— Не смеши меня, Каша, не надо. Ты же простоват, немного доверчив, немного глуповат… Иди сюда… Видишь эту кнопочку?
— Ну?
— Спрашиваю — видишь?
— Вижу.
— Нажми ее. Сам нажми и посмотри, что произойдет.
— Не хочу. — Пыёлдин сделал шаг назад, чтобы даже случайно не коснуться красной кнопочки, которая чем-то неуловимым отличалась от всех прочих.
— Тогда я нажму, — сказал Цернциц и легонько коснулся кнопочки указательным пальцем. И тут же грохнула короткая автоматная очередь. Пыёлдин вздрогнул, мгновенно присел за стол. — Поздно прятаться, Каша, — усмехнулся Цернциц. — Посмотри вон туда, где ты только что топтался и озирался.
Пыёлдин оглянулся и увидел на двери, примерно на уровне груди, несколько сильных, глубоких вмятин от пуль.
— Ни фига себе! — не то восхитился, не то ужаснулся Пыёлдин. — Ванька! И ты мог бы меня убить?
— Как тебе сказать… Возможность такая была.
— И сейчас есть?
— Конечно, — кивнул Цернциц. — У меня всегда есть такая возможность.
— Но рядом с тобой нет никакой кнопки, ты стоишь посредине комнаты, — Пыёлдин обошел вокруг Цернцица, чтобы еще раз убедиться, что тот не сможет дотянуться ни до одной кнопки.
— А она мне и не нужна… Я могу подать команду голосом.
— Это как?
— Очень просто, Каша… Очень просто… Крикну погромче одно только слово…
— Остановись! — взвизгнул Пыёлдин. — А то и в самом деле крикнешь… — Он подошел вплотную к Цернцицу и спросил шепотом: — А какое слово?
— Не скажу. Я его вставлю в разговоре, ты и не заметишь… И потом, надо еще знать места, которые простреливаются, места, которые безопасны…
— Но если бы ты меня хлопнул, то все равно не смог бы уйти… Мои ребята перекрыли все ходы-выходы. Они бы тебя просто пришили.
— Да? — весело спросил Цернциц. — Ты так думаешь? Иди сюда, — он поманил пальцем Пыёлдина к невзрачному шкафу. Пыёлдин осторожно приблизился, понимая, что в этой колдовской комнате его могут подстерегать какие угодно неожиданности. — Смотри. — Цернциц открыл дверцу. — Видишь?
Оказывается, это был небольшой лифт, человека на два, хорошо отделанный, с зеркалом, с какими-то встроенными ящичками, кнопочками…
— И куда он ведет? — спросил Пыёлдин угрюмо.
— В подвал. Там гараж. В гараже стоит заправленный автомобиль с бронированными стеклами… И тут же тоннель, который позволит мне выехать на поверхность уже за городом, за рекой, на трассе. Как ты говоришь в таких случаях — вопросы есть?
— Какой же ты, Ванька, хитрый! — восхитился Пыёлдин. — Ты же просто обалденно хитрый!
— Это не я, — махнул рукой Цернциц. — Это все деньги, Каша. Тебе столько всего предлагают, когда у тебя есть деньги, что самому думать уже не надо. Только выбирай. Деньги становятся силой, физической силой. Вокруг них создается мощное силовое поле. И в этом поле как бы сами по себе возникают разные вещи — лифт, вделанные в стены автоматы, подвалы с бронированными машинами, тоннели в десятки километров длиной…
— Ни фига себе, — подавленно бормотал Пыёлдин. — Ни фига себе… Вот бы в камеру такой лифт, такой тоннель… А? Ванька? Что скажешь?
— Я же объяснил… Нужны деньги, чтобы все желаемое возникало само по себе.
— А миллиона будет маловато?
— Смотря что пожелаешь… Красавицы вокруг тебя возникнут. Друзья завертятся в бесконечном хороводе… Приблизятся острова — Канарские, Багамские… Страны приблизятся… Все окажется рядом. В шкафу твоем появится тряпье, бар наполнится пойлом, в холодильнике начнут возникать продукты, напитки…
— А со мной? Со мной миллион может что-нибудь сделать?
— С тобой? — Цернциц как бы впервые осмотрел Пыёлдина с головы до ног. — Сделает.
— Что сделает? — осевшим голосом спросил Пыёлдин.
— Росту прибавит сантиметров пять, не больше, в плечах шире станешь… Зубы побелеют, кожа приобретет розовый оттенок… Так примерно. Ноги вот у тебя, я смотрю, кривоваты… Выровняются.
— Сами по себе?!
— Конечно! Миллион-то работает. Однажды утром обнаружишь возле подъезда машину… Скорее всего «Мерседес». Или джип какой-нибудь.
— Я не умею водить! — почти в панике воскликнул Пыёлдин.
— С водителем будет машина. И потом, знаешь, Каша, никогда нельзя заранее предугадать точно, что именно с каким человеком произойдет, как повлияет на него этот миллион. Один вдруг начинает толстеть, с другим вообще начинаются невероятные превращения, и он за полгода может сделаться совершенно дряхлым, старым и немощным, перестает узнавать близких людей, забывает собственное имя, собственное прошлое… Предсказать невозможно. Один мой помощник… Страшно даже вспомнить… После третьего миллиона он… это… Начал в женщину превращаться.
— Это в каком же смысле? Гомиком стал? Голубым?
— Нет, Каша, нет… Хуже. Он стал бабой. У него выросли груди, отросли длинные волосы. Ну а все, что мешало… Отвалилось. Само по себе. Стало усыхать, чернеть, как перетянутая ниткой бородавка… И отвалилось. Как-то снял вечером штаны, а оно на пол и вывалилось. Сухонькое, маленькое такое, черненькое… Как корешок.
— А на этом месте? — спросил побледневший Пыёлдин.
— Ну… — Цернциц помялся, не зная, как объяснить происшедшее. — Разверзлось… И заросло шерстью… На анализы его водили, на экспертизы всякие… Пытались как-то остановить процесс… Ничего не помогло. А когда шерсть пошла, ее, конечно, тоже исследовали… Оказалась женской.
— И со мной может такое произойти? — Руки Пыёлдина вздрагивали, и в такт этой дрожи колебался ствол автомата, который тоже, казалось, начал нервничать.
— Не должно, — без уверенности сказал Цернциц. — Я так думаю, Каша… Не должно.
— Но и не исключено?
— Кто может сказать… Говорю же — непредсказуемо.
— А этот твой… Помощничек… Когда бабой стал, процесс остановился? Или он продолжает и дальше во что-то там превращаться?
— Нет, на этом все прекратилось. Уж замуж вышла, беременная ходит. Мальчика ждет… Хочу, говорит, мальчика.
— И никого не узнает? — пробормотал Пыёлдин в полном смятении.
— Не всех… Далеко не всех. Ну, ладно, Каша, пошли дальше. — И Цернциц, не оглядываясь на потрясенного Пыёлдина, подошел еще к одному неприметному шкафчику. Оказалось, что и это вовсе не шкафчик, а еще один проход, который вел куда-то в темноту. Цернциц вошел внутрь, и тут же проход осветился. Пыёлдин осторожно двинулся следом, стараясь ни к чему не прикасаться, убедившись уже в том, что здесь лишних кнопок нет, что каждая таит в себе если и не смертельную опасность, то уж очень крутую неожиданность.
Коридорчик оказался совсем небольшой, и уже через несколько шагов оба оказались в слабо освещенной комнате, одна из стен которой представляла собой стальную плиту, густо утыканную всевозможными колесиками, рычажками, дисками с цифровыми дырочками. Лампочки, рассыпанные по бронированной стене, то вспыхивали одновременно, то затевали перемаргивание, то вдруг все сразу гасли, и от этого становилось как-то жутковато.
— Чего это они? — спросил Пыёлдин, показав на бегающие по стене огоньки.
— Определяют степень опасности.
— Ни фига себе, — в который раз повторил Пыёлдин. — И долго они так будут перемигиваться?
— Уже закончили… Меня узнали и успокоились.
— И меня узнали?
— Они поняли, что ты со мной.
Цернциц с интересом оглядывался по сторонам, видимо, и ему не часто приходилось бывать здесь. Проходя мимо стальной стены, он любовно касался рычажков и колесиков, касался вспыхивающих под его ладонью лампочек.
— Стой! — вдруг услышал он неожиданный вскрик Пыёлдина. Оказывается, тот, увидев, как за его спиной медленно и неотвратимо закрывается массивная дверь, бросился к ней, пытаясь остановить, но дверь слилась со стеной так плотно, что остался лишь еле заметный шов. — Где мы? — нервно спросил Пыёлдин, шаря глазами по стенам.
— Это сейф, Каша.
— А где деньги?
— За этой вот стеной, — Цернциц ласково похлопал ладонью по стальной плите.
— А ключ…
— Я уже говорил… Ключа нет. Вернее, он есть, но это совершенно не то, что ты представляешь. Мой голос и есть ключ к сейфу.
Цернциц медленно, будто в нерешительности, подошел к стене, повернул маленький рычажок, и тут же на стальной поверхности стены вспыхнули несколько красных лампочек. Окинув их быстрым взглядом, Цернциц удовлетворенно кивнул, как бы утомившись от чего-то непосильного, уперся руками в стену и замер, опустив голову.
— Ты чего? — обеспокоенно спросил Пыёлдин. — Поплохело?
— Помолчи!
И вдруг из стальных глубин раздался странный звук. Побледневший Пыёлдин, испугавшись непонятно чего, отшатнулся к противоположной стене и только там, уперевшись спиной в холодную поверхность, догадался — это был глубокий, словно долго сдерживаемый вздох. В нем ощущались бесконечная мощь и бесконечное превосходство. И еще была еле превозмогаемая усталость. Вздыхал не человек, да и животное, каким бы громадным оно ни было, так вздохнуть не могло.
— Слушаю тебя, — произнес голос, от которого у Пыёлдина изморозью пошла спина. Звук голоса шел не из динамиков, это не была магнитофонная запись, слова явно рождались прямо сейчас, в эти мгновения.
— Это я, — сказал Цернциц, не поднимая головы.
— Узнал, — раздался не то вздох, не то стон. — Ты не один?
— Это друг.
— Кто он? — Голос звучал почти без выражения, но какие-то чувства в нем все-таки ощущались, интонации были вопросительные. В то же время говоривший явно сознавал, что имеет дело с существом ниже его по возможностям.
— Я же сказал — мой друг.
— Ты врешь. У вас другие отношения.
— Не вру.
— Почему он с оружием?
— Так надо.
— Он появился здесь недавно.
— Мы с ним знакомы двадцать лет, — сказал Цернциц, все еще стоя у стены с опущенной головой.
— Правильно… Не врешь.
— Открой, пожалуйста.
— Ты ему доверяешь?
— Да.
— Ему нельзя доверять. Он не отвечает за свои поступки.
— Я сам отвечаю за его поступки. Открой, Сезам… Прошу тебя. Я знаю, что делаю.
— Хорошо. Я предупредил.
— Спасибо. Благодарю тебя.
— Я предупредил, — повторил голос с сожалением, видимо, не хотелось ему открывать сейф, что-то насторожило Сезама в Пыёлдине.
В глубинах сейфа началось какое-то скрытое движение. Пыёлдин не понял, что изменилось в комнате, но остро ощутил, что произошли перемены. Их почувствовал и Цернциц, с облегчением отталкиваясь от стены. И тут же плита, размером с небольшую дверь, как бы углубилась и отошла в сторону. Открылся маленький проход, в который можно было войти лишь согнувшись.
Цернциц вошел первым и уже изнутри, из глубины еще одного помещения поманил Пыёлдина. И тому ничего не оставалось, как протиснуться в следующую комнату. Внутри было светло, хотя Пыёлдин не увидел ни окон, ни светильников, просто было светло. Но куда больше Пыёлдина потрясли стройные ряды стеллажей из хромированных уголков. Они шли от пола до потолка и вплотную были заставлены пачками долларов. Насколько успел разобраться Пыёлдин, за этой комнатой тянулись точно такие же, с такими же хромированными стеллажами, нагруженными долларами.
Цернциц, видимо, понял потрясение Пыёлдина и, сбросив на пол пачку долларов размером с книжную упаковку, устало сел на нее, жестом предложив Пыёлдину поступить точно так же. Усевшись на такую же пачку, Пыёлдин с ужасом осознал, что под его задницей находятся примерно двенадцать миллионов долларов — именно столько он потребовал недавно у Цернцица, преодолевая мистический ужас перед чудовищной суммой.
Некоторое время друзья сидели молча. Цернциц думал о своем, великодушно давая Пыёлдину возможность обвыкнуться в новой обстановке. Со стороны могло показаться, что два уставших грибника присели в лесу на пеньки и решили немного отдохнуть, прежде чем снова взять свои корзиночки и отправиться на поиски неуловимых белых, подосиновиков, подберезовиков…
— Что скажешь, Каша? — спросил наконец Цернциц.
— Что сказать, — подавленно произнес Пыёлдин. — Не знаю, что и сказать… Похоже, от голода ты не умрешь.
— Я умру от другого, — сказал Цернциц буднично и устало.
— От чего же ты собираешься помирать, Ванька?
— Хлопнет меня кто-нибудь по пьянке… Так мне кажется.
— Вряд ли, — с сомнением проговорил Пыёлдин. — Не думаю… Но о таких деньгах, Ванька, мы с тобой не мечтали.
— Почему? Я мечтал только о таких. Впрочем, нет, не мечтал… Слово какое-то глупое… Хотел! Да, таких денег я хотел всегда. Но скажу еще одно… Это уже не деньги.
— Что же это, по-твоему?!
— Деньги, Каша, это сотня в кармане, ну, тысяча, две тысячи… А дальше начинается что-то другое, страшноватое… Я говорил о превращениях, которые случаются с людьми, попавшими в денежное силовое поле… Нет, это не деньги, это… Это, Каша, бомба, которая может взорвать не только отдельного человека, но и страну, планету… Человек, владеющий такой кучей денег… перед чем-нибудь остановится? Его самого что-нибудь остановит?
— Как же ты уберегся в этом силовом поле? — спросил Пыёлдин подозрительно — не дурит ли его старый подельник.
— А почему ты решил, что я уберегся? — горько усмехнулся Цернциц. — И со мною происходят разные вещи, я тоже превращаюсь…
— В кого?!
— Не знаю… Я все время превращаюсь, не останавливаюсь…
— И ты уже не тот Ванька, с которым мы когда-то шастали по чужим огородам? Ничего в тебе от того Ваньки не осталось?
— Наверно, все-таки что-то осталось, — неуверенно проговорил Цернциц, и впервые Пыёлдин увидел в его глазах растерянность.
— А помнишь то утро, когда мы сидели на железнодорожной насыпи где-то возле города Днепропетровска, а мимо нас проносились поезда с углем, с рудой, с металлом… Помнишь? И было у нас тогда на двоих одно вареное яйцо далеко не первой свежести… Помнишь, где мы взяли это яйцо?
— В станционном буфете сперли! — воскликнул Цернциц с просветленной улыбкой.
— Точно! Ну, у тебя, Ванька, и память!
— Помню… — проговорил Цернциц со слезами на глазах. — И цвели одуванчики, за лесополосой урчал трактор, у хаты дико орал петух… Как он орал, как орал… У меня до сих пор в ушах ломит! И страшно хотелось жрать, как же мне тогда хотелось жрать! Не было желания сильнее.
— Было, — обронил Пыёлдин. — Спать хотелось. А девочку помнишь?
— Какую? — Цернциц поднял голову. — Какую девочку?
— Она шла по тропинке справа… Вдоль насыпи, справа от нас, в синем платье…
— Нет! — вдруг вскрикнул, как от боли, Цернциц. — Нет, Каша! Она шла слева! Слева, Каша! Вспомни! — Цернциц смотрел с такой мукой, будто и в самом деле имело значение — шла девочка справа или слева.
— Да, вроде слева, — согласился Пыёлдин.
— Вот-вот! — обрадовался Цернциц. — И ты спросил у нее… Ты спросил… Девочка, хочешь, я дам тебе половинку яйца… И она подошла… Босая, замызганная какая-то, она была еще более замызганная, чем мы с тобой… Хотя жила, наверно, в той хате, где петух орал…
— Жила, — проговорил Пыёлдин каким-то смазанным голосом. — Жила… За посадкой, наверное… Там петух… Понял, там петух орал…
Цернциц удивленно посмотрел на Пыёлдина — тот рыдал навзрыд, грязным кулаком размазывая по щекам слезы.
— Каша, — вымолвил он потрясенно. — Каша…
— На ней было платье… С синими цветочками… И бусы…
— Каша, — шептал Цернциц, сам готовый расплакаться.
Некоторое время Пыёлдин не мог произнести ни слова. Он мычал, тряс головой, тер лицо кулаками, пытался что-то сказать, попросить о чем-то…
— Говори, — наконец выдавил из себя Пыёлдин.
— Хорошо, — кивнул Цернциц. — Сейчас… Мы тогда дали ей по четвертушке. И у нее получилась половинка яйца. Она съела, улыбнулась и пошла по дорожке… И скрылась за поворотом…
Пыёлдин продолжал мычать, но наконец смог взять себя в руки.
— Иван… Иван… ты не поверишь… Она все время рядом… Со мной рядом… Как заболею, как подскочит температура, она тут же и приходит… Или когда посадят… В первую же ночь приходит и рядом с нарами стоит…
— Снится? — спросил Цернциц.
— Нет, — Пыёлдин потряс головой. — Так приходит…
— Живьем?!
— Да… Понимаешь, придет и стоит… когда температура под сорок, когда на нарах первую ночь… И это… Смотрит.
— И что? Говорит что-нибудь?! Каша, у тебя же спрашиваю! — кричал Цернциц со странной настойчивостью. — Говорит что-нибудь, когда приходит?
— Нет… Смотрит и молчит. И перед этим моим побегом приходила… В последнюю ночь. Босая, в рваном платье… Платье у нее было в цветочек…
— Да, — кивнул Цернциц. — Синие незабудки.
— Во-во… Пришла перед побегом… Стоит, улыбается… И я понял — получится, все у меня получится… И получилось.
— У нее были бусы из каких-то ягодок, — сдавленно произнес Цернциц. — На нитке… Замусоленная ниточка, и на ней красные ягодки.
— Смородина, — подсказал Пыёлдин. — Красная смородина.
— Да, скорее всего… И крестик.
— Да-да, и крестик, — подхватил Пыёлдин, опять заливаясь слезами. — Тоже на ниточке. — Он поднял голову и увидел, что Цернциц отвернулся, плотно прижав ладони к лицу. Он не рыдал, но и смотреть мокрыми глазами на Пыёлдина не мог, что-то ему мешало, останавливало.
— Сейчас… Я сейчас… — бормотал Цернциц.
— Что?! — озаренно воскликнул Пыёлдин. — Тоже?!
— Д… да…
— Приходит?!
— Да…
— Когда?!
— По-разному…
— И что?
— Молчит.
— Улыбается?
— Нет… Не улыбается. И ни слова… Смотрит…
— Ничего, не переживай, — Пыёлдин осторожно положил руку Цернцицу на плечо. — Улыбнется. Вот увидишь, улыбнется.
— Может быть… Совсем недавно… Два дня назад приходила…
— И что?
— Помолчала и ушла. И платье в цветочек, и бусы из ягодок, и крестик… Видно, хотела предупредить, что ты наведаешься, что в гости собираешься… Но не предупредила… А сам не догадался.