Ириска по Сашиному виду поняла, что случилось нечто невероятное.
– Неужели ты его знаешь? – воскликнула она.
Переживание было сильным, потому что случилось нечаянно-негаданно. Если бы не внезапность, Саша не сказали бы ни слова: к чему? Что было, то быльем поросло. Но сдержаться не получилось. Она коротко изложила историю своего давнего знакомства с Немчинкиным. Говорить приходилось по-английски ради Ириски. От волнения Саша с трудом подбирала слова.
– Так это был твой жених? – воскликнула Айрис. – И он так поступил? У нас такой человек потерял бы свою репутацию навсегда. Это же подлость! Преступление!
– А по-моему, это счастье для Сашеньки, что она не вышла за такого плохого человека, не родила ему детей, – взволнованно заметила Эмилия.
– Детей! Детей! – воскликнула вдруг Ириска. – Я вам сейчас расскажу… Вот было преступление – да? А я знаю – наказание! Crime and punishment! Как у вашего Достоевского!
И поведала им вестница судьбы о своем знакомстве с Немчинкиным.
Была она в Будапеште на какой-то гуманитарной конференции, там он к ней и подгреб. Общался, общался и общался. В конце концов Айрис даже подумала, что такое плотное внимание к ее персоне происходит неспроста, может быть, «таварисч» приставлен к ней от КГБ, или как там сейчас, по-новому. Но выведывать у нее все равно нечего, тайн ей никаких не доверили, поэтому она с интересом коммуницировала с коллегой. Кстати, он был на конференции с женой, тоже очень остроглазой особой. Так вот. Сидели они как-то довольно большой компанией за ужином и, естественно, говорили каждый о своем, личном. А именно, не смейтесь: о детях. Айрис с упоением делилась страданиями по поводу ленивого сына и дочери, у которой лишний вес, отчего она загружена комплексами по самую макушку. Немчинкин сидел один, без жены, и молчал. Ириска застеснялась, что не дает ему слова вставить, и спросила о его детях. После небольшой, ну, просто минимальной, паузы, которую можно было бы и не заметить, если бы не журналистская наблюдательность Айрис, Виктор сказал, что у него сын.
– Сколько ему лет? – проявила американка живой интерес.
– Двадцать.
– А что он делает?
– Учится в университете.
– А почему вы не взяли его с собой? Лето, каникулы…
– Он остался с бабушкой, она одна, – последовал скупой ответ обычно более чем разговорчивого участника конференции.
Перед сном Айрис почему-то вспомнила их беседу, и она ей очень не понравилась. Немчинкин явно не хотел говорить о сыне. А когда мы не хотим говорить о детях? Понятно когда! Когда у деток серьезные проблемы. Ириска рассуждала просто как Шерлок Холмс, применяя дедукцию. Родители как устроены? Если есть хоть малейший шанс, ну, микроскопический, чем-то похвастаться в плане своего бэби, ни один родитель его не упустит. Обязательно просвищет соловьем. И даже мелкая неприятность, причиненная любимым потомком, тоже может стать темой хвастовства. Молчат же о своих детях те, у которых все совсем плохо. Первое, о чем подумала опытная жительница Нью-Йорка, были, разумеется, наркотики. Наверняка сын Виктора увлекся наркотиками! Но она знала, что может помочь! Просто уверена была, что поможет! Потому что у нее в друзьях состоял знаменитый врач, вернувший к жизни кучу людей. Она даже о нем писала. Ириска решила, что пригласит несчастных к себе, в свою квартиру на Манхэттене, пусть ребенок полечится. Все в жизни поправимо, пока мы живы. Позитивный настрой взрастившей ее страны унывать не позволял.
Утром Ириске хотелось поскорей осчастливить Немчинкина, но первой встретился ей не он, а его супруга. Не важно! Пусть будет осчастливлен не отец, а мать! Так даже лучше, матери страдают еще больше, она знает по себе.
– Мы вчера беседовали с вашим мужем, – начала Айрис, поздоровавшись. – Он сказал, что у вас в Москве двадцатилетний сын. И – знаете – если у сына какие-то там проблемы… Ну, например, с наркотиками… Я могу помочь! У меня есть гениальный врач. Творит чудеса.
Пока добросердечная американка все это произносила, жена Немчинкина очень сильно менялась в лице.
– Он сказал, что у нас сын? – переспросила она и тут же расплакалась.
У Айрис просто сердце разрывалось на ее слезы смотреть. И еще она не могла понять, отчего ее бескорыстное предложение помощи вызвало такую странную реакцию.
– У нас был сын, – продолжала меж тем супруга Виктора, кое-как справившаяся с собой. – Был сын… да… Но он умер, когда ему исполнилось четыре года. От врачебной ошибки.
Вот ужас-то какой было все это слушать Ириске! Просто ужас!
Но только теперь она поняла, почему такая беда произошла у Немчинкина. Такое бывает с теми, кто причиняет другим намеренное зло. Ей об этом еще с детства говорили.
Надо сказать, что и Саша с Эмилией были в ужасе, в каком-то даже столбняке.
Ну, нет! Такого Саша ему не желала ни в коем случае! Это же самое плохое, просто чудовищное, что может с человеком случиться. Нет, нет и нет!
Внезапно Саша вспомнила, как она плакала, получив ту подлую открытку. Плакала и говорила, что желает ему, чтоб и он когда-нибудь испытал такое же горе, как сейчас она. Но у него-то – гораздо большее! Гораздо!
И еще – через столько лет, через почти четверть века, батюшки мои, вспомнила она, как говорила тете, что, даже если ему и будет плохо, она об этом не узнает.
– Узнаешь, – уверила тогда тетя.
Узнала.
Жутко стало Саше. Значит – точно. Любое зло, выходит, возвращается. И мстить не надо. Месть – не человеческих рук дело. «Мне отмщение, и Азъ воздамъ» – «Мне мстить, и Я воздам», – так ведь Господь сказал.
Но страшно было – оттого, что так открыто преподнесен урок жизни. И – почему через Айрис? Она случайный вестник или что-то еще, связанное с ней, готовит судьба?
И еще.
Странное ощущение испытывала Саша. Ужасалась, даже жалела Витьку, ведь он так мечтал о детях, по-настоящему тянулся к ним, они думали много ребятишек завести. Жесть!
Но при этом, зная Немчинкина, она почему-то испытывала потребность убедиться, что все это правда, что не обманула тогда его жена простодушную американку.
На следующий день после знаменательной беседы на лужайке Саша летела в Москву.
Едва переступив порог родного дома, она бросилась отыскивать старую записную книжку. Ей нужен был номер телефона той стародавней тетиной приятельницы, репетиторши, в прихожей которой подглядел Немчинкин ее, Сашин, телефон. Много лет, с того года, как умерла тетя, не звонила Саша по этому номеру. И надо же, по какому поводу пришлось! Ведь репетиторша была не только тетиной подругой, дружила она и с Витькиной мамой. Саша должна была узнать настоящую правду.
К телефону подошла Лариска, тут же узнала Сашу, обрадовалась, позвала в гости, несколько раз восхищенно повторив, как рада будет мама, когда ее увидит.
Значит, с мамой все в порядке, установила Саша.
Следующим вечером она отправилась в гости к собственному прошлому.
Старенькая Ларискина мама была активна, как прежде. Лариска стала интересной дамой. Обе дружно повосхищались юным видом своей гостьи. Уселись пить чай.
Саша рассказала всю историю с Витькой от первого его звонка до открытки. Потом изложила Ирискину часть. Мать и дочь слушали, не отрываясь.
– Зная Немчинкина, не верю почему-то в эту историю с убитым врачами ребенком, – подвела итог Саша. – Можете считать это простым любопытством, можете расценивать как последнюю мою попытку разобраться в этом человеке: я пришла к вам узнать, «а был ли мальчик».
– Скажу тебе, что знаю, дорогая. Детей у Виктора не было. Мина Львовна, мама его, все сокрушалась, что у жены его, еще в первом замужестве, был выкидыш, а больше не получилось… Она, жена Виктора, постарше его будет, но миниатюрная, ухоженная. Знаешь, как говорят: маленькая собачка до самой смерти щенок. И семья у нее хорошая. Мать – народной артисткой была.
– Можно сказать – почти дочь генерала, – улыбнулась Саша. – Но тогда, получается, и Витька, и жена его врали? Зачем?
– Есть люди, которые без этого не могут. Разве ты не встречала таких? Он вообще с большой фантазией, а она… Видно, не растерялась, когда эта американка ее про сына спросила, наплела что попало. Зато мужа в плохом свете не выставила.
– Значит – хорошая пара.
– Наверное – да. Он попивает, правда. А насчет наказания… Пусть живет, как есть, ненаказанный, как думаешь?
– Ох, да конечно, пусть.
Узелок развязался окончательно. Навсегда.
5. Сюрприз
Айрис тоже вскоре насовсем исчезла из их жизни. Вернее, была изгнана. Несколько лет хорошо дружили, ездили друг к другу в гости, пока не случился сюрприз. Так они потом называли интересную ситуацию, которую срежиссировала Ириска.
Эмилия надумала строить на своей земле еще один небольшой гостевой дом. Хотелось ей чего-то интересного, необычного, чтоб легкость и воздушность ощущались в замысле. Леня вызвался по-родственному помочь с проектом. Поехал к Эмичке. Саша в это время была в Москве: Элька должна была вот-вот родить.
Эмилия надумала строить на своей земле еще один небольшой гостевой дом. Хотелось ей чего-то интересного, необычного, чтоб легкость и воздушность ощущались в замысле. Леня вызвался по-родственному помочь с проектом. Поехал к Эмичке. Саша в это время была в Москве: Элька должна была вот-вот родить.
Все прошло благополучно, на свет появился новый человек, великолепный красавец. Можно и нужно было немного успокоиться и отдохнуть.
Саша махнула к своим в Венгрию.
– У нас тут такое было! – предупредила Эмилия. – Мы Айрис изгнали навсегда.
– Вы что тут, с ума посходили? – оторопела Саша.
– Когда узнаешь, ты нас похвалишь, – пообещала сестрица.
Рассказывали оба, поочередно.
В тот день Леня с Миклошем обсуждали детали строительства. Ириска между тем взяла в рецепции ключ от Лениного номера: на минуточку, как она объяснила, чтобы сделать другу сюрприз. И показала этот сюрприз: огромный букет ирисов. Ключ она вернула через пару минут туда, откуда взяла.
Проходит какое-то время, Леня собирается подняться к себе, переодеться к ужину. Берет свой ключ. Эмилия с мужем ждут его внизу.
– Я пытаюсь дверь свою отпереть, а она не заперта. Ну, думаю, горничная, видно, убирала, а запереть забыла. Захожу, штаны на ходу расстегиваю, представь! А в кровати… в кровати лежит голая Айрис, вся в цветах. Картина маслом!
– А мы слышим вдруг сверху страшный крик, – подхватила нить повествования Эмилия. – Сплошной русский мат. Я не знала, что он у тебя такой специалист. Как ты там кричал?
– Я весь текст не помню, извините.
– А я запомнила. Ты кричал: «Ты за кого меня принимаешь, гнилая блядь!!!» Это помнишь?
– Ну что-то как-то так…
– И дальше по лестнице спускается твой разъяренный муж, а за собой тащит пинками голую Айрис! Она вопит: «Это была шутка! Это был сюрприз!» Ох, хорошо, что никто, кроме нас, не видел! Он ей орет: «Пошла вон, так тебя разтак!» Она ничего не понимает, все про шутку рыдает и про одежду. Чтоб он ей одежду вернул. А твой ей орет, правда, по-английски уже: «Я тебя, сука, не раздевал! Я к тебе в номер не залезал! Сейчас полицию вызову! Иди так, в чем есть!»
У нас с Миклошем полный паралич. И вдруг Ириска опомнилась и завопила: «Это он меня заставил, он сам так хотел, я зашла, а он стал меня раздевать! Это я на него в полицию!» Ну, тут к нам вернулся дар речи: «Как же это он успел тебя раздеть, если в номер поднялся меньше минуты назад, а мы его тут поджидаем? И ключ ты зачем брала?» Эта идиотка понимает, что ничего не поделаешь. Так и пошла к себе в чем мать родила. Леня потом горничной велел все ее цветы и тряпки из его комнаты вынести. Я пошла к ней. Она уже оделась, как ни в чем не бывало. Спрашиваю: «И зачем ты это сделала?» Она: «Почему нет? Он мужчина, я женщина. Он сейчас один, я тут одна. Можно же сделать энергообмен!» Я ей говорю: «Но ты же с его женой дружишь!» Отвечает: «А что, я что-то у нее украла бы?» Вот после этого я велела ей немедленно собираться и уезжать из моего отеля, если она не хочет, чтоб этим делом полиция занялась.
– Ничего себе, – поразилась Саша, – у вас тут и страсти-мордасти кипели.
– Муж у тебя – герой. Я бы растерялась. А он – раз-раз, за шкирку и – пошла вон! Американки – они такие. Они привыкли свое получать, чего захотят. Все шутками, сюрпрайзами… У меня тут за эти годы бывали случаи еще те!
– Может, не надо было выгонять? – усомнилась Саша. – Может, она просто так шутила? У них в кино часто показывают, как человек заходит к себе домой в темноте, а вдруг включается свет и куча народу ему орет: «Сюрпрайз!»
– Эх, жаль, тебя не было! Я бы посмотрел, что бы ты сказала! – обиделся муж.
Только долго обижаться Саша ему не позволила.
Они были вместе уже больше пяти лет и ни разу не поссорились. Каждое утро, просыпаясь, улыбались друг другу. Каждый прожитый вместе день был праздником.
Это совсем не означало, что наступило полное благоденствие и процветание. Вокруг происходило много страшного, обидного, мучительного. Но они были рядом. И это главное.
6. Москва – Берлин
Первый год замужества дался Саше нелегко. Поначалу они договорились, что жить будут вместе в Москве. У Саши была работа, дети, привычный уклад жизни, который, казалось, невозможно поменять. Ей не было тогда и сорока, но столько всего у нее уже произошло… Верно говорят: на войне год идет за три. Она попросту боялась, что не выдержит новых перемен. Леня легко согласился основное время проводить с ней в Москве. Однако приходилось постоянно разлучаться.
Бюро его находилось в Берлине, там все было оборудовано для его работы. Берлин Леня в свое время выбрал не потому, что город мог принести много заказов: как раз наоборот. Зато аренда бюро, огромного, благоустроенного, в самом центре западной части, стоила в разы дешевле, чем в любой европейской столице. Из Берлина легко, быстро и недорого можно долететь к заказчику, если тот находится в пределах Евросоюза. Квартиру Леня снимал поблизости от бюро. Сашу поразила эта квартира своим простором, четырехметровыми потолками, рациональной пустотой. Берлинский архитектурный шик в том и состоял: в пространстве, от которого расправляется душа. Никакому сомнению не подлежало, что мужу удобнее, привычнее, лучше работать в тех условиях, которые он сам себе создал. Зарубежные клиенты, кстати, в Москву к своему архитектору прилетать не собирались.
Через год постоянных прощаний и встреч Саша приняла решение оставить работу и большую часть времени проводить с мужем в Берлине. Старшие дети учились, работали, на них можно было положиться. Младшего, Мишу, увезли с собой, учиться за границей.
Началась их с Мишкой тоска по своим, по дому, по Москве, по большой их семье. В Берлине было хорошо, но мысли о родине накатывали, причиняя страдания.
Скучать, собственно, было некогда. Саша занялась гобеленами. Появились заказчики. Ее гобелены прекрасно вписывались в интерьеры, которые создавал ее муж. Она сумела даже снять за небольшие деньги студию рядом с их домом, оборудовала ее в мастерскую. Там и проходила большая часть ее дневного времени. Работала она под музыку. Расправившаяся от любви и воли душа ее диктовала радостные картины, краски, слова. Саша снова стала записывать стихи, как когда-то в семнадцать лет.
Появились новые знакомые и даже друзья. Берлин притягивал людей со всего света, с фантастическими судьбами, с непридуманными историями, которые были запутаннее, а иной раз и страшнее любого триллера. Впрочем, не только Берлин. Куда бы ни поехали Саша с Леней, всюду встречались им те, кого они по-прежнему считали своими соотечественниками, хотя паспорта их указывали на гражданство многочисленных стран-осколков бывшей колоссальной империи. И чаще всего это бесправные нелегалы.
Люди эти – отражение неприглядной экономической и политической картины жизни своих стран. Они – ощутимые конкуренты местных жителей, отнимающие рабочие места и надежду на рост заработной платы у тех, кто, по праву рождения, легально вправе на это расчитывать.
Они, незаконно проникшие на территорию Евросоюза в поисках заработка, часто ничтожного, по здешним меркам, но способного прокормить оставшуюся на родине многочисленную семью, лишены каких бы то ни было человеческих прав. Они – не невидимки, их настолько много, что не заметить их невозможно. Местные власти не в силах осуществлять по отношению к ним главный принцип – закон и порядок.
Но что же им делать, если они преданы собственным государством?
Все, кто вырос в не существующей ныне стране, где главным лозунгом было: «Все во имя человека, все для блага человека», пусть неосуществляемым, но хотя бы провозглашаемым лозунгом, вполне способны понять, как несладко приходится тем, кто доверчиво полагался на силу, справедливость и защиту со стороны властей в кризисные времена. «Ну, что, ребята, поиграли – и будет», – равнодушно заметило государство и испустило дух. А люди остались живы. И каждый по-своему принялся трепыхаться, чтоб вырастить детей, чтоб поддержать своих стариков. Опять, как и положено, с надеждой на светлое будущее.
В России в последнее время вполне по-домашнему прижилось слово «гастарбайтер». Часто его неверно употребляют по отношению к мигрантам, нелегально проникшим в чужую страну на заработки. Между тем «рабочий-гость» (именно так переводится оно с немецкого) был гостем званым, законным, долгожданным. В конце 40-х годов прошлого века в быстро восстанавливающейся после сокрушительного поражения Западной Германии катастрофически не хватало рабочих рук. Именно поэтому на уровне правительства и было принято решение пригласить определенное количество низкоквалифицированных рабочих из Турции, согласных за мизерную плату вывозить мусор, разгребать руины, мести улицы, наконец. Первых гастарбайтеров встречали с оркестрами и цветами. О проблемах задумались не сразу. Тогда трудно себе было представить, что в крупных германских городах появятся целые турецкие кварталы со своим укладом быта, отнюдь не похожим на извечный немецкий Ordnung, с его чистотой, уютом и законопослушностью.