— Это что! Говорят, и до якутов добрались. Никогда не брали в армию, а теперь будут!
— Его величеству потребовалось пушечное мясо, — с горькой иронией произнес Максим. — Когда-то цари клятвенно обещали не брать якутов в войско как малочисленный народ. Да долго ли царю нарушить клятву! Разогнал же он Государственную думу, право на которую народ завоевал революцией 1905 года!
— Парни! А у меня по этому поводу кое-что есть. Пальчики оближешь.
Платон достал какой-то листок:
— Здорово?
— Здорово! Очень остроумно! — раздались голоса.
Уосук мало что понял из прокламации, но он хорошо помнил, что Карла I и Людовика XVI, английского и французского королей, обезглавила революция. Значит, хирург… это… революция?
— А вот это никак не могу понять, — огорченно сказал Платон.
Он показал кружковцам карикатуру. Под ней стояла подпись: «Как мыши кота хоронили». Рисунок пошел из рук в руки.
— Помнится, в связи со смертью Петра Великого такую карикатуру рисовали, — сказал Уосук.
— Ту я знаю! А эта совсем другая. Все персонажи в современных костюмах. И почему-то распространяется тайно.
— Эх, показать бы какому-нибудь ссыльному! Они-то знают, — вздохнул Максим.
— Я почти каждый день вижу в публичке одного ссыльного. Дайте мне карикатуру, я ему покажу, — предложил Уосук.
— А кто он? Как его зовут?
— Не знаю.
— Ссыльные разные есть. Эсеры, большевики, меньшевики… Можешь и на такого нарваться, что тут же тебя в полицию потянет. Эх, найти бы большевика, чтоб поучил нас! — мечтательно произнес Максим.
— А чем мы рискуем? Спрошу, и все. Если окажется не тот, кто надо, повернусь да и пойду. Что он сделает мне? Я сын купца Разбогатеева, — улыбнулся Уосук.
— Ладно! Держи карикатуру, сын купца Разбогатеева. — Платон протянул рисунок.
Возвращались они вдвоем.
Потонувший в сумраке город спокойно дремал. Навстречу иногда попадались влюбленные парочки, не обращавшие на юношей внимания.
— Слушай, — понизил голос Уосук, — вы со всех клятву брали?
Платон засмеялся:
— Нет, конечно. Это Миша настоял. «Хоть и приемный, а сын миллионера все-таки, говорит. Надо с него клятву взять, чтоб молчал».
— А ты… веришь мне?
— Верю. Какой же ты сын миллионера?
Он помолчал.
— Смотри, с этим ссыльным… поосторожней!
Платон исчез в переулке. «Как много узнал я сегодня, — думал Уосук. — Стал членом подпольного кружка и даже получил задание. Как жил я раньше? Словно закрыв глаза. Во тьме. Теперь глаза мои открылись, я шагнул из тьмы на свет. На свет…»
Глава одиннадцатая
Первое задание. «От большевиков у нас секретов нет»
На другой день Уосук отправился в публичную библиотеку на полчаса раньше обычного. Он взял первую попавшуюся книгу и сел у окна, с нетерпением ожидая ссыльного. Наконец тот вошел — как всегда, в украинской косоворотке, черных суконных брюках и черных ботинках.
«Нельзя терять времени», — подумал Уосук. Делая вид, что перелистывает книгу, он вложил в нее карикатуру и двинулся к ссыльному.
— Сударь… — довольно уверенно начал он, но быстро смутился. — Я… хотел спросить вас…
Ссыльный поправил пенсне.
— Спросить? О чем же?
Уосук молча протянул книгу.
— Что здесь?
— Я нашел в книге листок…
— Вот этот? — Лицо ссыльного посуровело. — И что же?
— Я не понимаю, что на нем изображено. Может, объясните…
— Так-так…
Ссыльный побарабанил пальцами по столу.
— Вы действительно обнаружили рисунок в книге?
— Да. То есть нет… Меня попросили товарищи.
— Ага. Оказывается, еще и товарищи есть. А почему вы обратились именно ко мне?
— Я часто вижу вас в библиотеке. Мне кажется, вы знаете…
Ссыльный на мгновение задумался.
— Ну что ж, давайте знакомиться. Губельман. А вас как?
— Иосиф… Токуров-Разбогатеев.
— Так вот, милейший Иосиф. Вы любите природу родного края?
Уосуку вопрос показался не ко времени, но он ответил:
— Очень люблю. В Вилюйске у меня был учитель, страстный краевед, Петр Хрисанфович Староватов. Он внушил мне эту любовь.
— Слыхал о Староватове. Прекрасно! В таком случае пошли ко мне. Я вам кое-что покажу.
Уосук догадался, что ссыльный не хочет говорить о карикатуре при лишних людях. Через несколько минут они оказались в помещении, похожем на музей. Стены его были увешаны множеством гербариев, на столах разложены камни. Хозяин с увлечением стал показывать Уосуку коллекции. Увидев, что юноша невнимателен, ссыльный развел руки.
— Ну что ж, перейдем к карикатуре. Итак, зачем вы ее принесли?
— Мы ничего из нее не поняли и просим вас помочь разобраться.
— Кто это «мы»?
— Есть у нас кружок семинаристов. Изучаем литературу…
— Сколько вас?
— Немного, — уклончиво ответил Уосук.
— Гм… Какой скрытный молодой человек! Так вот: я согласен пояснить вам смысл этого рисунка, но при условии, что вы введете меня в свой кружок.
Уосук оторопел. Он не знал, что сказать. Кружок-то секретный! Сам клятву давал… Губельман понял его состояние.
— Я не требую немедленного ответа. Посоветуйтесь с товарищами.
К удивлению Уосука, его сообщение о разговоре со ссыльным вызвало в кружке бурю восторгов.
— Я давно мечтал как-нибудь познакомиться с ним, — сказал Максим.
— Проси, проси его! Пусть приходит!
— Но ведь кружок секретный? — удивился Уосук.
— От большевиков у нас секретов нет, — веско сказал Платон.
В воскресенье библиотека открывалась в два часа дня. Уосук не стал ждать и направился прямо в «музей». По пути он поймал какую-то бабочку и приколол ее булавкой к куску картона.
— Да-да, — отозвался на стук хозяин. — Ах, это вы? Что это у вас?
Уосук подал свой трофей. Глаза Губельмана радостно засияли.
— Подумать только — аполлон! А я уж думал, что этот вид здесь не обитает.
— А сколько всего на свете бабочек?
— Недавно вышла книга Кузнецова. Он пишет, что в мире существует 90 тысяч видов чешуекрылых, сиречь мотыльков. Из них в России 12 тысяч. А в Якутии сколько, по-вашему? Это, друг мой, неизвестно.
Уосуку все больше нравился ссыльный. Он находил в Губельмане сходство со своим любимым учителем — Староватовым.
— Вы, я вижу, бабочками не интересуетесь. А зря! Бабочки — часть природы, и притом прекрасная ее часть.
— Сегодня вечером у нас заседание кружка. Вы посетите нас? — быстро заговорил Уосук, опасаясь, что в комнату могут войти.
Губельман внимательно взглянул на него.
— Посещу.
— Тогда я зайду за вами.
Губельман поздоровался с кружковцами — с каждым отдельно, за руку, обвел всех пристальным взором.
— Ваш товарищ Иосиф попросил меня рассказать вам о карикатуре, которую… обнаружил в библиотечной книге. Где она? Ага, спасибо. Ну что же, друзья, я хорошо знаю этот рисунок. Он посвящен тому периоду, когда Российская социал-демократическая рабочая партия раскололась и власть в ней временно захватили меньшевики. Таковые, надеюсь, вам известны? Они то и стали объектом карикатуриста. Вот эта крупная мышь, которая «хоронит» большевизм, — главарь меньшевиков Мартов. Остальные мыши — тоже меньшевики. Как видите, мыши страшно рады, что «кот» умер. Однако большевизм оказался куда более живуч, чем они думали…
— А вы точно большевик? — спросил кто-то.
Губельман развел руками.
— За сие и сослан.
— А кто еще из большевиков сослан в Якутию?
— Немало. Ну вот, скажем, Григорий Иванович Петровский, депутат Государственной думы от рабочей курии. В Покровске отбывает ссылку Орджоникидзе. Есть и другие товарищи. Все мы — ленинцы.
— А видали вы… Ульянова-Ленина?
— Приходилось.
— Как? Где?
— Об этом я расскажу вам попозже. А теперь позвольте узнать, чем вы занимаетесь в кружке?
— Мы изучаем разную литературу, в том числе и запрещенную, — охотно начал Максим. — Только многого не пони маем. Вот недавно попалась нам брошюра, революционная вроде, и лозунг на ней красивый: «В борьбе обретешь ты право свое». Читали-читали…
— Где она?
Платон подал Губельману потрепанную книжонку.
— Это, друзья мои, программа эсеров.
— Эсеров? Вот черт!
— Мы хотим лучше знать жизнь и бороться за то, чтобы она стала лучше, — тихо произнес Платон.
— Товарищ Губельман! — с надеждой сказал Максим, — У нас к вам большая просьба: не могли бы вы руководить нашим кружком?
Все затаили дыхание.
— Гм… — сощурился Губельман. — А ведь вами руководить небезопасно! Изучаете программы запрещенных партий… Вот если бы вы занялись исследованием родного края, его природных богатств, тогда, пожалуй…
— Краеведение! — разочарованно вздохнул кто-то.
— Вы считаете такое занятие недостойным? А вот подумайте, подумайте! Потом скажете мне… через Иосифа. Я вас увижу, Иосиф?
— Обязательно! — откликнулся Уосук.
— Да, вот что еще. Хорошо бы вам забыть мою фамилию, чтоб не упомянуть ее случайно при посторонних.
— Как это?
— Зовите меня за глаза Ярославским Емельяном Михайловичем. Годится? Это моя партийная кличка.
Он попрощался с кружковцами.
— Провожать не надо!
И Ярославский тут же исчез.
— А еще большевик! — бросил Ксенофонтов. Собственной тени боится! Мотыльками да камешками занялся.
— Не болтай зря, — резко возразил Платон. Не знаешь разве, что все ссыльные под надзором полиции?
— По-моему, парни, Ярославский совершенно прав, — сказал Максим. — Нам же самим несдобровать, если семинарское начальство что-либо заподозрит.
— Вот именно. Если полиция увидит, что Ярославский с нами камешки собирает да мотыльков ловит, придираться не будет. А захочешь узнать что-либо серьезное — бабочки не помешают.
Все уставились на Уосука.
— Вот черт! — восхитился Платон. — Молчит-молчит, а потом как скажет!
Глава двенадцатая
Поездка на остров Хатыстах. «Близок час революции, друзья»
Первый день каникул Ярославский предложил кружковцам провести за городом.
— Захватим папки для гербария, что-нибудь пожевать — и на острова. Понаблюдаем природу, поговорим. А?
Уосук толкнул Платона локтем: «Вот видишь!» Платон понимающе кивнул головой.
Утром назначенного дня Уосук встал с восходом солнца. Он быстро умылся и шмыгнул в кухню перекусить. Там его и застала Мария Ильинична.
— Что так рано? Как будто и не каникулы, — удивилась она.
— Договорился с приятелями на острова. Гербарий собирать.
— Сказал бы вчера — приготовила бы чего-нибудь. А так придется тебе одним хлебом обедать.
Хозяйка, ворча, принялась заворачивать провизию.
Вскоре Уосук был уже у магазина Кушнарева. Внизу, в протоке, покачивалась на волнах большая лодка Емельяна Михайловича, купленная им для музея. Возле нее стояли Аммосов и Слепцов. Уосук бегом спустился к ним.
— Кажется, мы самые нетерпеливые, — засмеялся Максим, пожимая ему руку.
Обычно в протоке стояло множество лодок, привязанных цепями к деревянному причалу. В это утро их почти не было: истосковавшиеся за зиму по природе горожане уплыли на острова еще накануне.
Через полчаса все кружковцы были в сборе. Ровно в семь на берегу появился и Ярославский, в белом летнем костюме, с ящиком в руках.
— Это для гербария, — пояснил он.
Четверо семинаристов сели на весла, Ярославский ухватился за руль.
— Куда грести? — крикнул Максим. Руки его до хруста сжимали рукоятку весла, лицо сияло.
— По обстоятельствам, — усмехнулся Ярославский.
— Где рыбаков поменьше! — догадался Платон.
Дружно ударили весла. Гребцы оказались отменные: каждый сызмальства рыбачил. Вскоре далеко позади остался остров Хатыстах, дымящийся от множества костров. Вырулив к другому острову, наши друзья убедились, что и он занят.
— На стрежень! — скомандовал Ярославский.
Течение мощно подхватило лодку. Ребята притихли, ошеломленные силой и красотой Лены. Емельян Михайлович зорко смотрел вперед поверх их голов.
— Дружно взяли! — подмигнул он.
Через мгновение лодка ткнулась в песок.
— Да это Харыялах! — разочарованно воскликнул Исидор Иванов. — Тут же ничего, по сути, нет! Сюда и не забирается никто!
— Вот именно, — сказал Уосук, сдвигая Исидору картуз на глаза.
— Тихо! — поднял руку Максим. — Что дальше делать будем?
— Часика два посвятим гербарию. Меня давно интересовал этот остров, — сказал Ярославский. — Он какой-то необычный. Здесь растительность беднее, чем на других островах, и совсем другая.
— А мы думали, гербарий для вида… — уныло протянул Ксенофонтов.
— Вот как! И все так думали?
— Все, — признался Уосук.
— Значит, вы считаете необязательным изучать свой край? Нет, друзья. Тот, кто хочет преобразить свою страну, должен всесторонне знать ее — и историю, и культуру, и природные богатства. К тому же Якутия так плохо изучена! Кому, как не вам, молодым, пытливым людям, взять на себя это дело?
Кружковцы рассыпались по острову. Добыча оказалась небогатой, но Ярославский радовался каждой находке:
— Этого в моей коллекции нет… И этого… — И добавлял, сверкая очками: — Музей у нас будет что надо! Европа позавидует!
Когда все порядком устали, Ярославский вскинул руки:
— Все! Завтракать!
Запылал костер, зазвенел крышкой большой медный чайник. Кружковцы со смехом расположились на зеленой травке. Кое-кто успел искупаться.
— Ну вот, теперь у нас действительно кружок: сидим-то кругом, — пошутил Ярославский.
— Вокруг еды!
— Полная коммуна!
Последняя фраза относилась к тому, что кружковцы сложили вместе все свои припасы.
— А вы слыхали о «романовской коммуне»?
— Нет…
— Ничего…
— Расскажите! — послышались голоса.
— Одни называют это событие «романовской коммуной», другие — «романовским протестом». Случилось оно в нашем городе в феврале 1904 года. Незадолго до того в Якутск из Иркутска прибыло несколько партий политссыльных. Слух об этом распространился среди революционеров, отбывавших ссылку в якутских улусах. Многие из них самовольно покидали места, отведенные им для пребывания, и отправлялись в Якутск, чтобы встретиться со вновь прибывшими товарищами — услышать новости, поделиться мыслями. А те, в свою очередь, расспрашивали «старожилов» об условиях якутской ссылки. Условия же эти были очень жесткими. Накануне революции царизм особенно злобно расправлялся со своими политическими противниками. Новыми циркулярами генерал-губернатора политссыльным запрещалось покидать пределы сел, на проживание в которых они были осуждены. Застав политссыльного в десяти верстах от места ссылки, полиция могла загнать его в другое, более глухое место с продлением срока ссылки. Вновь прибывшие ссыльные, среди которых оказалось несколько больных, были возмущены этими порядками. Они решили протестовать, но как?. После долгих раздумий пришли к следующему: запереться в доме якута Романова на Поротовской улице и не выходить из него до тех пор, пока генерал-губернатор не отменит свои чудовищные циркуляры. Ссыльные запаслись хлебом, мясом, маслом, мороженым молоком и дровами, забили окна и двери толстыми досками, вырыли вдоль стен блиндажи. Предвидя, что полиция может пустить в ход оружие, ссыльные добыли несколько пистолетов и дробовиков, более десятка топоров, кинжалов и якутских охотничьих ножей. Было их пятьдесят шесть человек…
18 февраля они послали местного жителя с пакетом на имя вице-губернатора. Требования их сводились к следующему: «Разрешить ссыльным свободу передвижения в пределах Якутской области, переписку и свидания; учитывая суровые морозы и дороговизну теплой одежды в Якутии, обеспечить их таковой». Заканчивалась петиция словами о том, что, вплоть до удовлетворения их требований, ссыльные считают себя вне распоряжений местных властей и, водрузив над домом Романова красный флаг, организуют свободную коммуну. Ответ на петицию был таков: если ссыльные в течение дня не разойдутся «по местам причисления», то к ним будут приняты строгие меры.
Над домом Романова взвился флаг — ссыльные заняли оборону. Днем и ночью коммунары ожидали нападения, но полиция почему-то медлила. Лишь 21 февраля вокруг коммуны была расставлена сторожевая цепь. Ссыльного Никифорова, который от имени коммунаров пытался послать телеграмму министру внутренних дел, арестовали…
Рассказывая, Ярославский внимательно поглядывал на слушателей. Уосук, как всегда, сосредоточенно смотрел прямо перед собой, Исидор машинально трепал ветку белотала. У Миши оживленно блестели глаза. Платон лежал на боку и глядел в землю. Казалось, что он и не слушает, а думает о чем-то своем. Обнаженный до пояса Максим, загорелый, словно вылитый из бронзы, время от времени вскидывал голову, присматриваясь к огромной грозовой туче, подымавшейся на западе. Все вокруг — и кусты, и трава, и воды Лены, и застывший над водой воздух — напряженно ждало. С другого конца острова доносился сдавленный плач птицы.