Разве это плохая цель жизни? По ее расчетам получалось, что она даже сможет брать с собой кого-то из детей.
Она немедленно собрала нужные бумаги, чтобы оформить загранпаспорта всему своему семейству.
Видимо, цель она определила правильную, потому что все получалось с легкостью.
Они слетали с Мишкой в Испанию на целых две недели! На карте появился первый флажок.
Потом побывали в Турции. Именно в Турции произошло незаметное для окружающих, но очень важное для Саши событие. Сродни тому, что случилось с ней когда-то в горах Кавказа. Тогда она бесстрашно скатывалась на лыжах с гор, забыв не только о страхе, но и о возможности его как такового. Позже, когда родились дети, страх ее обрел иные очертания: она боялась за себя из-за них, потому что была им необходима.
А в Турции Саша научилась плавать. Да-да! Она не умела держаться на воде до той поры, испытывая перед глубиной некий мистический ужас. Любила воду, но чтобы оторвать ноги от дна – нет, ни за что. Приняв решение жить по-новому, обозначив для себя путешествия как главную цель, она убедилась в правильности выбора, получив поощрительный подарок судьбы в виде исчезновения глупого мешающего страха. Все оказалось просто: вошла в лазурную ласковую морскую воду, доверилась ей, ноги оторвались от дна – и ничего не случилось. Вернее, как раз-таки и случилось: поплыла.
Похвасталась Мишке:
– Смотри, плыву!
Сын строго проверил и подтвердил:
– Плывешь, мам, правда – плывешь!
И сразу отчего-то уверилась Саша, что все в ее жизни скоро переменится. Как когда-то давно. Это же был знак. К чему-то подталкивало ее небо. И море.
Следующим пунктом стал Лондон. Саша не верила своим глазам, просыпаясь утром и глядя из окна гостиницы на бархатный зеленый газон и бегающих по нему толстых лондонских белок. Сбылось! Причем то, о чем она даже мечтать не смела!
Домой она возвращалась новым человеком, уверенная, что все самое интересное у нее еще впереди. Она очень торопилась к своим, встречающим ее в аэропорту, ей не терпелось скорее подарить им все, что она с любовью выбирала в Лондоне, и начать делиться впечатлениями.
На паспортный контроль выстроилась огромная очередь.
Подвалили какие-то огромные спортсмены и оттеснили ее от заветного окошечка еще дальше.
Саша закрыла глаза, чтоб не раздражаться, и прочитала любимую молитву: «Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, иже везде сый и вся исполняяй, Прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша».
Открыла один глаз, увидела, что спортсменов перед ней стало еще больше, и взялась читать все молитвы, что знала наизусть. От греха подальше. Нельзя же растерять свое легкое лондонское настроение, еще не переступив пограничную черту.
– Сашенька! – услышала она вдруг сквозь шум толпы и слова своей молитвы далекий-далекий незабытый голос.
Она даже не стала открывать глаза. Потому что этого не могло быть наяву. Это могло только показаться, почудиться.
– Сашенька! – раздалось прямо у ее уха.
Не открывая глаз, она, улыбаясь, повернулась на звук.
– Ты мне снишься, да? – спросила она у того, кто окликнул ее.
– Открой глаза! Ты все та же девочка. Сашенька, – смех звенел в его словах.
– Нет. Не открою. Вдруг это не ты… Не вы…
Позвавший ее человек хохотал вовсю:
– Не бойся. Я – это он. То есть вы – это я…
Тут она не выдержала и взглянула на подарок, который вдруг ни за что ни про что послала ей судьба.
– Ленечка! Ленечка!
Они обнялись.
Все вокруг перестало существовать.
Только первую долю секунды она различила его взрослость, мужественность. Потом что-то сдвинулось в ее глазах, перед ней оказался тот самый мальчик из того самого леса воспоминаний, куда прячется обычно первая любовь.
Они смотрели друг на друга во все глаза.
– Ты из Лондона? – спросила Саша.
– Да. Неужели и ты? – удивился Леня.
– Мы летели почти четыре часа в одном самолете!
– А до этого еще регистрировались в Хитроу, стояли в очереди на посадку…
– И только сейчас! Как же так? Только сейчас!
– Спасибо нашим спортсменам! Если б не они, так бы мы и не разглядели… То есть я бы не разглядел… Ты и так глаза открывать отказывалась…
Оба расхохотались.
– А как же ты узнал?
– По волосам. Ни у кого больше нет таких. И еще: ты прыгала, когда хотела начало очереди увидеть. Потом оглянулась… И я увидел лицо. Не поверил себе. Потом подошел…
– И я себе не поверила.
– Я видел.
Их снова стал разбирать смех.
Саша теперь никуда не торопилась. Ей хотелось стоять в этой огромной милой очереди, чтоб она не двигалась совсем, они бы не спешили, просто стояли бы себе рядом молча, даже не расспрашивая, как они прожили друг без друга эти жуткие двадцать с чем-то лет.
Так они и простояли добрых минут сорок. Не могли друг другом налюбоваться.
Наконец подошел Сашин черед. Она двинулась к окошечку. Ленечка шел за ней, не отпуская ее руку.
– Вы что, вместе? Семья? – спросила ярко накрашенная пограничница.
– Да, – радостно выпалил Ленечка. – Мы – семья. Ты – самое лучшее, что было у меня все эти годы, – заявил он, обращаясь к Саше.
Пограничница завистливо вздохнула.
– Ты! Ты – самое лучшее, – убежденно сказала Саша.
Теперь ей было не страшно, что очередь кончилась.
– Проходите. – Яркая пограничница вернула оба паспорта Ленечке.
Признала, стало быть, за главу семейства.
«Даже если мы сейчас распрощаемся навсегда, никогда больше не встретимся, я буду помнить эти сорок минут как огромное счастье», – подумала Саша.
Они забрали с движущейся ленты свой багаж.
– Давай присядем на минутку, – попросил Ленечка.
Саша, забыв об истомившихся в ожидании детях, с готовностью уселась в железное аэропортовское кресло.
– Блиц-опрос, – повелительно произнес тот, кто только что был определен как Самое Лучшее в Сашиной жизни. – Ты пойдешь за меня замуж?
– Ой! – воскликнула Саша, желая предостеречь Ленечку от ошибки, а себя от разочарования.
Сердце ее жутко стучало, прямо-таки выпрыгивало из грудной клетки.
– Давай без всяких «ой». Только «да» или «нет».
– Да, но…
– «Но» – это твои двое детей, да?
– Трое, – уточнила Саша. – К тому же: а вдруг я замужем?
– Тогда ответ был бы «нет». И все. Но ты сказала: «да».
– А ты на мне женишься? У меня трое детей. Никаких богатств… И параметров…
Странный, подростковый, несерьезный какой-то разговор. Однако они были целиком поглощены им. Саша чувствовала себя как в сказке про Царевну-лягушку. Первый встречный царевич выпустил стрелу и попал «немножечко рядом» с непонятной лягушенцией. И ничего не поделаешь, хоть и людям насмех.
– Отвечаю: «да». И вообще: я первый спросил. И все. У меня куча недостатков, – предупредил Ленечка.
– У меня тоже.
– Все равно: да. Понимаешь?
– Конечно, да, – засмеялась Саша. – Конечно, да. И – понимаю.
– Я приеду к тебе завтра. Адрес тот же?
– Да. Фамилия другая: Александрова.
– Это ненадолго, – пообещал «первый встречный царевич».
Они прошли по «зеленому коридору».
Леню встречал таксист с табличкой. Сашу немедленно обступили со всех сторон дети. Заждались.
Саша растерянно посмотрела вслед своему счастливому подарку судьбы. Она, дура, даже номер его телефона не спросила. «Адрес тот же? – Да». Ну, не дура? А если он теперь не приедет? Если, например, с ним в дороге, вот прям сейчас, что-нибудь случится? Ну, бывают такие конченые дуры, а?
Дети тормошили, болтали, расспрашивали, требовали внимания.
«Вот мое главное счастье, – решила Саша привычно. – И хватит этих кучевых облаков. Надо спускаться на землю и жить, как жила».
Только тут она вспомнила важное: паспорт-то остался у Ленечки! И именно эта новость почему-то несказанно обрадовала ее. Женская логика – штука сильная, хоть и непостижимая.
Ночь прошла без сна. Связных мыслей – ноль. Только прокручивание сцены встречи:
– Сашенька! Открой глаза, девочка.
И еще:
– Ты – самое лучшее…
И, конечно, разумеется:
– Выходи за меня замуж… Да или нет…
– Надо было сказать «да», взять за руку и ехать сразу с ним к себе домой, – нудил внутренний беспокойный голос.
– Но я же сказала «да», – возражала более здравомыслящая часть Сашиного «я».
– Ага, ага, сказала она… Совершенно неуверенно… бесцветно… Не прозвучало у тебя… – подначивал первый.
Саша, в который уже раз, принималась воссоздавать картину ответа: действительно ли ее «да» было неубедительным и способным оттолкнуть?
Сон сморил ее только к утру.
Все равно проснулась, как полагалось: к завтраку. Завтрак – это святое. Всех накормить, перецеловать, проводить.
– Надо было сказать «да», взять за руку и ехать сразу с ним к себе домой, – нудил внутренний беспокойный голос.
– Но я же сказала «да», – возражала более здравомыслящая часть Сашиного «я».
– Ага, ага, сказала она… Совершенно неуверенно… бесцветно… Не прозвучало у тебя… – подначивал первый.
Саша, в который уже раз, принималась воссоздавать картину ответа: действительно ли ее «да» было неубедительным и способным оттолкнуть?
Сон сморил ее только к утру.
Все равно проснулась, как полагалось: к завтраку. Завтрак – это святое. Всех накормить, перецеловать, проводить.
Посмотрела на себя в зеркало: жуть. Под глазами круги, рожа осунулась.
На запах гренок дружно подтянулись ненаглядные чада.
Элька отхватила кусок, сунула в рот.
– Мам! Ты влюбилась!
Саша прямо-таки остолбенела от дочкиной проницательности. Не знала, что и сказать.
– С чего ты взяла? – осторожно начала она прощупывать почву.
– Гренки пересоленные, – заржал Ромка. – Тоже мне, рентген.
– Не, есть можно, не волнуйся. Даже вкусно, – успокоил мать добрый Мишка.
– Ну, влюбилась, – сказала Саша.
Она не боялась быть откровенной со своими главными дружбанами.
– Ну и наконец-то, – одобрила Элька.
Парни поддержали сестру, покивали многозначительно с набитыми ртами. Ничего они не понимали. У них-то все было впереди. Сколько угодно всего. А у нее вот… что-то непонятное, даже страшное…
После завтрака юная поросль отправилась по своим делам, хоть в субботу особых дел быть не должно.
Саша осталась одна. Началось ожидание. Опять полезли идиотские мысли.
«Вот он придет… Если придет… Что загадывать… Еще не пришел… Ладно. Стоп. Допустим, придет. И что?»
Продуктивные соображения, одно содержательнее другого.
Но самое главное она понимала: она хочет быть с ним, неважно – богатым, бедным, благополучным или нет.
«А если он пьет? Как Антон? Нет, это нет. Этого быть не может…»
Так она пугала и утешала себя, пока Леня не переступил порог ее дома.
И снова они улыбались друг другу, не веря самим себе.
– Всю ночь не спал. Ругал себя, что с тобой не поехал. Нельзя было отпускать, – горестно вздохнув, объяснил Леня свои терзания.
– И я себя ругала. Не помню за что, – радовалась Саша.
– Ты не передумала?
– Нет. А ты?
– Конечно, нет. Я же здесь, с тобой. Я тебя больше не отпущу.
Через две недели они были уже мужем и женой. В загсе почему-то легко пошли навстречу, сократив срок положенной проверки чувств. Тем более причина была уважительная: жениху требовалось улететь за границу, что подтверждалось имевшимся авиабилетом.
Эти дни перед свадьбой Саша вспоминает как время непрестанного общения с Леней. Хотя они разлучались почти каждый день: дела. Разлучались, но не расставались. Что бы ни приходилось делать, фоном были мысли об их любви. То, что именно это и есть любовь, Саша не сомневалась ни на минуту. Они даже не планировали никак свое будущее. Раз Бог привел встретиться, надо быть вместе, как бы ни складывались обстоятельства.
В первые их встречи – удивительно – они даже не целовались. Сидели, обнявшись, прижавшись друг к другу, как две половинки, наконец-то ставшие целым. Вот: жениться собрались, не испугались, а целоваться было почему-то страшно. Не из-за мысли: понравится – не понравится. От переполненности друг другом.
Так прошла суббота, воскресение, в понедельник Саша вышла на работу и удивилась вопросам коллег о Лондоне. Что за Лондон такой? Ах да, Лондон… Ну – Лондон как Лондон. Все при нем. Только он очень-очень далеко… За туманами…
Неузнаваемо изменилась Саша.
С работы ее встречал Ленечка, они торопились в загс, волновались: а вдруг не согласятся их расписать, потом пошли по Тверской, бесцельно, наполненные счастьем, которого, говорят, не бывает, а оно – вот… Стучится в сердце так, что не верить ему невозможно.
Тут-то, на Тверской, стали они целоваться, словно наконец-то решили наверстать упущенные годы.
Очнулись от того, что злобная бабка наехала на них своей сумкой на колесиках.
– Стыда нет совсем! Проститутки! – установила бабень вместо извинений, колюче цепляя глазом то Сашу, то Леню, словно взвешивая, кто тут из них больше подходит под ее определение.
– Вот именно, – подтвердила Саша. – Мы – они.
– Мы же на Тверской, – солидно поддержал Ленечка. – Там, где положено…
– Тьфу, – крикнула бабка, – тьфу, бесстыжие…
Видно было: ей очень хотелось напитаться их счастьем. В городе, где много несчастных людей, каждому хочется урвать себе хоть кусочек, неважно каким способом.
Только они были уже не маленькие и отдавать то, что обрели с помощью чуда, не собирались ни в коем случае и никому.
Подошли к светящемуся козырьку отеля.
– Идем ко мне, – обнял Сашу жених.
– Сюда? – обрадовалась она возможности скрыться от чужих глаз.
Нарядный швейцар, прямо как с картинки, поклонился с достоинством.
– Только бы дойти до лифта, – мечтала Саша.
Ей не терпелось вернуться к поцелуям.
В лифте мешали посторонние. Только и можно было, что за руки держаться, чувствовать электрические разряды.
Они не включили в номере свет, не разделись, не легли. Стояли у окна и целовались.
Потом, все еще не раздеваясь, улеглись: ноги не держали. На раздевание времени не было, не могли же они оторваться друг от друга из-за каких-то пустяков.
Впервые в жизни Саша не стеснялась, не думала, как она выглядит со стороны, не боялась последствий.
Все было изумительно красиво: и мешающая одежда, которую удалось какими-то рывками частично содрать с себя, и случайные прикосновения к горячей коже, и его бережный вопрос: «Можно?», когда можно было все, и то, что потом – п о т о м! – все равно не хотели разомкнуть объятия, оторваться от губ, ловили теплое дыхание друг друга…
Они даже немножко поспали так, в гнезде из собственных шмоток.
Саша проснулась от его взгляда.
– Еще, – попросила она. – Еще, еще и еще…
…Их первая предбрачная ночь…
Они выползли из номера, когда и вправду ночь спустилась на город. Проголодались до обморока. Можно было заказать в комнату, но оба стремились к людям, осмотреться в окружающем мире после всего, что у них произошло. Они ужасно нравились себе. Казалось, что и все вокруг смотрят на них с восхищением.
Вдруг Саша вспомнила, что давно, уже дня два назад, хотела сказать Ленечке что-то очень важное о себе. Чтоб все между ними было совсем-совсем по-честному.
Еду им еще не принесли, она посолила ломоть теплого хлеба, жадно откусила и запила вином.
– Знаешь, я все хотела и забывала тебя предупредить, – решительно сказала она с набитым ртом. – Ну, чтоб по-честному. Я – баба никакая.
Она помнила упрек Антона перед разводом и решила поведать о себе всю неприглядную правду. Нельзя же начинать совместную жизнь со лжи.
Леня радостно засмеялся, как тогда, в аэропорту, когда она не желала открыть глаза.
– «Баба никакая» – это о чем? Коня, в смысле, на скаку не остановишь? Или снопы вязать не умеешь?
– Ты знаешь, о чем, о том самом, – настаивала Саша на горькой правде.
– Вообще-то я не бабу замуж беру, а тебя, Сашенька.
– Нет. Я не о том. Только ты послушай внимательно. Это важно. Это очень важно мужчинам всем. Я знаю. У меня есть подруга, ей муж говорит, что он с ней пятнадцать лет живет только потому, что она лучше любой профессионалки. Понимаешь?
– В смысле – проститутки? – уточнил Леня.
– Ну, наверное, да. А я хуже, – горестно призналась Саша.
– В смысле – проститутки? – улыбался Леня.
Саша не выдержала и засмеялась.
– Ну, понимаешь, я плохая любовница. Вот.
– Откуда ты знаешь? – заинтересовался Леня.
– Мне муж сказал. Когда разводились.
– И как это я ничего не заметил! Провел вечер во лжи, – затосковал жених. – Как же мне дальше… с небабой?
– Не с небабой, а с бабой никакой! Все, я предупредила, дальше дело твое, разбирайся сам, – облегченно вздохнула Саша.
– Да вроде разобрался. Или нет? Пойдем – выйдем поговорим, а?
Ну, ничего у них не получалось серьезно!
Но было, было и серьезное.
Когда принялись говорить о судьбе. О том, почему так долго пришлось ждать и почему случайно встретились именно сейчас. Правда, могли бы совсем не встретиться. Но могли бы и раньше.
– Ведь могли бы, да? – упрекала судьбу Саша.
– Меня мысль о тебе все эти годы грела. Я, понимаешь, идиот. Писал тебе письма и ни разу о самом главном не написал. А знаешь почему? Маме дал слово не жениться, пока институт не закончу, – признался Леня. – И зачем ей это было надо? Какая разница, когда жениться, если своего человека встретил и знаешь это? Вот я у себя поступил в институт, проучился два года и решил в Москву перевестись. Думал, переведусь, заявлюсь к тебе и… Ну, как сейчас… Письма забросил писать – ерунда какая-то. Цель была: перевестись и жениться. Думал, ничего, родители поймут. Какие-то заморочки мешали, время шло, наконец перевелся, с потерей года, правда, но какая разница. И вот, помню, уже устроился, причем не в общаге, друг отца помог квартиру снять, и решил я пойти в гости. К тебе.