— Эй! Кто здесь? — крикнула я.
И склонилась над покрывалом, разглядывая то, что мне подбросили на кровать. Это был кейс для ноутбука, и лежал в нем как раз-таки ноутбук. Достав компьютер и разложив его на кровати, я вынуждена была признать, что аппарат заблокирован паролем. Зато пароль оказался записан на листе в клеточку и вложен в боковой карман кейса, как будто специально для того, чтобы я без особых проблем смогла им воспользоваться. Все это выглядело весьма подозрительно, словно кто-то очень хотел, чтобы я просто и без затей сумела ознакомиться с находкой. Войдя в ноутбук, я принялась просматривать его содержимое. И вскоре натолкнулась на интересную папку «мои работы», где обнаружила множество текстов статей на окололитературные темы, подписанные М. Мерцаловым. Вне всяких сомнений, это пропавший компьютер моего отца! Но, странное дело, в нем встречались и файлы, озаглавленные в точности так же, как книги Грефов. А «Зимний сон Ульяны» оказался именно тем детективом, который я читала по дороге в Питер. Правда, вариантов текста было несколько, как будто роман дорабатывали, и концовки разные. Я закрыла глаза и принялась анализировать. Сначала тетрадь с заметками к роману. Теперь файл в компьютере. Это не может быть простым совпадением. Неужели отец… Да нет, это полный бред! Не веря, что такое возможно, я снова вернулась к ноутбуку. Открывая один файл за другим, я все больше и больше убеждалась в своей правоте. Замечательные детективы брата и сестры Греф писал мой отец!
— Ох, ничего себе! — вырвалось у меня.
И только сейчас я поняла, что из глубины дома доносится шум работающего телевизора. Черная бездна безумия заглянула мне в глаза. Или это я заглянула в бездну безумия? Мысли путались. В голове шумело. Этого не может быть просто потому, что не может быть никогда. Что за бред? Кто включил телевизор? Машины Ильи на участке нет, значит, он уехал. Разве что оставил свою сообщницу, чтобы она довела меня до помрачения рассудка. Ну что же, посмотрим, кто кого больше напугает! Отложив ноутбук, я выглянула из спальни. Дверь в гостиную, оставленная мною открытой, теперь была плотно притворена. Стараясь ступать неслышно, я стремительно приблизилась к гостиной и, преисполненная решимости выяснить все до конца, рванула ручку на себя. Дверь распахнулась, и в груди похолодело и оборвалось. Беспорядок в комнате никуда не делся, но перед мелькающим экраном телевизора в кресле сидел мужчина. Именно этого человека я вчера видела в гробу с белой молитвенной полоской на ледяном мертвом лбу. Правда, на этот раз покойник был не в черном строгом костюме, а в голубых джинсах и яркой тенниске с эмблемой испанского футбольного клуба. Мой отец оторвал от экрана внимательный взгляд и широко улыбнулся.
— Здравствуй, малыш, — сочным баритоном проговорил он. — Ну что, Женька, давай знакомиться!
* * *Слабое петербургское солнце пробивалось сквозь бархатные занавески, освещая элегантно обставленную спальню издателя «Аполлона». Сергей Константинович, сидя в кровати, рассеянно листал томик стихов француза Маларме, с нетерпением ожидая прихода Волошина. Еще днем Гумилев позвонил по телефону и сообщил, что получено новое письмо от Черубины, и Максимилиан Александрович вызвался доставить его вместе с остальными бумагами редактору на дом. Предвкушение новой эпистолярной встречи с таинственной незнакомкой приятно волновало кровь, хотя издатель не спешил себе в этом признаться. Маковский был холост и считал себя завзятым сердцеедом, не упуская из поля зрения ни одной достойной внимания дамы. И ему очень хотелось думать, что Черубина именно такова. Он рисовал себе в воображении самый соблазнительный облик, какой мог придумать, и начинал верить, что другой мадемуазель де Габриак и быть-то не может. Звонок в дверь заставил сердце издателя тревожно забиться. Те несколько минут, что Волошин любезничал в прихожей с горничной, передавая ей пальто и шляпу, Маковский напряженно ждал, стоя у окна в шелковом халате и с сеточкой на волосах. Великолепные усы его были напомажены и поставлены в строго горизонтальное положение, даже несмотря на то, что редактор проводил дома не первый день. Изящество и красота во всем были его жизненными принципами. Как только Макс вошел в спальню и поздоровался, глава «Аполлона» торопливо ответил на приветствие и обиженно проговорил:
— Ну что же вы, Максимилиан Александрович, так долго? Заставляете себя ждать.
Приняв из рук сотрудника сверток с бумагами, Маковский нетерпеливо сорвал перевязывавший его шпагат и, разворошив пачку и разбросав бумаги по прикроватному столику, выбрал из стопки писем конверт со знакомым почерком и сургучной печатью. Дрожащими руками извлек листок с траурным обрезом и впился глазами в стихотворный текст.
«Наш герб» он перечитывал раз за разом, восторгаясь прекрасным слогом и изысканными метафорами, употребляемыми поэтессой.
— Особенно хороша концовка, — хвалил Маковский. И нараспев повторил: — Но что дано мне в щит вписать? Датуры [3] тьмы иль розы храма? Тубала медную печать? Или акацию Хирама?
Восхищенный, он не хотел замечать очевидных вещей. Только масон мог так свободно оперировать мифологическими именами Тубала и Хирама. Первый также именовался Тувал-Каин и слыл «отцом кузнецов» и мифическим основателем металлургии. Хирам же Авив прославился как легендарный финикийский литейщик, который участвовал в строительстве храма Иеговы, возведенного царем Соломоном в Иерусалиме. Откуда начинающая поэтесса католического вероисповедания, каковой хотела казаться Лиля Дмитриева, могла знать, что на могилу Хирама, убитого алчными подмастерьями, были возложены ветви акации — символа вечности духа и добрых дел? Скорее, такие подробности могли быть известны масону ордена Великого Востока, каковым являлся Максимилиан Волошин. В поисках проникновения в сверхчувственные миры пытливый поэт побывал спиритом, теософом, антропософом, водил дружбу с белыми и черными магами и даже присутствовал при сатанинских мессах. В Петербурге пересказывали друг другу историю о том, как литератор Амфитеатров пригласил Максимилиана Александровича прочесть лекцию на тему «Предвидения и предсказания Французской революции». Амфитеатров наивно полагал, что раз поэт основательно изучал данную эпоху, то, следовательно, блестяще изложит предложенную тему. Волошин охотно согласился. Взошел на кафедру и в свойственной ему великолепной манере рассказал собравшимся в зале слушателям ряд занимательных историй и исторических анекдотов с оккультным уклоном, чем вызвал негодование администрации учебного заведения. На справедливое замечание Амфитеатрова лектор с достоинством ответил, что рассказывал вовсе не анекдоты, а давно известные факты, которые он проверил по новым непреложным источникам, кои черпает непосредственно из показаний двух очевидиц Французской революции, игравших в ней большую роль. На ехидный вопрос Амфитеатрова, кто же сии дамы, Волошин не без гордости вымолвил, что одна из них королева Мария-Антуанетта, а другая — принцесса Ламбаль. К обеим дамам Волошин наведывается лично, и они сообщают ему много интересного. В ответ на недоуменный вопрос собеседника, как же он может беседовать с женщинами, одной из которых сто пятьдесят один год, а второй — сто пятьдесят семь лет, и, кроме того, и та и другая давным-давно мертвы, поэт махнул рукой и совершенно серьезно пояснил, что обе они уже перевоплощены. Мария-Антуанетта теперь живет в теле графини Х., а принцесса Ламбаль в теле графини З. Рассказчик назвал две известные аристократические фамилии с указанием местожительства перевоплощенных особ королевских кровей. А также посоветовал смущенному писателю познакомиться с графиней Н., ибо она была когда-то шотландскою королевою Марией Стюарт и клятвенно уверяет, что до сих пор чувствует в затылке некоторую неловкость от топора, который отрубил ей голову. В ее особняке на бульваре Распайль случаются премилые интимные вечера. Мария-Антуанетта и принцесса Ламбаль очень с нею дружны и часто ее навещают, чтобы играть в безик [4] . После этой истории Волошин прослыл большим оригиналом, если не сказать хуже. Теперь же большой оригинал вел тонкую игру с ничего не подозревающим Папой Мако. Склонившись к Маковскому, возбужденно перечитывающему письмо, Волошин мягко проговорил:
— Если позволите, Сергей Константинович, я бы хотел взглянуть на почерк девицы.
— Откуда вам известно, что Черубина девица? — быстро спросил зардевшийся издатель, приятно взволнованный этим известием.
— Сие следует из витиеватой черточки над заглавной «F», — невозмутимо ответствовал поэт. — Верный признак, верьте слову. Графология — наука древняя и редко ошибается в своих суждениях. Если желаете, я расскажу вам об авторе этих строк все, что смогу узнать из письма.
Маковский, не подозревая подвоха, сдавленно проговорил, протягивая собеседнику листок:
— Сделайте одолжение, я буду вам очень признателен.
Максимилиан Александрович принял из подрагивающих рук редактора мелованную бумагу с черным обрезом, испещренную каллиграфическими буквами, и, собрав лоб складками, погрузился в изучение рукописи. Через пару минут он высоким голосом заговорил:
— Писавшая вам девушка из знатной семьи, возможно, графского происхождения. Молода, ей лет восемнадцать, не более, ибо очень характерно написание малой «s». Но юная дева пережила большое горе и, возможно, предательство от самого близкого человека. Об этом свидетельствует пессимистичный наклон букв. Автор стихов — ревностная католичка, это видно по их содержанию. Хотя я ошибся, она вовсе не девственна. Но очень сожалеет о своем грехе. Всю свою юность раскаявшаяся грешница провела в монастыре с иезуитами, куда ее отправил деспотичный отец, не подозревавший, что грех Черубины — не ее вина, а ее беда. Ее совратили и предали. Но девушка во всем винит себя. Она считает себя страшно порочной, ибо чудо как хороша, и это сводит с ума мужчин, которые страдают по ее вине.
— И какова же она из себя? — чуть слышно подал голос Маковский.
— Судя по почерку, — осторожно начал Волошин, опасаясь перегнуть палку, — Черубина высока, узка в кости, лицо ее тонко и бледно, а волосы пышные и имеют рыжеватый оттенок. Подробнее описать не берусь, ибо я не ясновидец.
В этот момент зазвонил телефон, и Маковский потянулся к прикроватному столику. Сняв трубку и поднеся ее к уху, редактор сдавленно ответил:
— У аппарата.
Несколько секунд он молча слушал, и по мере того, как абонент на том конце провода говорил, лицо его заливалось ярким румянцем, а глаза все больше и больше округлялись. Прикрывая мембрану трубки ладонью, Папа Мако прошептал, изумленно глядя на Волошина:
— Это она! Черубина!
Волошин тонко улыбнулся и, слегка кивнув, вышел из комнаты, чтобы не мешать приятной беседе. Его расчеты оказались верными, птичка попалась в силок.
* * *Чай, который заварил папа, оказался как нельзя более кстати, ибо я никак не могла прийти в себя от потрясения. Сидя за столом на кухне, я во все глаза смотрела на подвижное лицо своего родителя, на его выразительные, ярко очерченные губы, тонкий нос и длинные, ниспадающие на плечи волосы. Я хотела знать, каков мой отец? Да вот же он! Веселый, открытый, остроумный! При компактном телосложении и невысоком росте папин голос звучал раскатисто, как иерихонская труба.
— Да брось ты рефлексировать, Женька! Говорю тебе, я не призрак! Хочешь, дотронься до моей руки!
Он протянул мне руку.
— Ты жив, пап! Это невероятно! — растерянно повторяла я, сжимая его ладонь.
— Малыш, я обожаю хорошую шутку, — он широко улыбнулся. — Хотелось узнать, как сослуживцы отреагируют на мою смерть.
Пришлось рассказать.
— Не редакция, а клубок змей! — рокотал он, выслушав мое повествование о поминках. — Неужели Караджанов прямо за поминальным столом меня грязью поливал?
Я кивнула.
Энергия из него так и била ключом. Долго находиться на одном месте отец не мог. Скатав шарик из салфетки, он поднялся из-за стола, отошел в угол кухни, примерился и кинул в мусорную корзину. Попал. Взял еще одну салфетку и снова принялся катать бумажку в ладонях.
— Было дело. Поливал. — Я не собиралась ничего скрывать. — Сказал, что у тебя подлые глазенки.
Еще один бросок, и новая салфетка скомкана в руке. Отец усмехнулся.
— Илюшка на своего дядюшку донос написал, а я крайний!
— Караджанов дядя Калиберды?
Почему-то именно это меня удивило больше всего. Должно быть, потому, что в подлости Ильи я имела возможность убедиться на собственной шкуре, и то, что именно он написал донос, для меня не стало большой неожиданностью.
— Угу. Его племянник. По матери. А парнишка-то оказался подловатый! Караджанов Илюшку десять лет назад из глухого аула выписал. К себе в редакцию взял. А племянник на него в прокуратуру донес. Обиделся, что простым репортером назначили. А кем его было ставить? Замом Караджанова? Так у него уже имеется зам. С высшим университетским образованием, а не с дипломом сельской школы.
— И что племянник здесь искал?
— А этот самый донос. Подметное письмо. У меня есть друг среди прокурорских работников, он мне письмецо-то и отдал.
— Прямо так и отдал? — не поверила я.
Отец с сарказмом посмотрел в мою сторону и многозначительно произнес:
— Ну, не то чтобы отдал. Мне, конечно, пришлось за него заплатить. Но не в этом дело. Просто интересно было посмотреть, как автор пасквиля на мою осведомленность отреагирует. Я показал ему копию и намекнул, что, если Илюша не заплатит, отдам бумагу Караджанову. Илюшка побежал свою машину продавать. Новенький «Паджеро». За бесценок отдал, а взамен себе взял двадцатилетнюю развалюшку — «маздочку». Ты на ней каталась, знаешь, что это за металлолом. Для Илюши такая машина равносильна публичному признанию его несостоятельности. Он ведь великий франт и позер. Мне и деньги-то не были нужны. Просто забавно за людьми наблюдать, когда они тебя бояться начинают.
Отец присел за стол, глотнул горячего чаю и с воодушевлением продолжал:
— Ты не поверишь, какие таланты у людей открываются! Ведь правда, красивую легенду ребята придумали? Значит, Алика Николаевна от меня беременна?
— Ну да, она так сказала, — поддакнула я.
— И все свое имущество я завещал именно ей?
— Угу.
— Потрясающе! — восхитился отец. — Я сразу понял, что ей нужно Илюшино заявление, когда эта гордячка вдруг воспылала ко мне трепетной страстью. А я возьми да так ее подставь! Переспать-то переспал, а бумагу не отдал. Скоропостижно скончался. Но перед тем как умереть, как бы случайно проговорился, что документ храню на даче в стенке. Здорово придумано, а?
— Так ты знал, что они сюда приедут?
Отец почесал мизинцем кончик носа, забавно вскинув бровь. Лицо его сделалось птичьим.
— Не то чтобы знал, но очень на это рассчитывал. — Протяжный вздох и новый бросок салфетки. — Со вчерашнего дня ожидал их визита.
Он отодвинул чашку, встал и принялся кружить по кухне. Поджарая фигура его мелькала то там, то здесь.
— В принципе Алика Николаевна меня не разочаровала. Достойное поведение для любящей женщины. Между прочим, это она настояла на том, чтобы тебя отпереть, прежде чем уехать с дачи. Илья-то хотел тебя бросить прямо так. Запертой.
— Вот гад.
— Согласен. Но в любом случае они мне сильно облегчили задачу. Как только они уехали, я покинул свое убежище на чердаке и выложил специально для тебя свои тетради, а в спальню принес ноутбук. Я хотел, чтобы ты сама догадалась, как на самом деле обстоят дела. Ты уже поняла, кто пишет детективы?
— Ты? — хрипло вырвалось у меня.
— Я, — приосанился отец, застыв в наполеоновской позе посреди кухни. — Я един в двух лицах. Элла и Эд — все я.
— Но почему?
— Понимаешь ли, малыш, — протянул отец, разглядывая меня таким взглядом, точно прикидывая, стоит ли пускаться в долгие объяснения, или все равно не пойму. — Я начал писать много лет назад и безуспешно пытался раскрутить хоть один из своих романов. Нет, мои книги печатали, но смешными тиражами. Поверь, я неплохо писал, но романы задвигали на самые дальние полки магазинов, и они не доходили до читателя. Работая в глянцевом журнале, одном из самых популярных изданий Петербурга, я каждый день встречался с писателями гораздо хуже себя, брал у них интервью и должен был расхваливать их бездарные книги. А все потому, что они платили нашему журналу за пиар. У меня же таких денег не было, и я прозябал в безвестности. И вдруг я понял формулу успеха без особых затрат. Загадочный автор способен вызвать не меньший интерес публики, чем навязчивая реклама. И я создал загадку, которая до сих пор будоражит умы людей. Грефов вблизи мало кто видел, а еще меньше тех, кто с ними говорил. Литературная загадка, писатели-фантомы, о которых подробно и регулярно писал только один приближенный к ним журналист — Максик Мерцалов, до того никем не принимаемый всерьез.