Я тут же заявила ему, что я не болтушка, личные дела его учреждения меня ничуть не интересуют, но его я считаю весьма приятным человеком и ни в чем не могла бы ему отказать. Поэтому я пообещала ему забыть всю эту историю. Это его вполне удовлетворило. Он трижды поцеловал мне руку, сказал, что полагается на меня, как на каменную стену, а потом добавил:
— А теперь я покажу вам галерею моих подчиненных.
Он вытащил из ящика письменного стола целую пачку фотографий различного формата — от маленьких любительских снимков до больших кабинетных. Я пересмотрела их все очень внимательно, некоторые по несколько раз, но не нашла среди них изображения фальшивого поручика Сохновского. Зато меня искренне развеселила одна фотография. На ней был снят некий почтальон или лесник (я никогда не могла научиться различать мундиры — вот Данка знает их все точно), молодой человек с усиками под Адольфа Менжу и испанской бородкой. Он был удивительно, ну просто удивительно похож на Роберта. Если бы не усы и борода, да еще мундир и очки, выглядел бы его близнецом.
Я невольно немного задержала ту фотографию в руке, и это привлекло внимание полковника.
— Вы знаете этого человека? — спросил он.
Я немного испугалась и самым категоричным тоном возразила:
— Простите, откуда?! Откуда мне знать какого-то почтальона?
— А может, он вам кого-то напоминает? Кого-нибудь из знакомых?
Я засмеялась уже вполне непринужденно.
— Уверяю вас, что никого. Я стараюсь подбирать знакомых, как можно меньше похожих почтальонов.
Мы посмеялись оба, и хотя я не нашла фальшивого поручика, полковник, как видно, нисколько не расстроился. В глубине души я была даже довольна. Не хотела бы стать причиной неприятностей, которые бы имел фальшивый или настоящий поручик узнай я его на какой-то из фотографий. Хоть у меня и было из-за него много хлопот, однако я не привыкла долго злиться на кого-то. Моей натуре мстительность не присуща. Если тот милый молодой человек сумеет открутиться от тюрьмы, я буду искренне рада.
Теперь, когда закончилась вся эта история, я смогу полностью посвятить себя делу двоеженства Яцека. Каждый раз, когда произношу это отвратительное слово, меня охватывает страх. Сразу начинаю думать, что Яцек поступил подло, женившись на мне и даже не предупредив о том, что уже был женат. А теперь он зашел в своей низости еще дальше, не желая на меня положиться и оставляя меня в полной неопределенности, в постоянном страхе перед чем-то таким, что может свалиться на меня, как гром среди ясного неба, и погубить если не всю мою жизнь, то во всяком случае, мое общественное положение, доброе имя.
Я вернулась домой с горечью в душе и обидой на Яцека. Я улаживая его дела, должна ходить по каким-то военным учреждениям, отбывать там заседания и заботиться о его карьере, а он считает меня чужим человеком, которому не хочет сказать правду, с которым не хочет говорить о делах, от которых зависит наше будущее. Это очень нехорошо с его стороны. Даже просто невежливо. Еще немного — и я бы высказала ему все это прямо в глаза. Однако опыт научил меня сдерживать свои сильные порывы.
Я спокойно и складно рассказала ему о своем визите к полковнику. Он как бы обрадовался, когда я повторила то, что говорил полковник относительно его отставки. Но от моего внимания не ускользнуло то, что его радость была ненатуральна. Он должен был ломать комедию до конца. Интересно, какой новый повод он придумает, чтобы устраниться от общественной жизни?.. Я как бы невзначай спросила его, зачем он забрал из банка деньги. Ах, как же он умеет владеть собой! Даже глазом не моргнул. Как видно, был готов к этому вопросу.
— Станислав попросил меня, — спокойно сказал он, — чтобы я ему одолжил. У него возникли какие-то неожиданные материальные затруднения в связи с капиталовложениями в его фабрику.
Мне это сразу показалось неправдоподобным. Данкин жених всегда имел много денег. Я даже знаю, что он недавно с моим отцом финансировал какое-то изобретение. «В конце концов, легче всего, — подумала я, — узнать у самого Станислава».
Однако Яцек оказался хитрее меня, так как тут же добавил:
— Только, пожалуйста, дорогая, никому об этом не говори, потому что Станислав очень просил меня, чтобы о той ссуде никто не узнал. Особенно не хочет он, чтобы это дошло до твоего отца.
Я не могла удержаться, чтобы не заметить как бы между прочим:
— Очень остроумная выдумка.
— Что именно? — удивился он:
— Ну, вся эта история со Станиславом. Но это не имеет значения.
Он взял меня за руку.
— Слушай, Ганка, — сказал с усмешкой, — а может, ты думаешь, что я прогулял эти деньги в Париже?
Я пожала плечами.
— Не имею права проверять, на что ты тратишь свои деньги. Если бы ты даже их прогулял, чего я, впрочем, не подозреваю, то имел бы на то полное право. Ты же сам знаешь, что деньги меня не интересуют. Вот только одно обидно: что ты не счел нужным сказать мне об этом хоть слово. И вообще, в последнее время ты стал какой-то скрытный. Почти совсем со мной не разговариваешь. У меня такое впечатление, будто тебя что-то угнетает, и ты скрываешь это от меня.
Яцек стал очень серьезным и несколько минут молчал. Потом заговорил:
— Дорогая моя Ганечка, я не хочу скрывать от тебя ничего, что хоть в какой-то мере касается нас обоих. И если ты видишь проявление моей предполагаемой скрытности в том, что я не сказал тебе об одолженных Станиславу деньгах, то сейчас я все объясню. Пятьдесят тысяч я взял из банка и отдал Станиславу в день своего отъезда в Париж. В тот день я буквально не имел ни минуты свободной и был озабочен множеством всевозможных дел. Ты и сама это хорошо знаешь. Если же говорить о том, что меня что-то угнетает… — Он на мгновение замолчал и, не глядя мне в глаза, продолжал: — Должен признаться, что интуиция тебя не обманывает. У меня действительно есть некоторые неприятности. И даже весьма серьезные. Но они не касаются ни нашей жизни, ни моего положения, ни вообще современности.
Он опять замолчал, а я затаила дыхание.
— Видишь ли, любимая, — сказал Яцек, — будучи еще молодым и неопытным, я допустил некое легкомыслие. Я имел все основания считать, что последствия того легкомыслия уже не могут принести никакого вреда. Но вот недавно, совершенно неожиданно для меня появились определенные отголоски моего опрометчивого поступка, и отголоски эти ставят меня в затруднительное положение. Я предпочел бы не посвящать тебя во все это. Более того: я считаю это молчание необходимым по многим соображениям.
Я покачала головой.
— Не признаю никаких соображений, которые возводят между мужем и женой стену непонимания. Муж должен считать жену своим вернем другом, если он ее действительно любит.
Яцек встал передо мной на колени и, глядя мне в глаза, спросил:
— Неужели ты можешь сомневаться в том, что я тебя люблю? Что люблю тебя всем сердцем и душой?
Он был просто великолепен со своими повлажневшими глазами и легкой дрожью в голосе. В один миг я поняла, что должна ему верить, что не только он меня любит, а и я люблю его одного и сильнее, чем когда-либо. Я была уже готова отбросить все свои подозрения, отказаться от всяких расспросов и дознаний, однако некий дух противоречия заставил меня произнести:
— Я знаю, что ты меня любишь, не знаю только, почему не хочешь дать мне никаких доказательств этого.
— Ганка! — воскликнул он. — Каких же еще доказательств ты от меня требуешь?
— Я ничего не требую. Но имею право ожидать от тебя откровенности.
Он взял мою руку и, сжимая ее, сказал:
— Ты должна мне верить, когда я говорю, что слишком тебя уважаю, чтобы, не уладив это дело, пятнать твое воображение и твои чистые мысли отвратительными вещами.
— Даже отвратительными?..
— Да. Вот когда все это минует (а я имею основания на это надеяться), то я совсем иначе смогу тебе все описать, и ты воспримешь это совсем по-другому.
Он говорил еще долго и весьма убедительно, ссылался на свою честность по отношению ко мне, чему я, конечно, не могла возразить, и, наконец, я должна была поверить в его добрые намерения.
При всем этом, я и на минуту не допускала мысли, чтобы оставить решение вопроса на Яцека и отказаться от собственного расследования. После сегодняшнего своего визита к полковнику Корчинскому во мне еще сильнее укрепилось убеждение, что я сумею уладить все куда лучше, чем Яцек.
Беспокоит меня молчание дяди Альбина. Еще, глядишь, и рыжая выдра так задурит ему голову, что он забудет, зачем с ней познакомился. Правда, он опытный волокита, но в этих делах самый ловкий мужчина перед красивой женщиной становится беспомощным ягненком. Нужно только уметь с ним обращаться. А уж та англичанка наверняка имеет богатейшую практику.
Одного не могу понять: почему она оставила Яцека вскоре после свадьбы? Ведь он действительно чудесный. И для любой женщины был бы блестящей партией.
Одного не могу понять: почему она оставила Яцека вскоре после свадьбы? Ведь он действительно чудесный. И для любой женщины был бы блестящей партией.
Вечером у нас обедали несколько гостей. Все удалось замечательно. Даже такой требовательный гурман, как Тото, сказал, что никогда не ел такого филе из косули. Соус с каштанами тоже был великолепный. Только мадеры никто не оценил, хотя она была несравненно лучше, чем на последнем обеде у министра. Зря я выпрашивала ее у мамы.
Наконец, где-то около двенадцати, все разошлись, и теперь я могу спокойно записать впечатления прошедшего дня. У Яцека в спальне сидит тетя Магдалена и утомляет его какими-то рассказами. Я уже не такая злая на нее, потому что прием действительно удался на славу. Как я рада, что Яцек снова в Варшаве! Даже сказала Тото, что теперь не смогу встречаться с ним так часто. Он ужасно расстроился. Вот и хорошо. Пусть не думает, что все в жизни дается так легко.
Что будет завтра? Теперь каждый день приносит мне что-то новое и удивительное. Немногие женщины могут похвастаться такой насыщенной жизнью, как моя. Я уже думала о том, что, возможно, со временем напишу о себе роман. Когда я сегодня вечером сказала о своем намерении Витеку Гомбровичу, он очень меня в этом поддержал. Как же это он выразился?.. Ага! Что перед моим романом поблекнет исповедь Ренара. (Я не уверена, то ли Ренара, то ли Руссо, а может и Рембо. Во всяком случае, какого-то французского писателя на «Р»). Он очень хорошо это сказал. Надо будет обязательно прочесть какую-нибудь его книгу. Хотя Мушка читала и утверждает, что там ничего нельзя понять. Я всегда считала, что она бестолковая. Как это можно не понять книги! А вот я понимаю абсолютно все, даже астрономические трактаты Джинса.
Завтра надо непременно отдать заузить каракулевое манто и немного уменьшить клеш внизу.
Наконец тетя ушла. Правду говоря, соскучилась я за Яцеком.
Пятница
Приехал Роберт. Для меня была приятная неожиданность, когда я услышала в трубке вместо голоса той избалованной горничной его теплый баритон. Это взбодрило меня на целый день, потому что проснулась я в ужасном настроении. Да и любая женщина на моем месте, вышла бы из себя. Разве так должен вести себя муж после долгого отсутствия?
Еще когда я зашла вчера в его спальню, он не соизволил заметить, что на мне новый прехорошенький халатик. Трижды его переделывали, пока закончили. Настоящее чудо: белый матовый шелк, очень плотный, покроенный по образцу францисканской рясы. С капюшоном и широченными рукавами. Прекрасно собирается в складки и потрясающе эффектно обрамляет голову. Если бы я могла показаться в нем Роберту, тот был бы вне себя от восторга. Надо быть совершенно лишенным эстетического вкуса, чтобы не заметить такую красоту.
А Яцек в ответ на мой поцелуй спросил:
— Ты ничего не хочешь мне сказать?
Тон его был холодноватый, а во взгляде ощущалось осуждение.
— А в чем дело? — спросила я.
И тут же меня осенило, что, видимо, это тетя на меня наговорила. Целый день в поведении Яцека было столько сердечности, и вдруг такой тон!
— Дело в том, — сказал он, — что я предпочел бы узнавать не от третьих лиц, что моя жена в отсутствие мужа принимает у себя кого-то, незнакомого мне, встречается с каким-то паном по каким-то пивнушкам и тому подобное. Пойми меня правильно. Я ни в чем тебя не подозреваю. Однако считаю, что когда ты заводишь какие-то флирты, то простое приличие требует рассказать об этом мне.
Я была так возмущена, что с трудом сдержалась, чтобы не сказать:
«Какое право имеешь, ты, двоеженец, читать мне мораль?"
Однако взяла себя в руки и спросила:
— А ты хотел бы, чтобы я тоже верила всем сплетням, которые кто-то может выдумать о тебе?
Яцек покраснел. (Может, кроме той рыжей выдры, у него еще что-то на совести?) Он нахмурился и покачал головой.
— Речь не о сплетнях, а о вполне конкретных вещах.
— Знаю, знаю. Это все твоя любимая тетушка. Вбила себе в голову, что посредник по продаже земли — мой любовник. Страшно даже подумать, сколько гадости в голове таких протухших старых панн!.. Конечно! Меня разоблачили, я имею одного любовника посредника, второго трубочиста и третьего дворника! А не говорила тебе твоя тетя о кавалерийском эскадроне?
— Успокойся, дорогая, — сказал Яцек. — Она вовсе не говорила, что у тебя есть любовник. Напрасно ты обвиняешь ее в таких нелепых подозрениях. И вообще, как ты можешь позволить себе такие безобразные слова? Она просто рассказала мне, что дважды видела тебя с неким паном, которого описала как очень приличного и благородного с виду, совсем непохожего на посредника.
— Не знаю, может, у твоей тети есть какие-то специальные предписания по поводу внешнего вида посредников, — пожала я плечами. — Во всяком случае, я тут совершенно ни при чем.
— Но тетя Магдалена утверждает, что впоследствии приходил настоящий посредник …
— Твоя тетя — кретинка. У нее не укладывается в голове, что в Варшаве может существовать два посредники по продаже земельных участков.
— Пусть так. Но я поручил продажу нашего участка тому самому толстому Ляскоту.
— Мой милый, ты такой же зануда, как и твоя тетя. Неужели ты не можешь себе представить, что он, твой Ляскот, или как его там зовут, в свою очередь мог перепоручить дело какому-то Драпачу?
— Драпачу?
— Ой, мне безразличны фамилии тех посредников! Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я вела геральдические книги варшавских посредников!
Яцек задумался и ответил:
— Твоя правда, дорогая. Но если я принял во внимание то, что рассказала мне тетя, то лишь потому, что ты ни словом не обмолвилась мне, что виделась с каким-либо посредником. Не понимаю только одного: зачем тебе было встречаться с ним в какой-то пивнушке?..
— Как бы ни так, в пивнушке! Какая удивительная правдивость! Вероятно, это твоя тетя Магдалена ходит по пивнушкам. Ты просто утратил здравый смысл, если можешь такому поверить. Я просто выходила из дома за пирожными и встретила того посредника в подъезде. Он провел меня в кондитерскую на углу, вот и все. А если тебе недостаточно моего объяснения и ты не оставишь эту тему, то запомни: еще раз услышу слово «посредник», сейчас же собираю свои вещи и уезжаю в Голдов.
Я кипела вся от злости, просто кипела!
— И еще одно, — добавила я. — Хватит с меня твоей тети Магдалены. Одна из нас здесь лишняя. Я не хочу больше видеть в доме эту пани. Или она уберется отсюда, или я. И знай — я своего решения не изменю.
Сказав это, я ушла в свою спальню и демонстративно повернула ключ в замке. Яцек минут пять стоял под дверью, извиняясь и умоляя, чтобы я не сердилась. Я не отозвалась ни словом. Конечно, и сама полночи глаз не сомкнула.
Утром я не поздоровалась с тетей. Она наливала кофе в столовой, и я прошла мимо нее, как мимо пустого места. Я заметила, как это ее напугало. Вот уж проучу я эту идиотку!.. Яцеку сказала «добрый день» тоном владелицы пансионата, которая обращается к новому жильцу:
— Что желаете на завтрак?
У него был расстроенный и виноватый вид, но это меня не тронуло. Мне было интересно, перестал ли он верить теткиным глупостям, но, к сожалению, его вызвали по телефону в министерство. Вот тогда я и позвонила Роберту. Это сразу подняло мне настроение. Хотелось увидеть, как он меня встретит. Мы условились на пять.
Порадовало меня еще одно дело: вдруг вспомнила, что именно сегодня приглашена Гальшкой на завтрак. Я знала, как ей важно, чтобы я была. Она нарочно устроила этот завтрак, чтобы познакомиться поближе с директором Гуцулом, который видел меня когда-то у моря и теперь специально приехал из Катовице встретиться со мной. Тот Гуцул очень нужен ее мужу в связи с какими-то там делами. Я, конечно, пообещала, что буду, а сегодня за несколько минут до двух позвонила и сказала, что у меня ужасно болит голова и я не приеду. Представляю себе, как взбеленится Гуцул. Так ей и надо!
Приняв все возможные меры предосторожности (кажется, Яцек таки серьезно меня подозревает), я поехала на Жолибож. Дядю не застала. Что с ним происходит? Я все сильнее беспокоюсь. Домой вернулась расстроенная и с порога попала в Данкины объятия. Они все уже приехали из Голдова. Отец, слава богу, чувствует себя лучше. Через несколько дней уже сможет ходить. Португалец прислал ему (странный способ искупления греха!) четыре шкуры пум, которых якобы подстрелил где-то в Южной Америке. А отец хочет отдать их мне. Как же! Я должна превратить свой дом в склад всякого хлама! Разве что положить те шкуры в комнате тети Магдалены, чтобы окончательно отравить ей жизнь…
Ровно в пять я была на Познанской. Право, Роберт таки самый обаятельный мужчина из всех, которых я когда-либо знала! Мне было интересно, как он оправдает свое длительное отсутствие, но он верен своему стилю. Он вообще не упомянул об этом ни словом, только воскликнул: