецией и Сербией прямой провокацией, цель которой – заставить ее отказаться от вожделенной добычи. Наконец, напав на Сербию, она совершила колоссальную ошибку, поскольку в глазах всего цивилизованного мира это сделало ее виноватой, а ее врагов – правыми.
Вполне естественно, что симпатии России, после того как Болгария пренебрегла ее советами, оказались на стороне Сербии, но, подталкивая Румынию к вмешательству в этот конфликт, Россия, по моему убеждению, избрала путь, чреватый опасностью в будущем, на что я и указывал тогда Сазонову. Если Болгария несла ответственность за начало военных действий, с чем я готов был согласиться, то Греция и Сербия вполне заслужили обвинение в преднамеренной провокации. Принц Греческий Николай во время своего визита в Санкт-Петербург уговаривал меня убедить наше правительство употребить все свое влияние, чтобы добиться вступления в войну, казавшуюся ему неизбежной, не только Румынии, но и Турции. Тот факт, что Греция, которая без побед, одержанных Болгарией над турками, играла бы в Первой Балканской войне весьма жалкую роль, была готова призвать старого врага балканских христиан против своего бывшего союзника, свидетельствует о беззастенчивом стремлении любой ценой расширить свою территорию, что и стало причиной Второй Балканской войны. Но, стараясь убедить Сазонова не оказывать содействия принцу Николаю, я прибегал не к этическим обоснованиям, а к соображениям вроде тех, что немцы называют «реальной политикой». Несмотря на тяжелые потери, понесенные в Первой Балканской войне, Болгария остается очень важным фактором на Балканах, в то же время как ни Румыния, ни Греция не бросятся на выручку Сербии, если Австрия решится на нее напасть. Если мы оттолкнем от себя Болгарию и позволим ей сблизиться с Тройственным союзом, мы тем самым уничтожим барьер против австро-германского Drang nach Osten (натиск на восток – нем.), воздвигнутый с таким трудом.
Бухарестский договор был с удовлетворением встречен императором Вильгельмом, и причины этого вполне понятны. Он разрушил все, чего удалось добиться в результате Первой Балканской войны, и создал ситуацию, которую Германия с успехом обратила в свою пользу, когда началась великая европейская война. Говорят, что после подписания договора царь Фердинанд сказал: «Моя месть будет ужасна», – и он сдержал свое слово.
Большую часть осени 1913 года я был в отпуске по болезни, а вернувшись в Санкт-Петербург в конце года, застал российское правительство весьма обеспокоенным по поводу назначения генерала Лимана фон Сандерса командующим турецким военным корпусом в Константинополе, а также предоставлением большому количеству немецких офицеров ответственных постов в турецкой армии. Это назначение, считали в России, отдают Константинополь и ключи от проливов в руки немецкого генерала. Мы пообещали российскому правительству нашу дипломатическую поддержку в этом вопросе, но по их же просьбе представления, которые должны были быть сделаны послами Антанты, временно отложили. И только после официальной публикации имперского эдикта о назначении генерала фон Сандерса оно попросило нас выступить.
За это время мы получили сведения, дававшие нам основания полагать, что важность этого назначения сильно преувеличена, а кроме того, наше положение сильно осложнялось тем, что исполнительным командующим турецким флотом был британский адмирал, на что особо указывало германское правительство. Поэтому мы не были готовы заходить так далеко, как хотелось бы господину Сазонову. Указания, данные сэру Луи Малле, значительно смягчили. Узнав об этом, господин Сазонов выразил сильнейшее разочарование. Он заявил, что в первый раз Россия обратилась к Великобритании за поддержкой по вопросу, серьезно затрагивающему ее интересы. Это дело – проверка для Антанты. Она, настаивал он, сильнее Тройственного союза, и, если бы Великобритания, Франция и Россия дали Турции понять, что на этот раз они настроены серьезно, она бы уступила, и Германия ничего бы не смогла с этим поделать. Однако вместо того, чтобы твердо держаться вместе, члены Антанты все время обнаруживают панический страх перед войной, которую они когда-нибудь действительно навлекут на себя подобными действиями.
В его словах была своя правда. Во время Балканских войн России не раз приходилось отступать с несколько необдуманно занятых ею позиций, и в Константинополе сложилось впечатление, что она никогда не будет сражаться. Турки даже говорили немецкому послу, что не следует опасаться каких-либо действий со стороны России. Сазонов, однако, ошибался, намекая, что Антанта потерпела в этом случае поражение, поскольку сэр Эдвард Грей и в этот раз успешно выступил в качестве посредника, чем оказал России и Европе очередную услугу в деле мира. Позднее господин Сазонов с благодарностью признал, что твердая позиция, занятая сэром Эдвардом Греем в разговоре с князем Лихновским, позволила добиться договоренности, согласно которой генерал Лиман фон Сандерс, сохранив за собой пост турецкого фельдмаршала и оставаясь главой немецкого военного представительства, отказался от командования константинопольским армейским корпусом.
Глава 12 1910–1914 Внутреннее положение в России. – Политические беспорядки в университетах. – Господин Столыпин, господин Коковцов, господин Горемыкин. – Нарастающая серьезность положения
В предыдущих главах я останавливался исключительно на вопросах, касающихся международного положения России и ее взаимоотношений с другими державами, но прежде, чем перейти к изложению событий того рокового года, когда разразилась мировая война, я должен посвятить несколько страниц рассмотрению ситуации внутри страны.
Когда в конце 1910 года я прибыл в Россию, наиболее заметным событием были политические волнения среди студентов университетов и институтов. Во многих из них учащиеся отказывались ходить на занятия, а к тем, кто хотел продолжать обучение, применялись ядовитые газы и другие меры устрашения.
Со своей стороны правительство предпринимало решительные меры, чтобы восстановить порядок, но профессора, как правило, читали лекции перед полупустыми аудиториями под защитой полиции. В разговоре, состоявшемся в начале марта, господин Столыпин сказал мне, что правительство не полностью отменило автономию университетов, а оставило ее в неприкосновенности в том, что касалось обычных административных вопросов. Однако оно не могло дать горячим юнцам права проводить политические собрания без разрешения компетентных органов – такой привилегии не было ни у одного класса в России. Не могло правительство и допустить, чтобы дошло до такого, как в 1905 году, когда профессора рассказывали на лекциях, как изготовить самодельные бомбы. Так как революционная пропаганда в армии и среди крестьян была теперь запрещена, университеты, по словам господина Столыпина, оставались единственным местом, открытым для подстрекательской деятельности комитетов, которые из Парижа и других столиц пытались с помощью студентов организовать новые восстания. Бойкот занятий, имевший целью привлечь внимание общества к состоянию российских образовательных учреждений, свое предназначение выполнил и был вскоре отменен. Но что касается Думы, то предпринятые правительством дисциплинарные меры, а также исключение многих студентов и нескольких известных профессоров только усилили враждебность, с которой большая часть депутатов этой палаты относилась к его политике. Во время дебатов по бюджету раздавалось множество страстных речей с осуждением привычной для правительства практики применения чрезвычайных законов и системы административной высылки.
Но правительство неожиданно оказалось в меньшинстве, когда в Государственном совете обсуждался законопроект об органах местного самоуправления для шести западных провинций. Целью этого законопроекта было ограничить влияние крупных польских землевладельцев. Для этого предлагалось, чтобы выборы представителей класса собственников в уездные и губернские советы проходили по двум куриям – русской и польской, при этом количество польских депутатов ограничивалось бы законом. Этот законопроект отражал идею национализма, ставшего в последние годы одним из основополагающих принципов политики правительства. Он должен был вызвать симпатии у тех правых партий, которые неустанно продвигали доктрину «Россия для русских», но те уже давно ждали благоприятной возможности для нанесения удара по господину Столыпину, и наконец им это удалось: политическая клика, возглавляемая господином Треповым и господином Дурново, большинством в 24 голоса отклонила предложенный законопроект.
На следующий день, 18 марта, господин Столыпин подал прошение об отставке, и в какой-то момент все полагали, что император его примет. Однако, благодаря вмешательству вдовствующей императрицы, правительственный кризис был предотвращен, и Столыпин отозвал свое прошение. Через два дня «Правительственный вестник» опубликовал императорский указ, приостанавливающий, согласно 99-й статье Основных законов, на три дня работу Думы и Государственного совета. В то же время было объявлено, что главные противники политики господина Столыпина, господин Трепов и господин Дурново, по их собственной просьбе с 1 января отправлены в бессрочный отпуск. Таким образом, требования господина Столыпина были удовлетворены, что не встретило почти никакой критики в обществе, кроме как со стороны единомышленников двух вышеупомянутых джентльменов, но этого нельзя сказать об указе, приостанавливающем заседания обеих палат.