До горохового супа Синцов бродил по Интернету, стараясь разобраться в основах нумизматики. Далеко, впрочем, не продвинулся, поскольку нумизматических сайтов было много и все они, как показалось Синцову, врали в разные стороны. Поэтому Синцов решил не воспалять мозг избыточными сведениями, все равно Грошев скажет, что на самом деле все не так.
Гороховый суп превзошел ожидания.
Объевшегося Синцова потянуло под балдахин, он раззевался и поплыл, но тут на помощь пришла бабушка с имбирным чаем термоядерной насыщенности и такой же, по словам бабушки, оздоровительности. Выпив кружку, Синцов ощутил в организме сильное жжение и немалый прилив бодрости и поспешил к Грошеву.
В этот раз улица Диановых была пуста абсолютно, людей не виделось, совсем как в эпицентре зомбоапокалипсиса. Из техники возле дома Грошевых стоял только старый мотоцикл, видимо, родители были на работе.
Синцов направился сразу к Грошеву, шагая по крепкому аромату хорошего кофе.
Грошев, сильно скрючившись и жуя зубочистку, сидел за столом и разглядывал через лупу ромбовидный металлический знак. Синцов приблизился. Знак назывался Сельский Письмоносец В.В.О.С. № 404, Синцов усмехнулся.
– Да, мне тоже номер понравился, – согласился Грошев. – Поэтому и купил. Письмоносец четыреста четыре… время бывает весьма ироничной штукой, знаешь ли.
Грошев разжевал зубочистку и получившейся кисточкой принялся выковыривать грязь из бороздок букв.
– И куда ты его пристроишь? – поинтересовался Синцов.
– Да так, есть идеи… – Грошев ловко действовал зубочисткой. – Я подумал, что наверняка найдутся люди, которые коллекционируют предметы с числом 404. Ну, если сейчас нет, то наверняка будут. И «Письмоносец-404» может стать украшением коллекции. А? И сам образ мне нравится – Письмоносец-404. Навевает, а?
Синцов не стал спорить, он тоже представил Письмоносца-404. Безумный Макс, Джон Коннор, Парень и его Пес, Письмоносец-404, вполне себе неплохо.
– Думаю другие предметы поискать, – сказал Грошев. – Время надо выкроить. Ладно, Костян, у нас сегодня опять перебор.
Грошев кивнул на мешки у стены.
– Думаю, сегодня нам повезет.
Синцов опять не стал спорить, устроился в кресле, обложился деньгами в мешках, зачерпнул. Рубль, рубль, рубль, рубль, углубиться в перебор Синцов не успел.
Дверь отворилась невоспитанным пинком, звякнули банки, в мастерскую ворвалась сердитая девушка.
От девушки неожиданно пахло вареным гудроном, Синцов узнал этот запах и отметил про себя, что раньше он такие запахи не идентифицировал. А прошло-то всего ничего, пару дней всего. Так еще немного, и он станет именовать пластиковые контейнеры для продуктов бабайками, пульт ДУ лентяйкой, а вместо маяться станет говорить дрягаться. А потом, через неделю, и вовсе станет мечтать о заниженной белой «Приоре».
– Здравствуй, – сказал Грошев. – Давненько что-то…
Девушка принялась зачем-то отряхиваться. Помотала головой, оббила плечи ладонями, точно убирая с них невидимый снег, хлопнула по коленям. Поскольку выбить не получилось даже пыли, Синцов решил, что это нервное. Девушка явно находилась во взведенном состоянии и хотела кого-то убить.
– Кажется, котельную испытывали? – спросил Грошев, не отрываясь от знака Письмоносца. – Рановато что-то, июль только-только, а они уже кочегарят…
Но девушка не услышала про котельную, прошла в комнату подальше, решительно села на стул и стала смотреть на Грошева. Лет девушке было, наверное, пятнадцать, худая, всклокоченная, в вязаном красно-золотистом кардигане, несмотря на жару, в джинсах, в кедах, в очках. Очки самого противного вида – в толстой пластмассовой оправе, Синцов подумал, что человек в добром уме вряд ли стал бы добровольно такие очки носить, если он, конечно, не хипстер, ну, или на спор у трудовика их не стащил. На представительницу актуальной молодежи девушка совсем не походила, значит, пострадал преподаватель технологии.
– Ты в этом платье похожа на Железного Человека, – заметил Грошев. – Тебе идет, кстати. Привет тебе от Тора и Наташи Романофф.
Но девушка не отреагировала, сидела, смотрела уже на подоконник. Там сегодня стоял предмет, первоначально опознанный Синцовым как ржавое ведро, на котором испытывали палаш из рессорного железа. Тогда Синцов решил, что это какое-то особое ведро, возможно, времен пугачевщины, значительная историческая ценность, однако сейчас, приглядевшись вслед за девушкой, Синцов обнаружил, что это, пожалуй, скульптура. Ржавый рыцарь на ржавом коне, видимо, Дон Кихот, хотя точно Синцов утверждать не мог, вполне мог быть и Ланцелот. Или брак литья, хотели ведро чугунное, а получился Ланцелот.
– Может, кофе сделать? – Грошев кивнул на машину. – Или какао?
Девушка не ответила, глядела сквозь очки, но уже в потолок.
Синцов заметил, что правая нога девушки нервно вибрирует. Дергалась также и правая щека, но не так заметно. Вот-вот взорвется.
– Я мате купил, – продолжал Грошев. – И меда. Можно сделать мате…
Девушка начала орать. Вот так, вдруг, без всякой артподготовки, сразу в ор. Грошев не успел закончить про мате и мед, а на него уже обрушились водопады, лавины, сели и ураганы, самум и ковровая бомбардировка, и немного радиоактивных осадков. Девушка кричала, что это подло. Недостойно. Что она приглядывалась к статуэтке уже четыре месяца и копила деньги из последних сил, писала статьи в «Гривский наблюдатель», сторожила детский сад, вязала шапку в перуанском стиле, а Грошев тем временем подкрадывался, как последняя бессовестная скотина.
– Извини, – негромко ответил Грошев. – Я же тебе говорил, что аукцион второго числа, что надо участвовать, там чел из Новосибирска тоже интересовался, но тебя же не было…
Девушка продолжила. Она орала, что полное свинство, которое проявил Грошев, не случайно. Это не просто обычное грошевское мимо проходящее свинство, это отравленный кинжал в спину, осознанное оскорбление, плевок из отборных зеленых соплей, квинтэссенция подлости и пакости, триумф троглодита, возвышение хама и поругание человечности.
– Ты бы мне хоть спасибо сказала, – Грошев сломал зубочистку, протер Письмоносца рукавом. – Сейчас бы в Новосибирск бежать пришлось за своими руинами.
Девушка взорвалась по-настоящему. Если раньше ее крики напоминали трескотню петард, то теперь заработал полновесный фейерверк. Грошеву было сказано, что это не руины, а произведение искусства, более того, не просто произведение, а культурное наследие, история их края, отлитая в бронзе…
– Это чугун, – возразил Грошев. – Чугун, брак, ошибка литья, которую доработали напильником, причем довольно грубо. И если бы не я…
Но выслушивать возражения девушка не стала, схватила чугунного Дон Кихота и выбежала вон, не забыв от души хлопнуть дверью, так что с вешалки упал кожаный фартук. А еще перегорела лампочка.
– Это кто? – спросил Синцов осторожно.
Девушка ушла, но комната после нее продолжала мелко дрожать, во всяком случае, так казалось Синцову, точно остались в комнате звук, и движение, и скорость, и синтетический запах мазута, словно в дом влетела машина Формулы 1, заглохла, завелась, взорвалась красно-оранжевой вспышкой, унеслась прочь.
– Это кто? – снова спросил Синцов.
– Царяпкина, – ответил Грошев после небольшого промедления.
– Царяпкина? Та самая?
– Ты уже знаком с нею? – спросил Грошев с испугом.
– Да. То есть не лично, я видел ее рекламу на паровозе. Теперь вот познакомился. Магистр Общества памяти братьев Дятловых Элеонора Царяпкина читает стихи и шпигует буржуазное болото огнем своего дарования…
– Ленка, – перебил Грошев. – Ленка Царяпкина, тоже мне Элеонора. А в ее ордене пятеро таких же… Экстравагантных. Клуб провинциальных неудачников, одним словом. Но она, конечно, всех превосходит.
– А что, она на самом деле читает стихи с паровоза?
– Увы, – кивнул Грошев. – Можешь сегодня убедиться. Там по вечерам у них обострение… Сходи-сходи, удручись немного. А вообще она…
Грошев воткнул паяльник в канифоль, над банкой поднялось дымное облачко.
– …Колоритная личность, – сказал Грошев.
– Я заметил.
– Нет, на самом деле колоритная. Я как коллекционер знаю толк в раритетах, так ты уж мне поверь. Люди все как монеты…
Грошев кивнул на мешки с рублями.
– Есть заурядная мелочевка, которой у каждого в кармане по килограмму, а есть редкие разновидности. Одна монета на сто тысяч, а то и реже. Царяпкина, например. Рубль с широким кантом, так вот где-то. Встречается весьма нечасто.
– В чем же ее необычность? – спросил Синцов.
– Таких людей действительно мало, – Грошев вернулся к знаку Письмоносца. – Обычный человек хочет только для себя, некоторые хотят для своих родственников, некоторые любят животных. А есть такие, которые почему-то думают о других.
– Белые вороны, – сказал Синцов и тут же устыдился собственной банальности.
– В чем же ее необычность? – спросил Синцов.
– Таких людей действительно мало, – Грошев вернулся к знаку Письмоносца. – Обычный человек хочет только для себя, некоторые хотят для своих родственников, некоторые любят животных. А есть такие, которые почему-то думают о других.
– Белые вороны, – сказал Синцов и тут же устыдился собственной банальности.
– Ну да, рубль с широким кантом, – сказал Грошев. – Тысяча девятьсот девяносто седьмой.
– Стихи-то хоть хорошие читает? – спросил Синцов.
– Паршивые. Она бездарна, наша Элеонора. То есть у нее есть талант, но совсем не стихоплетный. Сам увидишь у паровоза, если решишься, конечно.
Синцов подумал, что, пожалуй, сходит послушает. У себя дома он был чужд культуре, но Гривск да, стремительно вносил коррективы. Интересно посмотреть на бешеных поэтов имени братьев Дятловых.
– Вот и делай после этого людям добро, – задумчиво сказал Грошев и кивнул на подоконник. – Любое, даже самое маленькое незаслуженное добро вызывает перекос в мироздании. И у того, кто это добро совершает, сразу начинаются серьезные неприятности…
Грошев убрал знак Письмоносца в альбом.
– Ерунда, – возразил Синцов. – Добро, оно…
– Добро – как кислота, – неожиданно изрек Грошев. – Оно разъедает вокруг себя все. Это не ерунда, это проверено. Поэтому добро и ценится так высоко – ведь оно требует серьезных затрат от творящего, рисков разных. Ты делаешь добро, а через два дня туберкулез… Так вот.
Синцов хотел поспорить про добро, но вспомнил, что примеров добра он не очень много знает, спорить о предмете, в котором слабо разбираешься, глупо. Поэтому он вернулся к рублям. Набрал в горсть, стал перебирать. Отчего-то рубли сегодня звенели чуть по-другому, ярче, по-весеннему как-то.
– Со злом проще, – рассуждал Грошев. – За зло тебе в равной степени воздается, око за око, зуб за зуб, примитивная арифметика. А за добро нет. Не делай добра – не получишь зла, недаром ведь говорится.
– Это ты сам придумал?
– Это я не придумал, в этом я убедился. За любое доброе дело ты получишь от судьбы воспитательных люлей. Кстати, поэтому деньги и придумали.
Грошев указал мизинцем на мешок.
– Деньги – это обезличенное добро. Добро без побочных эффектов, без слабостей, без страха и упрека. Бабло побеждает зло, слыхал?
– Ну да.
– Это на самом деле так.
Синцов задумался сильно и вдруг увидел, что рубль, который он держал в пальцах, отличается. Синцов потер глаза тыльной стороной ладони и увидел. Завиток заходит за кант. Точно заходит, далеко и бесповоротно. Синцов ухмыльнулся, перевернул монету и убедился, что год тоже подходящий – девяносто седьмой.
– Посмотри, – Синцов передал монету Грошеву. – Вроде тот.
– Ну-ка…
Грошев выхватил монету, подкинул, улыбнулся.
– Ну вот, я же говорил. Дело пошло. Поздравляю, твоя первая найденная монета! Ты, братан, конкретный счастливчик.
Синцов удивился. Он никогда не считал себя счастливчиком, скорее наоборот. И вдруг так…
– И везунчик, – кивнул Грошев.
– Забавно. Просто раньше никогда ничего не находил, а тут вдруг…
– Это часто начинается, когда приезжаешь в незнакомый город, – сказал Грошев.
– Что? – не понял Синцов. – Что начинается?
– Это.
Грошев достал из кармашка жилетки монету. Два рубля две тысячи третьего года, наверное, те самые.
– Везение – капризная штука, – улыбнулся Грошев. – Поверь, я немного изучил этот предмет. Это как соль, – Грошев посолил воздух. – Соль в небольшом количестве присутствует в каждом блюде, но в солонке ее много…
Грошев кивнул.
– А судьба иногда любит подшутить – раз – и подсыпет в тарелку с борщом горсточку. Такие моменты надо использовать, не упускать, чуешь, что удача рядом, – цапай ее за хвост. Поэтому я с тобой и договорился. Даже отблески удачи могут принести пользу.
Синцов снова удивился. Грошев совсем не походил на романтика, а поди ж ты, отблески удачи…
– Удача качнулась в твою сторону, пользуйся этим.
– А если она качнется в другую? – спросил Синцов. – Если я по-быстрому растрачу удачу?
– Не, – улыбнулся Грошев. – Я в общих чертах представляю механизм. У каждого человека соли примерно одинаковое количество, но она распределена по разным полочкам. Каждому ведь везет по-своему. Некоторым в карты везет, другим в любви, третьи от смерти уходят, другие, допустим, в кулинарии мастера. То, что люди частенько принимают за собственные великие успехи, – всего лишь удача. Просто она сосредоточена в одной области.
Синцов опять поглядел на Грошева. Нет, он встречал немного мутных типов, но этот был не просто мутным, не просто философом. Он был еще и уверенным, и явно упертым. Мутные типы, знакомые Синцову раньше, могли заниматься чем угодно. Некоторые верили в стимпанк и изобретали паровую машину времени. Некоторые верили в экологию и не ели мяса. Некоторые были убеждены, что Виктор Цой жив, просто устал, уехал в Корею и затерялся среди соотечественников. Знал Синцов девушку, увлекавшуюся живописью, только рисовала она всегда одну и ту же картину: мужика с топором. Мужики, правда, были разные – то смерд Тульской губернии, намеревавшийся без спросу нарубить дров в барском лесу. То ландскнехт Тридцатилетней войны, собиравшийся в бой за Трирское архиепископство. То мастер топора из пугачевской ватаги, то архангельский мужик, рубящий церковь без единого гвоздя. Мужик с топором. По сравнению с этой девушкой Грошев со своей теорией удачи выглядел вполне себе человечески.
– Соль удачи… Иногда кому-то отсыпается еще щепоть – просто в качестве бонуса.
– Бонуса?
– Угу. Мир не укладывается в формулу Ломоносова – Лавуазье, порой случаются и необъяснимые вещи, в этом и прелесть. Поэтому я с тобой и познакомился. Ты приехал в наш город против своей воли, а значит, поменял свой образ жизни совершенно неожиданно, резко. Система не успела оперативно перезагрузиться, гирьки на мировых весах неожиданно сдвинулись, и тебе отсыпало фунт удачи. Два рубля на кассе, рубль с широким кантом сегодня…
Грошев продемонстрировал монеты.
– Удача к тебе благоволит, Костян, удача на твоей…
– Может, мне в лотерею сыграть? – перебил Синцов.
– Попробуй. Но вряд ли выйдет, лотерея входит в стандартный набор везения, выдаваемый каждому. Любой раз или два в жизни может выиграть в лотерею, это заложено в схему, мне интересна удача другого порядка. Дикая удача, бродячая. Это штука гораздо более хитрая, не каждому в руки идет. Поэтому я и предлагаю тебе попробоваться в коллекционировании. Глядишь, и не без толку.
Синцов кивнул. Он до сих пор не очень верил во все это нумизматическо-антикварное безумие, с другой стороны, убежденность Грошева его зацепила. А еще большее впечатление произвел на него «Макинтош» на столе у Грошева. И серебряная монета, полтинник, Синцов почему-то взял ее с собой, и теперь монета необычайно приятно оттягивала карман и каждую секунду напоминала, что она реальная, что она есть, тяжелая, тусклая, настоящая. Раньше, читая про то, как многие опьянялись деньгами, Синцов полагал, что это лишь литературное преувеличение, гипербола и аллегория, сейчас же он стал подозревать, что не все так просто. Монета…
Вчерашняя монета на него влияла.
И вчерашние деньги. Легкие деньги.
– Слышь, Петь, а ты сам к паровозу не пойдешь?
– К Царяпкиной, что ли?
Вот и Грошев немного удивился.
– Не, мне и так хорошо. Кстати, за найденную монету я начисляю двадцать процентов. А рубль с широким кантом неплохо стоит.
Синцов снова ощутил прилив стяжательства, не очень этому устыдился и устыдился уже этому.
– Расскажи про Царяпкину, – попросил вдруг он.
Царяпкина как-то…
– Расскажи про Царяпкину.
Не, точно дурацкая фамилия, только в Гривске такие случаются.
Грошев прореагировал странно. Не сказал ничего ехидного, не прокомментировал, не посоветовал обратить внимание на более приличную кандидатуру.
– Царяпкина, конечно, фигура…
Грошев устроился на диване с толстым справочником по монетам и теперь читал его с серьезным видом и делал отметки на полях, грыз губу.
Синцов перебирал монеты дальше и думал, что он, Константин Синцов, похож на книжного персонажа. Даже не на самого персонажа, а на его роль. Ватсон. Рассказчик, который должен поведать милостивому читателю историю настоящего героя.
Героя.
Синцов не был беззаветным любителем чтения, однако от книг не шарахался, пользу их понимал и с пятого класса регулярно прочитывал по одной книге в месяц, а когда случалось плохое настроение, то и по две. Для тренировки мозга.
В книгах знакомство с оригинальной личностью происходило всегда в начале, вот как у него. Собственно, сам рассказчик в книгах был обычно нужен для того, чтобы с разных сторон показать Героя: эксцентричного миллиардера с несчастной и позабытой первой любовью, мужественного исследователя глубин с семейной драмой за плечами, ученого, на переднем рубеже науки бьющегося за будущее, врача, учителя, да мало ли их там на полках. Рассказчик всегда зеркало, его задача интересоваться, почему сэр Генри Баскервиль решил купить вместо черных туфель коричневые, и служить ушами, в которые Герой вливает свои лекции.