Но эта тьма продолжалась всего несколько секунд.
Вдруг, неизвестно откуда, появился таинственно-трепетный, голубовато-фиолетовый снег. Сначала он был очень слабым, но, мало-помалу, усиливаясь, залил собою тронный герцогский зал, накладывая на лица всех присутствующих странные блики.
Это был особенный свет, не схожий с тем, который получается от «потешного»[15] огня.
Стало почти ярко-светло.
Анна Иоанновна, приложив руку к сильно бьющемуся сердцу, приподнялась с кресла.
— Ах! Что же это такое? — тихо слетело с ее губ.
Этот самый вопрос хотели, но боялись задать и все присутствующие, прикованные взорами к синьору Джиолотти.
Появился придворный лакей. Он нес большой металлический таз, наполненный снегом.
— Поставьте его сюда! — приказал Бирон, показывая на место как раз против трона герцогини.
Гробовое молчание воцарилось в зале.
Джиолотти подошел совсем близко к ее светлости и спросил:
— Что вы видите здесь, ваше высочество?
— Здесь? Здесь — снег, — ответила Анна Иоанновна.
Тогда Джиолотти обратился и к гостям августейшей герцогини:
— И вы все видите только снег?..
— Да… да… ну, конечно!.. Да, — в удивление посыпались робкие ответы.
Тогда великий чародей Джиолотти простер руки над тазом со снегом и произнес:
— Смотрите, вы все, смотрите, ваше высочество, сюда!.. Не спускайте глаз!
И взоры всех устремились на невинный предмет.
Снег стал таять точно под влиянием сильнейшей жары. Вместо снега появилась вода, а на ней, на этой воде, — маленькие-маленькие зернышки светло-желтого цвета.
Из одного из этих зернышек стал поразительно быстро расти ствол и покрываться ветвями, на которых появились темно-зеленые листья.
Ужас овладел и Анной Иоанновной, и ее гостями.
— Ах!.. — пронеслось по залу.
А взор великого чародея не отрывался от сказочно быстро растущего ствола. Его руки все так же были распростерты над тазом, и все так же властно-уверенно звучал его голос, произнося какое-то магическое заклинание на латинском языке:
— Nasce o, arbor magnae misteriae, nasce! Est in corpore tuo Signum et vis vitae aeternae… Egomet, Magistr Maximus, potentiae summae volo.[16]
Все выше, выше становилось это заколдованное дерево.
— Боже! Что за дьявольщина?! — испуганно отшатнулся Кейзерлинг. — Это — волшебное дерево!
— Fiat lux! Да будет свет! — властно произнес Джиолотти.
Таинственный фиолетовый свет куда-то исчез, уступив место красно-желтому свету свечей люстр и канделябров.
Перед всеми стояло высокое дерево, на котором висели великолепные мандарины.
Джиолотти, сорвав один, почтительно поднялся по ступеням трона и протянул герцогине «магический плод».
— Лучшей наградой мне, далекому чужеземцу, могла бы явиться милость, если бы вы, ваше высочество, соблаговолили принять от меня этот душистый плод, столь быстро выросший на снегах вашей отчизны! — Итальянец почтительно склонился перед Анной Ианновной, которая совсем «сомлела».
Это первое чудо таинственного магистра привело всех в состояние какого-то столбняка.
Бирон подал знак — и грянула музыка. Но звуки того упоительного вальса, который всегда столь зажигательно действовал на сентиментально-чувственных митавок, не произвели теперь ни малейшего эффекта. Так сильно было впечатление, произведенное на всех синьором Джиолотти.
Однако бал все же начался.
Джиолотти стал беседовать с Бестужевым, на которого чудо великого магистра произвело как раз обратное впечатление: более чем когда-нибудь Петр Михайлович был убежден, что имеет дело просто с ловким фокусником, а вовсе не с ученым.
Бирон, воспользовавшись тем, что начались танцы, подошел к герцогине и тихо спросил ее:
— Ну что? Видели?
— Да!.. — так же тихо ответила она.
— Остались довольны?
— Я поражена, Эрнст…
— Убедились в могуществе того человека, которого я вызвал из далекой Венеции?
— О, да!.. Но я боюсь его, Эрнст Иванович, он вселяет мне какой-то ужас…
И в шепоте Анны Иоанновны действительно звучал страх.
— А между тем, Анна, вам надо не бояться его, а благословлять, потому что он сулит вам такое счастье, о котором вы даже и мечтать не могли, — произнес Бирон.
— Что же: он будет гадать мне сегодня при всех?
— Да. Он вообще покажет всем еще немало чудес.
Бестужев, разговаривая с чародеем, не спускал взора с Анны Иоанновны и Бирона.
«Что этот «конюх» нашептывал ей? Я убежден, что разговор идет о том «чуде», которое вот стоит передо мной, — о Джиолотти. Но неужели он при всех ляпнет такую штуку, о которой говорил мне Бирон? — тревожно проносилось в голове обер-гофмаршала. — Ведь если он громогласно заявит, что Анну ждет императорская корона, это немедленно станет известно в Петербурге. А там на меня и так косятся».
Джиолотти как бы сразу прозрел, какие тревожные мысли обуревали обер-гофмаршала.
— Что вы так угрюмы, ваше превосходительство? — тихо спросил он Бестужева.
Тот, пожав плечами, ответил:
— Ведь для вас, такого могущественного чародея, нет тайн. Если это справедливо — угадайте причину моего тревожного состояния духа.
Пристально-пристально поглядел в глаза царедворцу великий магистр и еще тише сказал ему:
— Вы боитесь одного бестактного чуда с моей стороны. Но, во-первых, если вам не угодно, чтобы оно совершилось, его и не будет, а во-вторых — оно будет сделано так тонко, что, кроме ее светлости, вас, господина Бирона и меня, об этом никто не будет знать.
«Да, это — необыкновенный человек! — вздрогнул Бестужев. — Он читает чужие мысли как открытую книгу».
— Хорошо! — сказал он. — Я полагаюсь на ваше искусство и на вашу ловкость, синьор Джиолотти.
Великий магистр, с низким поклоном подойдя к герцогине, спросил:
— Не пожелаете ли вы, ваша светлость, чтобы я воспроизвел перед вами какие-нибудь картины из того прошлого, которое вам почему-либо особенно мило и дорого?
— И я увижу эти картины?
— Да, совершенно ясно.
Удивленный шепот гостей пронесся по залу.
— Что же я должна для этого сделать? — пролепетала Анна Иоанновна робким голосом.
— Очень немногое. Я только попрошу вас усиленно думать о том, что вам было бы угодно видеть.
После этих слов в руках чародея появилось маленькое золотое блюдечко, на которое он что-то насыпал из золотого же флакончика. Затем он поставил блюдечко на круглый небольшой столик, и вдруг трепетно-голубое пламя взвилось прямым, ровным столбом над таинственной чашечкой, а клубы ароматного, странно пахнущего дыма волнами заходили по залу. Казалось диковинным, как, откуда могли взяться столь большие клубы, в которых совсем скрылась фигура великого магистра. Вместе с этим откуда-то издалека донесся и прокатился по огромному залу аккорд музыки. Тихий звон серебристых колокольчиков как бы примешался к мелодичному звуку туго натянутой тонкой струны. Свет сразу погас. Потухли все люстры, все канделябры.
Анна Иоанновна почувствовала, что чья-то горячая рука с силой схватила ее руку, и она услышала слова чародея:
— Сосредоточьтесь над тем, что вы желаете видеть, ваша светлость! Думайте только об этом и пристально глядите прямо вперед.
Грозно, повелительно звучал голос Джиолотти; в нем уже не было ни мягкости, ни придворной вкрадчивости, а звучало лишь приказание.
Сам он казался каким-то огненным существом в том мраке, который воцарился в зале, — точно человека облили спиртом и подожгли.
— Вы видите что-нибудь на стене? — спросил затем чародей.
— Нет… ничего, — ответила герцогиня, — только какие-то искры.
— Напрягайте зрение!
И вдруг на стене, чуть-чуть озаренной фиолетово-голубоватым светом, стали вырисовываться фигуры. Сначала они не имели правильных, определенных очертаний. Казалось, точно бесформенные тени вздрагивали и плясали, то пропадая, по появляясь вновь.
Глубокая тишина царила в зале. Было лишь слышно взволнованное дыхание Анны Иоанновны и ее гостей.
Бежали секунды, сменяясь минутами, которые всем мнились бесконечными часами вследствие остроты жгучего, напряженного ожидания «чего-то страшного, необычайного с того света, от власти Сатаны».
Но вот мало-помалу пляшущие тени стали принимать определенные формы.
— Ах!.. — пронеслось вторично по залу.
Все увидели следующее: огромный, длинный стол, весь заставленный кубками, кувшинами. Посредине него, на почетном месте, восседает огромная фигура грозного царя, императора Петра. По правую руку его сидит худощавый, болезненного вида, молодой человек в какой-то иноземной военной форме с лентой и звездой.
— Кто это? Вы узнаете? — тихо, но повелительно прозвучал голос великого магистра, продолжавшего держать Анну Иоанновну за руку.
— Боже мой! — в ужасе прошептала она. — Да, да, все это так… Это — картина нашего свадебного пира… Вот мой могучий дядя, император Петр… А это — мой муж… Пустите меня, мне страшно!..
— А вот та, кто сидит по левую руку императора, кто она? — спросил чародей. — Глядите пристальнее!
— Это — я, я сама…
Чудесное, необычайное видение горело на стене несколько минут, а потом потухло. Но через пять-шесть секунд причудливые тени опять заколебались на стене.
Одна из присутствующих дам — жена важного курляндского чина — не выдержала ужаса таинственного сеанса и упала в обморок. Ее поспешно вынесли на руках в соседнюю гостиную.
Но завороженность толпы придворных гостей была настолько сильна, что происшествие, которое в иное время вызвало бы переполох, теперь не привлекло ничьего внимания.
Картина, представившаяся всем, была следующая: унылая поляна, занесенная снегом. Высокая гора… Небольшое здание, ярко освещенное. Несколько повозок, из которых первая, отличающаяся особой роскошью, окружена толпой людей. Из повозки выносят на руках человека в меховой шинели. Она распахнулась и позволяет видеть ленту и звезду… Тут же, впереди других, в бархатной горностаевой шубке стоит молодая женщина в позе глубокого отчаяния, заломив руки…
— Смотрите, ваше высочество, вы узнаете эту картину?.. — властно прозвучал голос Джиолотти.
— Это он, наш трагически умерший герцог! Это — видение его смерти в Дудергофе! — прокатился по залу испуганный гул голосов.
Анна Иоанновна, глубоко потрясенная, бессильно свесилась на руку великого чародея.
— Не надо больше… не надо… Мне дурно!.. — умоляюще произнесла она.
Бестужев, грубо схватив Джиолотти за рукав, дрожащим голосом произнес:
— Довольно! Или вы хотите уморить ее… и всех нас?
Люстры и канделябры зажглись сами собой снова. Анна Иоанновна стояла, тяжело дыша. Лица других были не менее бледны и взволнованны.
— Я… я не знаю, как назвать это, но… покажите мне лучше, что ожидает меня впереди… — сказала герцогиня.
Джиолотти поклонился и вышел из зала. Вскоре он появился, держа в руке большой бокал тонкого стекла. По дороге, как на грех, он столкнулся с Кейзерлингом.
— Вы, высокоученый господин Джиолотти, быть может, покажете и нам, скромным гостям ее светлости герцогини, наше будущее? — спросил канцлер, отвешивая церемонный поклон чародею.
— Сделайте одолжение, господин канцлер! — ответил Джиолотти, с улыбкой поглядывая на него. — Но прежде я поговорю с вами о настоящем. Великий Боже! Ах! Что это такое?! — в испуге закричал он, отшатываясь от курляндского канцлера.
Кейзерлинг, в свою очередь, перепуганный до смерти, отскочил от великого магистра.
— Что это? Что это с вами?! — продолжал Джиолотти.
— Что? Что со мной?!
— Да вы посмотрите, что происходит с вашим носом! Ведь он растет, как сук дерева! О, Боже! Это — уже не простой нос, а… какой-то чудо-нос.
В смертельном страхе схватился чопорный курляндский вельможа за свой злополучный нос, но кончик его он мог ущипнуть лишь на расстоянии не менее четверти аршина от его законного, обычного места.
Все сначала замерли, так как видели собственными глазами (как рассказывали позже), что достопочтенный нос Кейзерлинга действительно вытянулся в несуразную длину.
— Donner-wetter! Was haben Sie gemacht mit meinem Nase?![17] — заорал как полоумный, забывая об этикете, Кейзерлинг.
Несмотря на то, что весь зал был настроен «мистически-страшно», дружный хохот прокатился среди гостей.
Анна Иоанновна хохотала как сумасшедшая.
А Джиолотти продолжал:
— Я? Да Бог с вами, любезный господин Кейзерлинг! Мне просто показалось, я ошибся… Ваш уважаемый нос находится в вожделенном порядке… Посмотрите, пощупайте сами!..
Кейзерлинг дотронулся до носа и в негодовании тихо воскликнул:
— Какая глупая шутка! Но черт меня возьми на этом месте, если я сам не видел, что мой нос вырос, как большой огурец…
Великий магистр бережно, осторожно поставил бокал с водой на столик перед герцогиней, затем выпрямился, гордым взглядом своих удивительных глаз обвел ряды гостей и произнес:
— Я попрошу вас всех думать о том, что ожидает в будущем ее светлость, герцогиню Курляндскую. — Он подошел к столику и, не сводя горящего взора с лица Бестужева, сказал: — Вы — единственный человек, кто сомневался в моем могуществе! Посмотрите в бокал!
Бестужев стал смотреть. Он глядел долго и пристально.
— Видите? — спросил Джиолотти.
— Неясно… какие-то круги…
— Еще смотрите!
И вдруг Бестужев отпрянул назад.
— Ну?..
— Да, я увидел… — глухо произнес резидент. — Господи!..
Холодный пот выступил на его лбу.
Анна Иоанновна, довольно грубо оттолкнув Петра Михайловича, жадно склонилась над стаканом и, вглядевшись, произнесла:
— Вода… просто вода… Ах! Что это?.. Ко… коро…
— Да, это корона! — вырвалось у Бирона.
Все в изумлении переглянулись. Откуда он, этот выскочка, может знать, что видит герцогиня в бокале?
Счастливое, блаженное выражение разлилось на лице Анны Иоанновны.
Она приложила руку к сильно бьющемуся сердцу и дважды повторила:
— Корона… корона! — а затем в порыве радости и благодарности быстро сняла с пальца бриллиантовое кольцо и протянула его Джиолотти. — Возьмите на память о сегодняшнем вашем чудесном предсказании эту безделушку, любезный синьор Джиолотти.
Великий магистр опустился на одно колено и, почтительно принимая драгоценный дар из рук герцогини, произнес настолько тихо, что это расслышали только Анна Иоанновна, Бестужев и Бирон:
— Благодарю вас, ваше будущее императорское величество!
Вся эта сцена с короной никого из придворных гостей особенно не удивила. Корона… О какой короне шла речь? Какую корону увидела герцогиня в таинственном фиале? Ну, разумеется, герцогскую, то есть корону своего будущего супруга, будущего герцога Курляндии. Ни для кого из митавских высших сановников и обер-ратов не являлось секретом пламенное желание вдовствующей герцогиня во что бы то ни стало выскочить вновь замуж, и они решили, что, очевидно, чародей предсказал Анне Иоанновне нового мужа.
Бал окончился большим ужином, после которого танцы уже не возобновились и начался разъезд.
На этот раз митавцы были более чем довольны балом своей «скучной» герцогини: чудеса Джиолотти явились столь диковинным зрелищем, что Митава — в лице ее аристократии — не спала и остаток ночи. Единственным недовольным был Кейзерлинг: он не мог простить этому «ферфлюхтеру»[18] Джиолотти историю со своим носом.
Сделать его, канцлера, посмешищем всего блестящего собрания… Да ведь это — дерзость, превышающая всякую меру.
XI Поздняя гостья
— Ну, вы довольны, синьор Бирон? — обратился Джиолотти к Бирону, когда он после бала очутился в помещении фаворита герцогини.
— Честное слово, дорогой Джиолотти, я не мог ожидать ничего подобного! Вы превзошли мои самые смелые ожидания.
Джиолотти загадочно улыбнулся.
— То, что видели вы и все, — это еще не полное проявление моей силы, — промолвил он. — Если хотите, уговорите герцогиню присутствовать завтра на тайном сеансе, на котором кроме вас может находиться еще и Бестужев.
— А что же будет происходить на этом сеансе?
— Это вы увидите, дорогой господин Бирон! — с пафосом и с таинственностью ответил великий магистр. — А теперь я хотел бы отдохнуть, так как вследствие большой затраты энергии я чувствую легкую слабость.
Бирон провел великого чародея-гостя в его комнату, и, обменявшись пожеланиями спокойной ночи, они разошлись.
Отделение Бирона находилось в западной части замка. Та комната, в которой поселился Джиолотти, непосредственно примыкала к коридору.
Великий чародей разоблачался. Он уже снял с себя свою роскошную, таинственную цепь, скинул мантию и только что принялся было расстегивать камзол, как в дверь его комнаты, со стороны коридора, послышался легкий-легкий стук.
Джиолотти удивленно поднял брови:
«Кто это жалует ко мне? Бирон? Но мы уже простились с ним? А-а, может быть, кто-нибудь из прислуги».
Он подошел к двери и тихо спросил:
— Кто там?..
— Ради Бога, отворите дверь и впустите меня… Мне очень надо видеть вас… — тихо ответил приятный женский голос.
Облако искреннего изумления пронеслось по лицу Джиолотти. Он наскоро застегнул камзол и столь же поспешно надел на грудь чудесную цепь. Отворив дверь, он ласково произнес:
— Грядите с миром, дитя мое.
В комнату чужеземного кудесника поспешно вошла высокая, стройная женщина, закутанная в черный тюль, с атласной полумаской на лице.