Звонок в дверь прервал его гневную речь. В сердцах швырнув на стол кухонный нож, сосед пошел открывать. Щелкнул замок, скрипнула дверь, и в коридоре послышался женский голос:
— Привет, Викентий. Дочка Максика здесь?
— На кухне, — хмуро откликнулся Сирин. — Чего хотела?
— Дай пройти, мне поговорить с ней надо, — огрызнулась женщина.
— Жень, выйди! К тебе пришли, — стоял насмерть Сирин, не впуская незваную гостью в квартиру. Должно быть, он упирался из опасения, что та прямиком отправится в комнату моего отца и там обнаружит заспанного Эдуарда Грефа.
Я вышла в коридор и нос к носу столкнулась с Аликой, медленно, но верно продвигающейся в направлении кухни.
— Добрый день, Алика.
Я старалась говорить спокойно, но так называемая «наследница» даже не пыталась казаться вежливой, пропустив мое приветствие мимо ушей.
— Значит, так, Женя, — заносчиво проговорила гостья, и в ее голосе прозвучали истеричные нотки. — Я хотела с тобой договориться по-человечески, но вижу, что нормального языка ты не понимаешь.
Раскосые глаза ее гневно сверкали, ноздри раздувались, губы раздраженно кривились. В длинных холеных пальцах она держала сумочку, которой размахивала в такт своей речи, точно порываясь меня ударить.
— Какого черта вы с Ильей приехали на дачу к Максику?
Я сделала вид, что удивлена.
— Ты что, там была?
— Была, — раздраженно выдохнула сообщница Ильи. — Приехала на дачу, потому что знала, где гражданский муж хранил там завещание. Я решила, что надо бы забрать бумагу от греха подальше. И, как выяснилось, правильно сделала! Вы с Ильей уже туда примчались! Зачем, позволь тебя спросить?
Я молчала, рассматривая свои тапки и испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение. Ох, как в этот момент я понимала отца! Как же забавно смотреть в глаза человеку и знать, что вот именно сейчас он бессовестно врет. Исходит праведным гневом, сверкает глазами, сердито хмурит брови. И лжет. При этом так упоительно делать вид, что не подозреваешь о разыгрываемом спектакле и веришь каждому его слову! Для большей правдоподобности я растерянно шмыгнула носом и пролепетала:
— Это ты заперла меня в спальне?
— Да, я! — с вызовом заявила Алика. — И хочу, чтобы ты уяснила для себя — я перерыла бумаги Максика и нашла его завещание!
Она полезла в сумку и достала вложенный в файл документ, которым торжественно помахала у меня перед носом. Чтобы довести ситуацию до абсурда, я попыталась взять в руки файл, но женщина позволила мне ознакомиться с документом только из ее рук. И я с крайне озабоченным видом пробежала глазами самое настоящее завещание Максима Леонидовича Мерцалова, оформленное по всем правилам на Алику Николаевну Боярскую.
— Люди подтвердят, что последний месяц я фактически жила с твоим отцом, была его гражданской женой, и мы вели общее хозяйство. Так что, доченька, выметайся отсюда по-хорошему, ничего ты не получишь!
— Я и так хотела уехать, — я обиженно посмотрела на Боярскую. — Мне ничего не надо!
— Вот и уезжай! И не вздумай ничего забирать из комнаты, я помню, что где лежит, — предупредила меня Алика, убирая файл с завещанием в сумку, разворачиваясь на каблуках и почти бегом покидая квартиру.
Сирин захлопнул за ней дверь и сквозь зубы прошипел:
— Вот еще одна лживая сука!
Я выключила конфорку под сковородкой, подошла к окну и со смешанным чувством брезгливости и торжества смотрела, как Алика выскочила из подъезда, села в старенькую «Мазду» Калиберды и с видом победительницы отбыла в направлении центра.
— Все слышал, пересказывать не надо! Ну и хороша же наша Алика Николаевна! А! Какова шельма! — восторженно проговорил отец, появляясь на пороге кухни в спортивном костюме и с полотенцем в руках. — Преклоняю перед ней колени. На редкость предприимчивая женщина! Начала с того, что решила помочь сердечному другу Илюше ликвидировать подметное письмо, а там додумалась и о себе позаботиться! Сообразила подделать завещание, раз уж все так удачно складывается! Какая восхитительная наглость! Заявиться ко мне домой и начать выгонять мою собственную дочь! Смело! Очень смело!
Он восторженно поцокал языком и с воодушевлением взмахнул полотенцем, продолжая рассуждать:
— Но это и к лучшему! Теперь Алика разнесет по всему Питеру, что дочь Максика Мерцалова, несолоно хлебавши, укатила в Москву. И никто больше не вспомнит про Женю Колесникову.
— Да, удачно получилось, — согласилась я. И позвала: — Пап, пойдем завтракать.
— Ух, как пахнет! — втянул отец носом вкусный запах яичницы. — Сейчас умоюсь, и пойдем, малыш, поедим. А когда поедим, сделаем из тебя Эллу Греф.
* * *Письма от Черубины де Габриак приходили в редакцию с завидным постоянством, и жизнь «Аполлона» окрасилась новыми красками. Теперь день сотрудников начинался с разговора о таинственной незнакомке и ее необыкновенно печальной и тонкой лирике. Собравшись в дальней комнате, литераторы за чашкой грога обсуждали присланные накануне стихи и то, что удалось разузнать об их авторе.
— Если бы у меня было сорок тысяч дохода, клянусь, я бы рискнул за ней поухаживать! — как-то воскликнул Маковский.
Волошин улыбнулся, припомнив скромный быт Лили Дмитриевой.
— Максимилиан Александрович, — повернулся редактор к Волошину, и тот поспешно стер улыбку с лица. — Пришел сонет от Черубины. Не откажите в любезности, нужно бы составить ответ в форме сонета. Вы непревзойденный мастер закруглять конец строфы. Лучше вас никто не напишет.
— Само собой, Сергей Константинович, я напишу ответ, — солидно кивнул Макс, весь вчерашний вечер вместе с Лилей сочинявший тот самый сонет, который так восхитил издателя.
— Какая изумительная девушка! — в который раз перечитывая послание, умилялся Маковский. — Тонкая, умная, искренняя!
А «изумительная девушка» без устали описывала в стихах свой хрупкий стан и огненные волосы, добавляя воображению Маковского новых красок для создания идеального женского образа и заставляя его узнать в таинственной незнакомке ту, которую он так жаждал увидеть. Помимо писем, Папа Мако регулярно разговаривал со своей таинственной корреспонденткой по редакционному телефону, поражаясь мелодичности ее голоса и искрометности отточенных фраз. Черубина говорила, слегка картавя и грассируя, и из услышанных намеков Маковский достраивал себе картину жизни прекрасной девы. Она красива, богата, одинока и несчастна. Ее отец и исповедник-иезуит держат бедняжку в черном теле, переправив из Толедо в Россию под надзор суровой материнской родни и запретив ей общаться с кем бы то ни было, но она тайком, через верную кузину отправляет письма в редакцию. В роли кузины выступала все та же преданная Лида Брюллова. Лида уже несколько раз звонила в редакцию, чтобы передать Маковскому весточки от Черубины, а также брала на себя труд принимать на свой адрес присланные для мадемуазель де Габриак корректуры и огромные корзины цветов.
Несмотря на то, что общение издателя «Аполлона» и Черубины приобретало все более и более личный характер, остальные члены редакции также не остались в стороне от разворачивающейся интриги. Гумилев влюбился в роковую де Габриак не меньше Маковского и поклялся завоевать прекрасную незнакомку. Не отставал от приятелей и брат барона Врангеля Николай, называемый друзьями Кока, прекрасный искусствовед, тонкий знаток мировой культуры и так же, как и его родственник, человек действия.
— Необходимо обложить весь город патрулем и выследить графиню Черубину Георгиевну, выяснив, где ее скрывают! — решительно рубя ладонью воздух, однажды предложил Кока Врангель, между делом присваивая Черубине графский титул. — Нельзя же допускать того, что такую талантливую девушку держат взаперти! Не знаю, как вам, господа, а мне так просто необходимо ее увидеть. Клянусь, я сделаю все, чтобы узнать, где она живет.
Ситуация становилась щекотливой. Разгоряченные поклонники таинственной католички требовали встречи. Особенно напирал Маковский, но Лиля лишь мило отшучивалась по телефону.
— Сергей Константинович, — грассировала она в телефон, — завтра я буду кататься на Островах. Конечно же, сердце вам подскажет, и вы узнаете меня!
Маковский ехал на Острова, проводил там целый день и, дождавшись очередного звонка Черубины, победоносно сообщал ей:
— Черубина Георгиевна, я видел вас! Вы были в голубом плаще и ехали на красном «Форде»!
— Ну что вы, Сергей Константинович, — делано смущалась Лиля. — Я была в изумрудной накидке и вовсе не на машине. Я никогда не езжу на авто, а только на лошадях! Но вы не расстраивайтесь, сегодня вечером я буду в ложе бенуара на опере «Князь Игорь». Ничто не мешает вам попытаться увидеть меня снова.
— Черубина Георгиевна, я видел вас! Вы были в голубом плаще и ехали на красном «Форде»!
— Ну что вы, Сергей Константинович, — делано смущалась Лиля. — Я была в изумрудной накидке и вовсе не на машине. Я никогда не езжу на авто, а только на лошадях! Но вы не расстраивайтесь, сегодня вечером я буду в ложе бенуара на опере «Князь Игорь». Ничто не мешает вам попытаться увидеть меня снова.
Маковский клал трубку и восхищался, обводя коллег затуманенным взором:
— Я всегда умел играть женским сердцем, но теперь у меня каждый день выбита шпага из рук! Сегодня еду на «Князя Игоря»! Уж в ложе бенуара я непременно ее отыщу!
Но на следующий день выяснялось, что красавица, которую весь вечер лорнировал незадачливый кавалер, вовсе не Черубина, хотя графине де Габриак и известно все, что происходило в театре.
— Я уверена, Сергей Константинович, что вам понравилась княгиня Закревская. Вы даже решили, будто это я. Неужели вы могли подумать, что я способна надеть к огненным волосам желтое платье? Это же моветон! А в тонкости моего вкуса вы, господин Маковский, кажется, имели возможность убедиться лично, регулярно получая от меня стихи.
Этот разговор, как и все остальные телефонные беседы, Лиля вела от Лиды Брюлловой. Положив трубку, она взглянула на подругу, перебирающую за столом новые стихи Черубины, которые Лиля под руководством Макса написала за последнее время. Улыбнулась жалкой улыбкой и тихо проговорила:
— Я полагаю, Лидуша, что скоро мне совсем не о чем будет писать Сергею Константиновичу. Вот если бы мы вместе проводили время… Мне иногда кажется, что между нами так много общего, что стоит только встретиться, и он никуда меня не отпустит. Ведь что такое внешность? Это всего лишь условность, мираж, который при близком общении рассеивается, и остается суть человека, которую либо принимаешь, либо нет. Вот мы с Маковским приняли друг друга сразу и навсегда.
— О чем это вы секретничаете? — осведомился Волошин, заглядывая в комнату.
— Макс, — быстро проговорила Лиля, опасаясь, что Лидия скажет что-то не то. — Слова иссякли, мне больше нечего сказать Маковскому.
Друг кинул на Лилю лукавый взгляд и проговорил:
— А мы заменим слова языком цветов! Это будет значительно и оригинально.
— Вы что же, Максимилиан Александрович, владеете этим сложным искусством? — удивилась Брюллова.
— Вовсе нет, Лидуша, — широко улыбнулся Волошин. — Я смыслю в языке цветов не больше твоего. Но это не имеет никакого значения. Главное в любом деле — это вера в себя.
— А я как раз собиралась домой, — проговорила Лиля. — По дороге и куплю какой-нибудь цветок. Вложу в конверт и отправлю вместе со стихами. Макс, ты не проводишь меня?
Лиля не хотела признаваться, что в последнее время ее не отпускает страх. Страх преследовал ее по пятам, не оставляя в покое ни на секунду. Одиночество рождало образы, терзавшие ее душу. Чтобы выговориться, Лиля даже перенесла свои страхи на бумагу.
Во всяком случае, Лиля искренне надеялась, что будет именно так. Как только они вышли на улицу, Лиля взяла Волошина под руку и тревожно заговорила:
— Я боюсь, Макс! Мне все время кажется, что меня окружают призрачные тени! Я каждый миг жду, что вот-вот кто-то окликнет меня, я обернусь и увижу Черубину. В толпе мелькает ее рыжий локон, я ловлю на себе ее пристальный взгляд. И Габриак меня больше не в силах защитить. Я физически чувствую присутствие зла!
Волошин заговорил вкрадчивым полушепотом:
— Лиля, ты напрасно беспокоишься. Зла в природе не существует. Благодаря тебе, Лиля, родилась звезда. Ведь согласись, наша с тобой Черубина, несомненно, звезда! Звезда любви, Венера! И ты должна знать, Лиля, что древние высоко чтили Венеру, потому что это планета, достаточно яркая, чтобы отбрасывать тень. Как утренняя звезда Венера видна еще до восхода солнца, а как вечерняя она сияет после заката. Звезда Венера, Лиля, имеет много имен. И потому, что всходит перед солнцем, она называется, помимо всего прочего, ложным светом. Или Люцифером. А кто такой Люцифер, Лиля? Падший Ангел, отождествляемый в христианстве с дьяволом. Теперь ты видишь, Лиля, что Люцифер и Венера — суть одно и то же. Добро и Зло — неделимы. Черубина и есть Люцифер, а Люцифер — Черубина. А Черубина — это ты, Лиля. Ты и есть то самое зло, которого ты так боишься. И получается, что ты, Лиля, боишься саму себя. Не стоит этого делать.
Неспешно двигаясь по вечернему бульвару, они приблизились к цветочной лавке, и Макс, внимательно оглядев предложенный товар, выбрал из десятков ваз с благоухающими цветами скромную веточку травки, которой украшают букеты.
— Это должно вдохновить Сергея Константиновича на новые фантазии, — проговорил Волошин, вкладывая растение в конверт со стихами.
— Макс, зайдем ко мне. Ну, пожалуйста! Вдовы дома нет, она гостит у сына, — умоляюще взглянула на спутника девушка.
— Да, Лиля, конечно, — тепло улыбнулся друг.
На Луталова доехали на конке. Их встретил длинный темный коридор, с прикрытой на кухню дверью, из-за которой выбивалась полоска света и доносились приглушенные голоса. Мужской голос, которого Лиля не признала, настойчиво что-то втолковывал, женский, принадлежавший кухарке, неуверенно оправдывался. Темная квартира произвела на Лилю удручающее впечатление. С антресолей высоко под потолком доносился тихий шорох. Должно быть, это мыши искали, чем бы поживиться, но воображение уже нарисовало Лиле искаженное страданием лицо сатаны, увлекающего ее в огненную бездну. И у Падшего Ангела было ее лицо, ибо это была она сама. Девушка шла по коридору следом за другом и, обмирая от ужаса, все ждала, когда же с антресолей протянется черная когтистая рука с перепончатыми пальцами и утянет ее за собой. И они сольются воедино. Та Лиля и эта. Венера и дьявол. Добро и Зло.
Волошин первый зашел в комнату и включил освещение. Приблизившись к фигурке, вырезанной из корня, он снял со своего пальца кольцо и надел его на вытянутый в сторону корешок, заменяющий Габриаку руку.
— Лиля, это кольцо из сердолика сделает нашего Габриака значительно сильнее, и он сможет защитить тебя от всего, что тебя беспокоит, — с улыбкой проговорил Макс. — Ты теперь, Лиля, под двойной защитой. Моей и Габриака. Ты же знаешь, я чародей и тоже многое могу.
Волошин обнял Лилю и бережно прижал к себе. Девушка тоненько всхлипнула и уткнулась пылающим лицом в широкую грудь друга. Они любили друг друга в полумраке комнаты, не замечая ничего вокруг и наслаждаясь каждым мгновеньем, проведенным вместе. Но Лиле все время казалось, что на нее кто-то пристально смотрит. Ей виделся Падший Ангел, печальный и суровый, поджидающий удобного момента, чтобы забрать ее с собой. Когда Макс ушел, Лиля приблизилась к книжной полке и, вытянув шею и привстав на цыпочки, подалась к деревянному бесу, рассматривая кольцо.
— Милый мой, хороший, — шептала Лиля. — Люби меня! Защищай! И я никогда тебя не брошу, я всегда буду с тобой! Клянусь жизнью. Ты дал мне волшебный дар слагать стихи, я отплачу тебе любовью.
На миг Лиле показалось, что на морде беса белым пламенем полыхнули знакомые глаза Того Человека, а рот искривила змеистая улыбка. В этот момент распахнулась дверь, и на пороге появился темный силуэт. Отбрасываемая на стену тень колыхалась черной громадой, и девушка вскрикнула от неожиданности, узнав в ней Люцифера. Вот он, Падший Ангел! Дождался, когда Макс уйдет, и пришел за ней! А незваный гость шагнул в комнату, и только тогда Лиля поняла, что это Вольдемар. Брат вдовы Чудиновой остекленело смотрел перед собой, не замечая Лили. В правой руке его был зажат пистолет. Пехотный капитан производил впечатление сомнамбулы, раскачиваясь из стороны в сторону и медленно продвигаясь вперед.