Отец присел за стол, глотнул горячего чаю и с воодушевлением продолжал:
— Ты не поверишь, какие таланты у людей открываются! Ведь правда, красивую легенду ребята придумали? Значит, Алика Николаевна от меня беременна?
— Ну да, она так сказала, — поддакнула я.
— И все свое имущество я завещал именно ей?
— Угу.
— Потрясающе! — восхитился отец. — Я сразу понял, что ей нужно Илюшино заявление, когда эта гордячка вдруг воспылала ко мне трепетной страстью. А я возьми да так ее подставь! Переспать-то переспал, а бумагу не отдал. Скоропостижно скончался. Но перед тем как умереть, как бы случайно проговорился, что документ храню на даче в стенке. Здорово придумано, а?
— Так ты знал, что они сюда приедут?
Отец почесал мизинцем кончик носа, забавно вскинув бровь. Лицо его сделалось птичьим.
— Не то чтобы знал, но очень на это рассчитывал. — Протяжный вздох и новый бросок салфетки. — Со вчерашнего дня ожидал их визита.
Он отодвинул чашку, встал и принялся кружить по кухне. Поджарая фигура его мелькала то там, то здесь.
— В принципе Алика Николаевна меня не разочаровала. Достойное поведение для любящей женщины. Между прочим, это она настояла на том, чтобы тебя отпереть, прежде чем уехать с дачи. Илья-то хотел тебя бросить прямо так. Запертой.
— Вот гад.
— Согласен. Но в любом случае они мне сильно облегчили задачу. Как только они уехали, я покинул свое убежище на чердаке и выложил специально для тебя свои тетради, а в спальню принес ноутбук. Я хотел, чтобы ты сама догадалась, как на самом деле обстоят дела. Ты уже поняла, кто пишет детективы?
— Ты? — хрипло вырвалось у меня.
— Я, — приосанился отец, застыв в наполеоновской позе посреди кухни. — Я един в двух лицах. Элла и Эд — все я.
— Но почему?
— Понимаешь ли, малыш, — протянул отец, разглядывая меня таким взглядом, точно прикидывая, стоит ли пускаться в долгие объяснения, или все равно не пойму. — Я начал писать много лет назад и безуспешно пытался раскрутить хоть один из своих романов. Нет, мои книги печатали, но смешными тиражами. Поверь, я неплохо писал, но романы задвигали на самые дальние полки магазинов, и они не доходили до читателя. Работая в глянцевом журнале, одном из самых популярных изданий Петербурга, я каждый день встречался с писателями гораздо хуже себя, брал у них интервью и должен был расхваливать их бездарные книги. А все потому, что они платили нашему журналу за пиар. У меня же таких денег не было, и я прозябал в безвестности. И вдруг я понял формулу успеха без особых затрат. Загадочный автор способен вызвать не меньший интерес публики, чем навязчивая реклама. И я создал загадку, которая до сих пор будоражит умы людей. Грефов вблизи мало кто видел, а еще меньше тех, кто с ними говорил. Литературная загадка, писатели-фантомы, о которых подробно и регулярно писал только один приближенный к ним журналист — Максик Мерцалов, до того никем не принимаемый всерьез.
Отец прошелся по кухне и, остановившись у печи, иронично усмехнулся:
— Правда, журналист Мерцалов тоже не остался внакладе. Он сделал на Грефах имя. Знала бы ты, малыш, как хотели мои коллеги заручиться дружбой Грефов! Тимур Гасанович даже предложение Элле делал, обещал носить ее на руках и врал, что сказочно богат. А сам, скотина, мухлевал с рекламодателями, о чем своевременно сигнализировал в прокуратуру сообразительный Илюша.
— Как это — мухлевал?
— Очень просто. Наш журнал довольно популярен, расходится большими тиражами, и дать в него рекламу всегда есть масса желающих. Но этих желающих гораздо больше, чем рекламных площадей. И Караджанов придумал аукционный способ взимания денег с рекламодателей — кто больше даст, того и напечатают. Но разницу он не сдавал учредителям, а оставлял себе.
— Ловко!
— Да, шеф наш молодец. Все, кажется, продумал, а на племяннике прокололся.
— С ними понятно, давай о тебе, — я нетерпеливо тронула отца за рукав.
Он усмехнулся и самодовольно потер руки.
— А что обо мне? Довольно успешно я несколько лет изображал то брата, то сестру. Но издалека и исключительно по одному. На похоронах ты имела возможность увидеть меня в образе Эллы.
— Но если у тебя все так замечательно, не жалко было умирать? — полюбопытствовала я.
— Надоело быть Максиком, — скривился он, усаживаясь за стол. — Только и слышишь — Максик то, Максик се. А я, между прочим, хороший писатель! Ты читала?
Я кивнула.
— Тебе понравилось?
Ожидание в его глазах сменилось уверенностью.
— Знаю, что понравилось!
Я молчала, не отвечая. Глаза. Глаза у отца на снимках в Интернете темно-синие. Теперь они светло-серые. Почти белые.
— Что? — насторожился папа, заметив мой изучающий взгляд.
— У тебя совсем светлые глаза. А на снимках они синие.
Рывком поднявшись со стула, отец выкрикнул на ходу: «Я сейчас», и устремился прочь. Я доедала намазанное вареньем печенье, когда на пороге кухни появился бритый наголо незнакомец в белых брюках и малиновой шелковой рубахе, в расстегнутом вороте которой белел шейный платок. Прищуренные глаза глядели жестко и насмешливо.
— Пара дней, и отрастет дивная щетина, которая придаст мне недостающей брутальности, — проговорил он голосом отца. И, изменив голос, хрипло продолжил:
— Позвольте представиться, милая леди. Эдуард Греф. Именно так я выгляжу на обложках книг.
— Ух ты, — не могла не восхититься я. — Тебя невозможно узнать!
Он был артист от Бога и умело пользовался своим даром. Перевоплощение стопроцентное. Другая стать, походка, повадки. Совершенно иной человек.
— Видела бы ты меня в образе Эллы! — с довольным видом заметил отец, усаживаясь на стул и закидывая ногу на ногу. Он поскреб льняную коленку. — Ах да! Ты же была на кладбище! Значит, имела такую возможность.
Меня не покидало ощущение, что я либо сплю, либо брежу. Неужели это правда? Только что со мной разговаривал покойный Максим Мерцалов, и вот уже сидит Эдуард Греф! А мой отец отчаянный человек! Редкий авантюрист отважится играть в игры с перевоплощением и фальшивыми похоронами без опасения быть уличенным во лжи. Но у него получилось! Он же смог! Смог умереть так, чтобы никто ни о чем не догадался.
— Подожди, пап, а кого же похоронили вместо тебя? — озадаченно протянула я, рассматривая его гладкий череп, еще больше выступивший нос, четко обозначившиеся скулы и крупный алый рот.
— Не зря же я имею соседа, который работает патологоанатомом, — заметил он, по-особенному, по-грефовски, поджимая губы и прищуривая глаза.
— Патологоанатом? Я слышала, что Сирин таксидермист.
— И это тоже. Но больше все-таки патологоанатом. Кеша привез чье-то невостребованное тело. Ну а там уже дело техники. Снял с меня силиконовую маску и загримировал мой фальшивый труп так, что мама родная не узнает. Парики, цветные линзы — все для смены образа имеется на Луталова.
— Я вроде осматривала комнату, ничего такого не нашла…
— А в комнате ничего и нет, — хмыкнул папа. — Для этого существует кладовка. Маленькая такая кладовочка со стороны комнат Сирина. Кстати, ты уже познакомилась с Викентием Палычем?
— Да, видела твоего соседа. И его сына тоже видела, — осторожно ответила я, наблюдая за отцовской реакцией. То, что человек он необычный, я уже поняла, и мне было интересно узнать его мнение насчет чудачеств его приятеля.
— Ужасное несчастье, — покачал головой отец, на глазах теряя жизнерадостный вид. Лицо его сделалось скорбным, глаза наполнились влагой, кожа обтянула играющие на скулах желваки. Редкое умение в считаные секунды менять выражение лица подтверждало мои выводы о его незаурядных актерских способностях. — Такое несчастье с Алешенькой! — помрачнев еще больше, продолжал он. — Как Викентий это пережил? Он так любил сына! Прямо души в нем не чаял. И Татьяну свою любил. А она с ним вон как поступила.
— Как поступила?
Тяжелый взгляд из-под насупленных бровей, удар ладонью по столешнице.
— Предала, как последняя сволочь, вот как! Когда Алеша утонул, я был в командировке. Кеша остался один на один со своим горем! И некому было его поддержать. Татьяна сразу же сбежала, бросив мужа в трудную минуту. Я бы все отдал, чтобы только быть рядом с Викентием. Мы же как братья. Даже больше, чем братья. Он мне жизнь спас.
Отец снял с шеи платок и указал на едва заметный шрам на горле.
— Я в детстве на забор напоролся, а Кешка мне помог…
— Я знаю про подвиг Викентия Павловича, — смущенно проговорила я. — Про ребят знаю. И про подвал.
— Вот как? И про подвал? — удивился отец. И, широко улыбаясь, осведомился: — Не иначе как Илья просветил?
— Угу, Илья. А что, нельзя было мне рассказывать?
— Да нет, отчего же, знай себе на здоровье! — отец состроил уморительную рожицу. — В общем, ты понимаешь, что Кеша Сирин для меня практически родной человек. Он мне всегда помогал. Организовал похороны, вызвал тебя из Москвы…
— Угу, Илья. А что, нельзя было мне рассказывать?
— Да нет, отчего же, знай себе на здоровье! — отец состроил уморительную рожицу. — В общем, ты понимаешь, что Кеша Сирин для меня практически родной человек. Он мне всегда помогал. Организовал похороны, вызвал тебя из Москвы…
— Кстати, зачем?
Жизнь отца фонтанировала событиями. Калейдоскопом сменялись персонажи, которые он с легкостью воплощал перед доверчивой публикой. На литературной сцене современности мелькали искусственные маски, вымышленные имена, придуманные люди, а кукловод оставался один. Мой отец. Но при чем здесь я?
— Ты мне нужна, малыш, — доверительно проговорил папа. — Всеобщее посмешище, никчемный журналист Максик Мерцалов умер. Зато обрели кровь и плоть брат и сестра Греф! Об этой парочке раньше знали только из моих статей и по фотографиям, сработанным в фотошопе. Но хочется же когда-то познать вкус настоящей славы! Поносить костюмы от Бриони, промчаться на роскошном автомобиле по Монте-Карло, выйти на террасу собственной виллы на берегу Атлантического океана. Да и, в конце концов, поморочить головы хорошеньким поклонницам!
Он озорно подмигнул мне и закончил:
— Именно поэтому теперь я Эдуард, а ты — Элла Греф.
От неожиданности я перестала выбирать из вазочки с вареньем вишневые ягоды и воззрилась на отца.
— Я все продумал, — между тем напористо говорил он, вертя в пальцах баранку. — Случайно увидел твой снимок в Интернете, когда смотрел фотографии с похорон Марьяны, и понял, что ты и я очень похожи. — Он кинул взгляд на зеркальную стенку буфета, в которой между хрустальных рюмок и старого сервиза отражались мой каштановый хвост и его бритый наголо затылок. — Мы просто одно лицо! — убеждал меня отец. Я согласно кивнула. — И авантюризм в тебе мой.
Вот уж не знаю, в кого я пошла. Марьяна тоже была женщиной непростой.
— Я наблюдал, как ты, малыш, реагировала на странности вокруг тебя. Другая бы давно сбежала, не оглядываясь. А ты ко всему относилась с долей здорового юмора. Поэтому я пришел к выводу, что у нас все получится! Ты умница, ты сообразительная девочка. Моя девочка.
До чего же приятно слушать его голос! Голос моего отца.
— К тому же, малыш, тебе ничего не придется делать, ты просто будешь давать интервью и купаться в лучах славы. А писать по-прежнему буду я. И никто никогда не узнает, что ты не Элла Греф, а Женя Колесникова. Я уже заказал тебе паспорт, мы прямо сейчас сделаем фотографию, и завтра документ будет готов. Мы объедем с тобой весь мир, малыш! Каюсь, я не был тебе отцом. Но теперь я восполню этот пробел.
Все это выглядело настолько фантастично, что я недоверчиво покачала головой.
— Чушь какая-то! — непроизвольно вырвалось у меня. Какая из меня Элла Греф? Все сразу поймут, что я — это я и вожу людей за нос. — А вдруг мне не понравится чужая жизнь? Если захочу снова стать Женей Колесниковой?
Отец поднялся со стула и принялся расхаживать по кухне. От окна к печи, от печи к мусорному ведру, к столу и снова к окну.
— Это я тоже продумал, — азартно говорил он. — Завтра ты позвонишь в Лесной городок и скажешь, что нашла в комнате покойника деньги в конверте на твое имя и решила посмотреть мир. И отправляешься в путешествие. Когда ты захочешь вернуться, Элла внезапно погибнет в аварии.
Это прозвучало как удар хлыста. Погибну в аварии. Я не хочу погибать в аварии. У меня на жизнь другие планы. Я резко вскинула голову, отрываясь от созерцания чаинок, медленно вальсирующих в чашке с чаем, и папа, стоявший за моей спиной, успокаивающим жестом обнял меня за плечи.
— Да не бойся ты, глупенькая! Это всего лишь прием. В одной из моих книг герой инсценирует свою смерть. — Зычный торопливый голос отца проникал прямо в мозг, и все, что он говорил, выглядело совершенно естественным и логичным. Ясное дело, это прием. Герой инсценирует собственную смерть, что ж тут такого? — Я тщательно изучил тему и пришел к выводу, что это не сложно. Всего-то и нужно собрать около трех литров крови и разлить ее на месте так называемого несчастного случая, чтобы судмедэксперт вынес заключение, что перед нами кровопотеря, несовместимая с жизнью.
Звучит убедительно. Без трех литров крови человек гарантированно не жилец.
— Следовательно, если мы сделаем все правильно, то криминалисты придут к выводу, что Эллы Греф нет в живых, даже если не обнаружат ее труп, — продолжал рассуждать отец, дыша мне в затылок. — Тело может унести течением реки. Трупы погибших в аварии нередко взрываются вместе с машиной. Или мертвое тело вдруг разъест кислота. Да мало ли, какие бывают случайности?
Папа присел на корточки перед моим стулом и посмотрел на меня снизу вверх.
— Малыш, чтобы организовать эту иллюзию, Сирин будет каждый день забирать у тебя немного крови. И через пару недель, если захочешь, сможешь снова стать Женей.
Отец поднялся с корточек, потрепал меня по голове и уселся на свое место. Сделав глоток уже холодного чаю, он весело посмотрел на меня и продолжил:
— Само собой, малыш, если решишь вернуться к прежней жизни, я обеспечу тебе безбедное существование до конца твоих дней. Как тебе вариант?
— Звучит заманчиво, — откликнулась я, все больше и больше проникаясь идеей стать известной писательницей. А что? Чем я не Элла Греф? При папином мастерстве в деле перевоплощения и моем несомненном с ним сходстве у нас все, все получится!
Отец потрепал меня по щеке и улыбнулся:
— Я знал, малыш, что в тебе не ошибся.
* * *Лиля встретила друга восторженным смехом.
— Макс, я говорила с Маковским по телефону! — захлебываясь от переполнявших ее эмоций, заговорила девушка.
— Лиля, я все знаю, я только что от Сергея Константиновича, — обнял девушку Макс. И озабоченно уточнил: — Неужели ты звонила из квартиры и вдова слышала ваш разговор?
— Нет, Макс, ну что ты, я звонила от Лиды, — успокоила его подруга. — Это потрясающе! Маковский рассказал массу интересного обо мне самой. Заявил, что владеет графологией и может читать по почерку. Сказал, что отец мой — француз из Южной Франции, мать — русская, что я воспитывалась в монастыре в Толедо.
— Очень интересно! — рассмеялся Волошин. — Значит, Маковский умеет читать по почерку. Никогда бы не подумал! Ну что же, Лиля, давай придерживаться его версии. Раз Сергей Константинович считает, что твой отец — француз — значит, так тому и быть.
И, кивнув на деревянную рогатую фигурку черта с тупым рылом и зубастым ртом, усмехнулся:
— Видел бы Папа Мако настоящего Габриака, вот было бы забавно!
Макс подмигнул деревянной кукле на полке, уселся на диван и, откинувшись на мягкую спинку и прикрыв глаза, продиктовал Лиле письмо, к которому прилагалась новая порция стихов. На этот раз они сложили стихотворное посвящение Игнатию Лойоле, основателю ордена иезуитов. Второе стихотворение воспевало Иисуса Христа. К Спасителю автор текста явно питала тайную и вовсе не платоническую страсть, что подтверждало ее порочность, о которой вскользь упоминал Волошин в беседе с Маковским. Запечатав конверт неизменным черным сургучом и оттиснув девиз Черубины, Макс отправился домой, на Глазовскую, пообещав по дороге опустить письмо в почтовый ящик.
Оставшись одна, Лиля подошла к книжной полке и принялась рассматривать фигурку черта. Габриак смотрел на нее невидящими глазами и смутно улыбался деревянной улыбкой.
— Ну что, черт? — тихо спросила Лиля, беря в руки талисман. — Нравится тебе быть прекрасной юной девой, сочиняющей стихи?
Черт молчал, не отрывая белых глаз от самого дна Лилиной души.
— Ведь здорово, правда? Все так удачно складывается! А этот Маковский очень даже ничего и так мило беседовал со мной по телефону!
Габриак понимающе смотрел на девушку, и Лиля чмокнула его в тупое рыльце и усадила на прежнее место, на полку. Пройдясь по комнате, девушка остановилась у окна и некоторое время смотрела на темную улицу, под мерный стук дождя повторяя про себя рождающиеся в голове рифмы нового стихотворения. Затем взяла карандаш и записала стихи в тетради. Лиля уже собиралась ложиться спать, когда раздался деликатный стук. Девушка закуталась в шаль и крикнула:
— Открыто!
Дверь подалась. Из глубины коридора шагнула в комнату вдова Чудинова. Она приветливо улыбалась, но на морщинистом лице между сурово сведенных бровей залегла печать озабоченности.
— Позвольте войти, Елизавета Ивановна, — сдержанно проговорила квартирная хозяйка.
— Вообще-то мне завтра рано вставать, — начала было Лиля, но, подняв глаза на Чудинову, осеклась.
— Я много времени у вас не займу, — мурлыкала женщина, хищно сверкая глазами. — Буквально на два словечка.