Андрей удивленно разглядывал Сашу – дела у бывшего поэта, по всей видимости, шли неплохо. Одет стильно, дорого, во взоре уверенность.
– Пожалуй, особых перемен нет! – ответил Андрей.
Бушуев рассмеялся:
– Ясно! Как сказал бы Климов, количество материи в мире неизменно! Чем занимаешься?
Андрей рассказал о подставном директорстве в Лениной фирме.
Бушуев неодобрительно покачал головой:
– В бизнес лезть не советую! Ну не дано тебе, и слава богу! Зачем идти против своей природы?
Андрей вздохнул:
– Понимаешь, это все Ленины затеи…
– Не в обиду будет сказано, но лично мне ваш брак всегда представлялся чем-то иррациональным!
Андрей попытался отшутиться:
– Жена есть жена! Все они такие! – Нервно рассмеявшись, он опрокинул рюмку коньяка – серьезно обсуждать свою личную жизнь ему не хотелось. – А как ты, Саша? Пишешь ли стихи?
Бушуев усмехнулся:
– Что ты! До них ли! Я теперь по другой части… Работал копирайтером, потом имиджмейкером, а теперь подался в политику.
– Неужели?
Саша достал из кармана рекламный плакат, на котором красовался он сам в припудренном виде. Напомаженный портрет шел в комплекте с призывом голосовать за кандидата в депутаты от партии, олицетворяющей ум, честь и совесть России, – Александра Бушуева.
– Вот даже как! – удивился Андрей. – Значит, все серьезно?!
– Да, можно сказать, что я с головой окунулся в это море! – хмыкнул Бушуев.
Андрей покачал головой – лично ему политика всегда представлялась не морем, а сточной канавой.
– И с чего ты ударился в политику?
– Надоело быть имиджмейкером! Я этим рожам писал тексты, объяснял им, где говорить, что говорить, а потом наконец понял, что мне легче самому все сделать, чем идиотов чему-то научить! Знаешь, я бы давно занялся серьезным делом, но у меня не было капитала! А на одном уме далеко не уедешь, эта лошадь в наше время бегает не быстро.
– И капитал появился?
– Тестюшка-аллигатор подкинул.
– Ты женат?
Саша кивнул.
– Поздравляю! Как же тебе удалось обзавестись олигархическим тестем?
– Я ему делал предвыборную кампанию. Общались, он пригласил домой. Чай, беседы с дочкой, оказавшейся славной барышней! Не то чтобы красавица, но милая… Через полгода мы поженились.
Андрей не удержался и спросил:
– А Маша?
Саша вздохнул:
– Маруся – моя юность! Это параллельно с тем, что есть, понимаешь? Оно существует и никуда не исчезло… – Саша помолчал и добавил: – «Все, что было однажды, будет всегда! Бог сохраняет все…» Это самый лучший текст, я тебе как копирайтер говорю!
* * *Вся Машина жизнь сейчас сводилась к театру. Палыч буквально фонтанировал творческой энергией и готовил к постановке сразу три спектакля. Как ведущая актриса, Маша была задействована во всех трех в главных ролях. И какие роли – мечта! Ей бы жить да радоваться, а она порой чувствовала смертную тоску и отчаяние. Вчера Палыч сообщил, что дает ей роль Офелии – а у Маши вдруг началась истерика. Она хохотала как сумасшедшая и не могла остановиться.
– Ты что, Басманова? Рехнулась? – нахмурился Палыч.
Отсмеявшись до слез и боли в животе, Маша пояснила:
– Дело в том, что когда-то я мечтала накопить такой жизненный багаж, чтобы можно было сыграть Офелию!
– Ну и чего? – добродушно спросил Палыч. – Накопила?
– Накопила! Уже топиться впору! И плыть… В цветах!
– Да ладно, Басманова! Топиться! Какие твои годы… Я из тебя еще приличную актерку сляпаю!
Между тем финансовое положение театра оставляло желать лучшего. Актеры получали нищенское жалованье. Палыч переживал и однажды даже завел с Машей следующий разговор.
– Басманова, знаешь режиссера В.?
Он произнес известную фамилию. Маша кивнула – В. был модным московским режиссером, снявшим несколько нашумевших фильмов.
– Понимаешь, какое дело… Мы с ним вместе учились… Он, конечно, порядочное говно, но суть не в этом. Сейчас В. отбирает актеров для своего нового проекта. В частности, ему нужна актриса примерно твоего формата. В общем, сегодня он будет у нас на прогоне. Постарайся ему понравиться, вдруг это твой шанс! В Москву уедешь, там перспективы, деньги приличные!
Маша изумленно вытаращилась на Палыча:
– А как же вы? И театр? Как я вас оставлю?
Палыч усмехнулся:
– Ну, закудахтала! Успокойся, дура! Может статься, ты ему даром не нужна!
Вечером на прогон пожаловал В. – седовласый, надменный. Он сидел рядом с Палычем и смотрел на сцену. Никаких эмоций при этом В. не выражал, для Маши осталось полной загадкой, понравился ему спектакль, в частности актерская работа, или нет.
Однако дальше события развивались довольно неожиданно. Выйдя из театра после прогона, Маша услышала, что ей сигналят из красивой машины. Она подошла ближе. Дверца распахнулась, и наружу высунулся режиссер В.
– Добрый вечер!
Она растерянно кивнула.
– Обсудим вашу творческую судьбу, Мария?
– Вам понравился спектакль?
В. снисходительно кивнул:
– Довольно мило. Палыч – большой оригинал! Впрочем, я хотел поговорить именно о вас, девочка! Что, если нам поужинать вместе?
В дорогом ресторане В. много и громко шутил, а также расписывал Маше прелести московской жизни. Девушка терпеливо слушала, пытаясь понять, к чему он ведет.
Ближе к десерту В. заметил:
– Вы очень талантливая, детка! В вас есть нечто особенное! Вы такая… живая! – Ничуть не смущаясь, многозначительно глядя на Машу, он спросил: – Поедем ко мне в отель?
Она бросила на В. тоскливый взгляд. В принципе все было ясно с самого начала. А приглашение «отправиться в номера» и вовсе прозвучало недвусмысленно.
– Так сразу в отель?
Она попыталась задать вопрос с иронией, но у нее не получилось. Мешал пиетет, испытываемый к маститому режиссеру, – все-таки известная личность.
– Ну а что, Машенька? – грустно вздохнул В. – Мне за девушками ухаживать некогда! Вы же сами понимаете – я принадлежу искусству! Целиком в творческом процессе! Никакой личной жизни!
Она угрюмо молчала.
В., однако, ничуть не смутился:
– Когда вы переедете ко мне в Москву, детка, то сами увидите, из какого безумия состоит моя жизнь!
Кажется, он даже кокетливо вздохнул.
– Предполагается, что я перееду в Москву?
– Во всяком случае, я вам это предлагаю. У меня есть для вас любопытное предложение. Роль в моем новом фильме!
«А может быть, так надо? – подумала Маша. – Может, нужно принести себя в жертву?» Да и что, собственно, она блюдет? Женскую честь? Но мужчина, которого она любила, ее бросил, и Маше некому хранить верность. Так не все ли равно? А этот по крайней мере незаурядная личность, как-никак талант.
– Пожалуй, я выпью еще! – улыбнулась Маша.
– Конечно, детка! – ласково кивнул В. – Сколько хочешь!
В номере отеля она попросила еще шампанского. Для храбрости. В постели В. оказался не столь креативен и изобретателен, как в своих фильмах. Он пыхтел, выглядел неуклюжим и вообще был противный и потный. Маша лежала как бревно и думала о том, что даже высокое искусство не стоит таких жертв. Наконец В. оставил ее в покое.
Она находилась в постели с абсолютно чужим человеком и сознавала невыносимый абсурд ситуации. Ей хотелось не то что уйти, а стремительно убежать из этого номера. Прямо голой выскочить на Невский проспект и мчаться, мчаться прочь… Она встала и начала поспешно одеваться, путаясь в одежде. В. задумчиво наблюдал за ней.
– Маруся! – басом пропел режиссер. – Зачем так спешить? Оставайся до утра?!
– Нет, я спешу! – пролепетала Маша.
– Когда ты приедешь ко мне в Москву? Считай, что роль у тебя в кармане!
– Я приеду! – кивнула Маша, с ужасом глядя на тучного голого В., вставшего с кровати.
– Вот мои пароли и явки!
В. вырвал из органайзера лист, размашисто написал на нем пропуск в новую жизнь и протянул Маше.
«Благодарный, сволочь, куда деваться!» – подумала она.
– Какая ты неласковая, детка! – усмехнулся В. – Ни поцелуя, ни объятия на прощание?
Маша махнула рукой и выбежала из номера.
Придя домой, она сразу отправилась в душ и долго мылась, как будто желала смыть с себя постыдные воспоминания о случившемся.
Потом Маша с яростью разорвала листок В. на мелкие кусочки. И только после этого, успокоившись, легла спать.
…Перед утренней репетицией, встретив Машу в коридоре театра, Палыч поздоровался с особенной гаденькой интонацией.
– Здорово, Басманова!
– Здрасьте! – буркнула Маша.
– Чего, говорят, в Москву уезжаешь? – ядовито усмехнулся Палыч.
Маша чертыхнулась про себя – откуда он все знает?!
– Питер – город маленький! – с издевкой заметил Палыч. – Почти деревня. На одном конце чихнут, на другом уже все знают. Молодец, Басманова! Используй, пока не вышла в тираж!
– Вы о чем?
– Вы о чем?
– Пока молодая, тело в дело! А то потом никому не понадобится.
– Хотите меня унизить? А по какому праву?
Неожиданно Палыч смутился:
– Ладно, извини…
– Кстати, для справки, – взъярилась Маша, – ни в какую Москву я не уезжаю! Мне и здесь хорошо!
– Понял, – кивнул Палыч, – тогда иди работай!
…Неделю они не разговаривали. Потом Палыч сам подошел к ней.
– Басманова, давай мириться!
Маша взглянула с вызовом.
– Ну, извини… Ты же знаешь – я старый хам. Привык говорить, что думаю…
Она посмотрела еще более угрюмо и выразительно.
– Ладно, каюсь… Проси чего хочешь!
И тут Маша расцвела – она знала, чего попросить у золотой рыбки! Не столь давно ей пришла в голову отличная мысль: что, если уговорить Палыча дать роль Соленого в «Трех сестрах» Клюквину? Маша была уверена, что он с его артистизмом справится с этой ролью как никто другой! И потом у Юры есть опыт – в юности Клюквин вместе с ней играл в ТЮЗе.
Услышав Машино предложение, Палыч всплеснул руками:
– Ты что, спятила?
– Ничего не спятила! Сами посмотрите, еще благодарить будете! Клюквин – вылитый Соленый! Ну точно вам говорю!
– Не надо самодеятельности! – фыркнул Палыч. – Ты же знаешь, я терпеть не могу непрофессионализм!
– Да ему играть ничего не придется! Он просто будет жить в этой роли! Понимаете, Юра особенный! Он – торт «Наполеон»!
– Чего? – вытаращился Палыч.
– Шутка такая… Но Клюквин правда особенный!
– Нет, Басманова, это какой-то бред!
– Ну хоть посмотрите! – заорала Маша.
– Вот упертая! Ладно! Валяй! – сдался Палыч. – Посмотрю.
Следующим вечером Маша привела Клюквина в театр.
– Здорово, клоун! – хмыкнул Палыч. – Давай удивляй, у тебя на все пять минут. Время пошло!
Клюквин шагнул на сцену и подмигнул главрежу:
– «Он ахнуть не успел, как на него медведь насел!»
– Это все, что он может? – ухмыльнулся Палыч.
Маша, подыгрывая Клюквину, произнесла фразу из пьесы:
– «Здравствуй, говорю, Бобик. Здравствуй, милый!»
В ответ Клюквин жизнерадостно выдал пассаж Соленого:
– «Если бы этот ребенок был мой, то я изжарил бы его на сковородке и съел бы».
– Однако! – улыбнулся Палыч.
Клюквин потупил взор и с нотой подлинного трагизма произнес:
– «Я против вас, барон, никогда ничего не имел. Но у меня характер Лермонтова. Я даже немножко похож на Лермонтова… как говорят…» – Согласно сценарию, он достал из кармана флакон с духами и полил себе руки. – «Не сердись, Алеко… Забудь, забудь мечтания свои…»
Клюквин закончил выход, почти уложившись в отведенные пять минут.
Палыч хмыкнул:
– Убедительно! Ладно, рыжий сукин сын… Утвержден!
Отправляясь курить в коридор, Палыч растерянно бормотал:
– Вылитый Соленый, твою мать! Соленый, как он есть!
…Клюквин на удивление быстро прижился в театре. Палыч ставил его в пример прочим артистам и собирался задействовать в новых эпизодических ролях.
До премьеры оставалось всего ничего… Маша вживалась в образ своей героини. Ей казалось, что она всю жизнь ждала этой роли и потому органична в ней, как Клюквин в роли Соленого.
Как-то между репетициями в ответ на похвалу Палыча Маша призналась:
– А ведь я играю саму себя!
Тот взглянул на нее с удивлением.
– Да, – грустно кивнула Маша. – История моей жизни. Все жду чего-то… Жду, что наступит настоящее, а жизнь – мимо, мимо… Время, как песочек в песочных часах, утекает сквозь пальцы, не удержать. Кричу «в Москву!», рвусь в воображаемый центр и в надеждах на лучшее остаюсь на обочине жизни, на самой периферии…
Палыч даже смутился от подобных откровений:
– Нууу, счастье – понятие относительное.
– Разумеется. Но вы знаете, какая штука: недавно я прочла книгу «Как стать счастливым», – Маша вздохнула, – а, представляете, счастливой не стала!
Палыч тоскливо пробормотал:
– Да брось, все еще впереди!
Маша печально покачала головой:
– Надо было бороться за свое счастье, а я слабая, изломанная – отдала.
Неожиданно Палыч оживился:
– Как ты это убедительно произносишь! Слушай, Басманова, вот какая мысль: что, если нам вложить в уста твоей героини фразу Чехова о счастье?! Она не из пьесы, но так точно отражает суть…
– Какая фраза?
– Ну ты даешь, Басманова! – обиделся Палыч. – И что после этого ты знаешь о счастье?
Она полчаса прождала Клюквина на Банковском мосту, где они обычно встречались. Устав ждать, Маша пошла в театр одна. Дорогой девушка думала о понимании счастья как счастья со слезой, и ей казалось, что она поняла нечто важное. Во время репетиции Маша с особенным выражением произнесла фразу Чехова: «К моим мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное…»
Краем глаза девушка посмотрела на седьмой ряд, откуда обычно следил за ходом репетиции Палыч: заметил ли тот, с каким чувством она играет?
Однако его там не оказалось. Он появился в зале через минуту – взъерошенный и бледный. Подойдя к сцене, произнес:
– Репетиция отменяется… Юру Клюквина убили.
Часть 4. Чаепитие зимнее
Глава 1
Сыпался песочек в песочных часах, и насыпало его еще на год… Говорят, что это не время проходит, а мы проходим сквозь время. Басмановы через него вышли с потерями. Прошлый год для них оказался тяжелым – летом умер Хреныч, которого они считали близким родственником. В конце августа старик поехал в город – торговать на рынке травами и яблоками. Вечером, садясь в электричку до Березовки, он упал на перроне: остановилось сердце.
Похороны Басмановы взяли на себя. Сестры надели Хренычу лучшую рубаху в расшитых красных маках. На поминках плакали, поминали травника добрым словом. Домик Хреныча купил Лопатин.
В день похорон старика Маша вновь размышляла о чеховском определении счастья. Теперь счастье она понимала именно так: как счастье со слезой. После смерти Клюквина, всякий раз выходя на сцену в «Трех сестрах», девушка чувствовала боль. В эпизоде, где звучала фраза о счастье, у Маши на глазах выступали слезы.
…«Репетиция отменяется… Юру Клюквина убили».
Маша не могла поверить словам Палыча и крикнула со сцены:
– Неправда! Это чья-то дурацкая шутка! Да сам Клюквин, наверное, пошутил, вот увидите! Он всегда всех разыгрывает!
У актеров были скорбные лица… Палыч, который первым узнал о трагедии (ему позвонили из милиции, поскольку в кармане убитого нашли пропуск в театр), растерянно повторял, что Маша должна успокоиться. Но успокоиться она никак не могла. Девушка отказывалась верить в то, что Юры больше нет. Маша рванула со сцены и бросилась бежать. По коридорам театра, улицам, переулкам, туда – к Сенной площади, к дому, где жил Клюквин. А за нею бежал актер Гриша, игравший роль Тузенбаха, и что-то кричал. Он, кажется, даже пытался ее остановить, но это было невозможно. Маша бежала долго, как ей почудилось – целую вечность, а увидев свет в Юрином окне, какой-то яркий, красный, недобрый, вдруг поняла: да, все правда, Клюквина больше нет – и закричала, упав Грише на руки. Позже она узнает, что в это самое время соседки по коммунальной квартире, узнавшие о Юриной смерти, рылись в его комнате, надеясь чем-нибудь поживиться. Может, потому свет из окон показался ей чужим и мертвым.
Имущества у Клюквина было всего ничего. На память Маше остались его кальян и книжка «Как стать счастливым». Но, как теперь понимает Маша, счастливым стать можно, только поверив в счастье со слезой.
Обстоятельства смерти Клюквина остались невыясненными. Его нашли в глухом переулке мертвого, с ножевыми ранениями. В кармане был только пропуск в театр. Кошелек, по всей видимости, украли. Все ясно, обычная уголовщина. Убийц не нашли.
Во время похорон посыпал снег. Маше казалось, что Клюквин сейчас встанет из гроба, подмигнет им: «Ребята, вы чего? Я пошутил! Я живой!» – скажет какой-нибудь каламбурчик, и они вместе пойдут домой. Когда его зарывали, девушка заплакала: как же так, Юру засыплют снегом, ему будет холодно, он замерзнет. И ночью Маша никак не могла уснуть, ей хотелось бежать на кладбище, чтобы разрыть могилу, отогреть Клюквина… Ах, Юра, Юра… Ты был самым гениальным исполнителем роли Соленого, просто «вылитый Соленый, твою мать! Соленый, как он есть!».
Сегодня годовщина его смерти. С утра Маша поехала на Смоленское кладбище. Постояла у Юриной могилы, подошла к часовне блаженной Ксении. У часовни горели свечи, женщины нараспев читали молитвы. Маша помолилась, поплакала и побрела к выходу через старую часть кладбища. Тихо, вокруг ни души. Неожиданно от одной из могил отделилась тень. Маша вздрогнула – перед ней возник маленький старичок с бородой, похожий на гнома.
– Дочка! – дребезжащим голосом позвал он.
– Что вам? – испугалась Маша.