Ровно в пять я была на Познанской. Право, Роберт таки самый обаятельный мужчина из всех, которых я когда-либо знала! Мне было интересно, как он оправдает свое длительное отсутствие, но он верен своему стилю. Он вообще не упомянул об этом ни словом, только воскликнул:
— Наконец-то!
Как много может означать одно слово! Чудо, да и только! Он был такой милый, что я даже решила не говорить ему ничего о горничной. Пусть себе… В глазах у него поблескивают золотые огоньки. Он, видимо, мечтатель, только скрывает это от всех. Какой он романтичный! Мы прекрасно провели два часа. Если бы я и могла его чем-то упрекнуть, то только в его чрезмерной любви к музыке. Все время он показывает мне какие-то новые пластинки Баха, Бетховена и тому подобное.
Сегодня он сказал мне:
— Стоит уезжать, если знаешь, что кто-то ждет твоего возвращения.
Как он красиво говорит! Нет в нем ничего банального. Тото рядом с ним выглядит как манекен из папье-маше. Бесспорно, если учитывать манеры или материальные возможности, он несравненно выше Роберта. Но ему не хватает внутреннего содержания. А в этом мужчине угадывается глубокая душа. Нет в нем ничего поверхностного. Каждая встреча с ним — путешествие в неведомое. Чувствуешь легкий трепет какой-то призрачной опасности и одновременно доверие к нему. Женщины меня поймут. Я никогда не знаю, о чем он думает. Никогда не знаю, что он скажет, как себя поведет.
Я написала, что он мечтатель, но это вовсе не означает, что он сентиментален. Скорее наоборот. Этим он, собственно, отличается от Яцека. В чувственности Яцека много нежности, что тоже не лишено привлекательности. Однако во многих отношениях они сходны. Думаю, что Роберт тоже мог бы быть хорошим дипломатом. Однако я чувствую в нем, хотя он этого ничем не выдает, склонность к насилию, а может, даже и жестокость. Странно, что такой человек занимается таким прозаическим делом, как торговля. Не хотела бы я видеть его во время торга или слышать разговоры о поставках товаров. Это принизило бы в моих глазах образ его души.
К тому же он умеет слушать. Как живо реагируют его глаза и все черты лица, когда я рассказываю ему о себе. Я рассказала ему о случившемся с отцом и всю историю с этим конвертом. Кому-кому, а ему я могла смело об этом рассказать. Я уверена, что если есть в мире человек, достойный доверия, то это именно он. Он принял близко к сердцу мои переживания и искренне смеялся, когда я пересказала ему свою последнюю беседу с полковником Корчинским.
— Ну, и показали тебе те фотографии? — спросил Роберт.
Тут я вспомнила того почтальона (или лесника) и сказала:
— Конечно. И представь себе, какая забавная штука: среди изображений было одно, поразительно похожее на тебя.
— На меня? — удивился он.
— Да. Ты уж прости меня, но если бы не одежда, я подумала бы, что это действительно ты. Какая-то униформа… не сердись… то ли почтальона, то ли еще кого-то такого… Ты только не обижайся. Когда-то в Париже, в салоне Ворта, я видела манекенщицу, которая была вылитая я. Ты носил когда-либо усы и бороду?
Он нетерпеливо пожал плечами.
— Никогда в жизни. Почему ты об этом спрашиваешь?
— Потому что тот пан на фотографии имел усы и испанскую бородку.
— Отличное сходство! — засмеялся Роберт — И что же дальше с этой фотографией?
— Как это «что»? — переспросила я.
— Ну, ты сказала тому полковнику, что знаешь кого-то похожего?
Это меня рассмешило.
— Ах ты, наивный мальчик! Конечно, не сказала.
Он спросил меня еще, в котором часу я была у полковника. Не понимаю, почему его это заинтересовало. Потом вдруг посмотрел на часы, извинился и на минуту вышел в кухню. Вернулся как будто немного встревоженный и сказал, что, к сожалению, не может меня больше задерживать, потому что ждет визита одного клиента, о котором совершенно забыл. Выглядел он несколько раздраженным. Может, я зря сказала ему о сходстве. Кому же приятно, что на него похож кто-то из низших слоев. Я постаралась смягчить это впечатление и, кажется, добилась своего. Он попрощался со мной очень ласково и попросил, чтобы я и завтра ему позвонила.
Домой я возвращалась в прекрасном настроении. Забавная вещь, как порой запоминаются некоторые лица. Уходя от Роберта, я встретила на улице того типа, который напихался яичницей в молочной на Жолибоже. Пожалуй, я потому так хорошо его запомнила, что таких дурацких физиономий никогда еще не видела.
Дома я убедилась, что Яцеку действительно запали в душу мои слова. Еще в прихожей Юзеф сообщил мне, что тетя Магдалена завтра утром выезжает в провинцию. Наконец я избавлюсь от этой назойливой женщины! Я быстренько приняла ванну и поехала к парикмахеру. Сегодня бал во французском посольстве.
Воскресенье
Ужас, да и только! Я до сих пор не могу прийти в себя. Какое счастье, что Яцек ничего не знает! Сколько буду жить, не забуду деликатности полковника. Он действительно очень добр ко мне. Подумать страшно, в чем мог бы заподозрить меня Яцек, если бы все узнал. А в морге я чуть не потеряла сознание.
Я узнала обо всем вчера утром. Когда Яцек ушел из дома, я позвонила Роберту и услышала в трубке совершенно незнакомый голос. Разумеется, я положила трубку. Однако когда минуты через две снова взяла ее, то убедилась, что телефон еще не разъединен. Поскольку мне срочно была нужна Туля Вощевская, это начало меня раздражать, тем более, что мне совсем не хотелось, чтобы мой телефон был соединен с Робертом. Так продолжалось около получаса, и только тогда я смогла позвонить Туле. А минут через пять явились какие-то два господина. В доме беспорядок, тетя собирается уезжать, а они показывают мне какие-то удостоверения и начинают допытываться, не я ли звонила на номер пана Роберта Тоннора. Я, конечно, категорически отрицала. Меня стало страшно. Тогда они сказали, что надо немедленно допросить всех в доме — кто-то звонил с моего аппарата пану Тоннору. У меня не осталось другого выхода кроме как признать, что это я. Наконец, телефонный звонок — вполне обычное дело. Мы звоним разным лицам, с которыми нас ничего не связывает, кроме обычного знакомства или деловых интересов.
Тогда они попросили меня, чтобы я оделась и поехала с ними. Когда я ответила, что у меня нет времени, старший из них улыбнулся и спокойно сказал:
— В таком случае я буду вынужден вас арестовать. Я обмерла. Меня — арестовать!
— Да вы что? Я жена советника Реновицкого!
— Даже если бы вы были женой самого министра, это ничего бы не изменило. Даю вам пять минут на то, чтобы одеться.
Я хотела позвонить Яцеку, чтобы он спасал меня, но они не позволили. Если бы я только что не подвела глаза, то заплакала бы.
— За что… за что вы меня арестовываете? Что я плохого сделала?..
— Мы вас вовсе не арестовываем. Вы только должны дать показания. И прошу вас поторопиться.
Что было делать? Я поехала с ними, еле живая от страха. Немного успокоилась только тогда, когда увидела, что они привезли меня в учреждение полковника Корчинского. Я уже знала, что здесь ничего плохого мне не сделают. Однако полковника не было. Меня отвели в другой кабинет, и там меня принял его приятель, с которым я недавно познакомилась. Теперь он был в мундире майора. Поздоровался со мной очень сухо. Будто совсем другой человек. Затем строго спросил:
— С каких пор вы знаете Альфреда Валло?
Я сделала большие глаза.
— Валло? Я вообще такого не знаю.
— Что ж, допустим. С каких пор вы знаете Тоннора?
— И его не знаю… То есть знаю, но очень мало.
Майор нахмурился.
— Предупреждаю, что вы должны говорить только правду. Человек, о котором я вас спрашиваю, — очень опасный шпион. Меня не интересуют ваши интимные отношения. Но вы обязаны прямо отвечать на вопросы, которые я вам и буду задавать. Итак, как давно вы его знаете?
— Боже мой!.. Я познакомилась с ним в начале прошлого месяца.
— Где?
Не могла же я рассказывать ему эту историю с Гальшкой! Ну и сказала:
— Теперь уж и не вспомню… Кажется, в каком ресторане или кафе. Я тогда познакомилась с несколькими людьми, а среди них и с паном Тоннором.
— Кто вас с ним познакомил?
С какой радостью я бы втянула во все это Гальшку! Пусть бы она попробовала тот же мед, что я. Ведь все это случилось по ее вине. Кто мог бы подумать, что Роберт — шпион? Страшные люди. Как они умеют маскироваться!
— Никак не могу вспомнить, — заверила я майора. — Видимо это был какой-то случайный человек.
— А вашего мужа Тоннор знал?
— Что вы, упаси боже!
— Как часто вы с ним виделись?
— Да почти совсем… Откуда я знаю? Может, раза два в жизни…
Майор поглядывал на меня с видимым недоверием.
— Простите, пани, но вы должны говорить только правду. Если окажется, что вы действительно не знали, кем является Тоннор, о ваших показания никто не узнает. Как часто вы бывали у него?
— Простите, пани, но вы должны говорить только правду. Если окажется, что вы действительно не знали, кем является Тоннор, о ваших показания никто не узнает. Как часто вы бывали у него?
— Н-ну… несколько раз…
— А он у вас также бывал?
— Нет-нет, упаси боже!
— Разговаривал ли с вами пан Тоннор о служебных делах вашего мужа? Знал ли он вообще, какое положение занимает пан Реновицкий в министерстве?
— Он совсем этим не интересовался.
— Вы наверняка это помните?
— Абсолютно, — подтвердила я. — Мы никогда не разговаривали о политике или о таких вещах, которые могли бы быть важными для шпионов. Меня они тоже не интересуют. И конечно, я и не предполагала, что он шпион. Он производил впечатление очень приличного и порядочного человека. Мне и теперь трудно поверить, что он был шпионом. Я знала, что у него есть экспортная или импортная контора, которая находится на Электоральной.
Майор кивнул.
— Эта контора была создана, чтобы замаскировать его настоящую деятельность. Когда вы видели Тоннора последний раз?
— Кажется, вчера.
— В котором часу?
— Вечером, между пятью и семью.
Майор нажал кнопку звонка, и на пороге, к моему большому удивлению, появился тот гадкий тип, которого я видела в молочной на Жолибоже. Он не сказал ни слова, только посмотрел на меня и кивнул.
Майор жестом велел ему выйти и посмотрел на меня уже немного мягче.
— Я вижу, вы говорите мне правду. Держитесь этой линии и в дальнейшем. Уверяю вас, мы знаем очень много. И если вы скажете нам неправду, мы легко это обнаружим.
Я была так напугана, что мне и в голову не приходило прибегать к каким-то уловкам. Сама мысль о том, что они могут рассказать обо всем Яцеку, пронизывала меня ужасом. Они очень опасные люди.
Майор стал меня расспрашивать, о чем я говорила с Тоннором последний раз. Больше всего его интересовало, не упоминал ли он о своем намерении уехать, не называл ли какого-то города или страны, не обещал ли мне написать.
Я сказала, что он вовсе не собирался уезжать, наверняка и теперь в Варшаве, так как только что вернулся из какой-то коммерческой поездки. Майор задумался и, минуту помолчав, очень сурово произнес:
— Этот субъект сбежал. Но он еще должно быть в Польше. На всех пограничных пунктах ведется пристальное наблюдение. Поэтому нет сомнения, что рано или поздно его схватят. Однако я думаю, что он попытается как-то связаться с вами, если ваши с ним отношения имели какие-то чувственные основы…
— Но, пан майор… — перебила его я. — Меня ничего с ним не связывало. Даю вам честное слово.
По выражению его лица я поняла, что майор не поверил мне. Он нетерпеливо махнул рукой.
— Это меня мало волнует, уважаемая пани. Зато мне очень важно, чтобы вы сразу же сообщили мне, если Тоннор пришлет вам телеграмму или письмо. Вы знаете его почерк?
— Нет.
Майор положил передо мной несколько листков бумаги. Каждый был исписан другим почерком.
— Вот образцы. Если вы получите письмо, написанное одним из этих почерков, вы должны немедленно, не открывая конверта, принести его мне. Если Тоннор вам позвонит, постарайтесь выведать у него, где он находится. Ни в коем случае не кладите трубку на аппарат. Понимаете? Это позволит нам выяснить, откуда вам звонили. Надеюсь, что могу вам доверять, и что вы будете строго придерживаться этих предписаний. В противном случае мне пришлось бы установить контроль над вашей корреспонденцией и телефоном, что, конечно, вовсе не относится к приятным вещам.
Я заверила его, что он может полностью на меня положиться. Тогда он спросил, видела ли я кого-нибудь у Тоннора. Я сказала, что не видела никого, за исключением горничной.
— Могли бы вы ее опознать?
— Конечно.
Когда он стал надевать плащ, я догадалась, что мы поедем в тюрьму. Однако все оказалось куда хуже.
Машина остановилась перед моргом. Боже, какой ужас! Меня повели через мрачное помещение, в котором лежало множество трупов, накрытых белыми простынями. В воздухе стоял невыносимый смрад. Я чуть не потеряла сознание. Никогда в жизни не сталкивалась с таким ужасным зрелищем.
Когда открыли лицо, я сразу узнала ее. Она была очень синяя и лежала с открытыми глазами.
— Да, это она, — сказала я. — А что… ее убили?
Майор отрицательно покачал головой. А когда мы вы шли из морга, объяснил:
— Она сама отравилась, когда ее арестовывали на вокзале.
— Отравилась? Почему? Разве она тоже была шпионка?
— Да. Ее сообщнику удалось бежать только благодаря гриму. Она предпочла умереть, чем попасть в тюрьму.
Я была потрясена. Вернувшись домой, сейчас же легла в постель. Боже мой, какие ужасные вещи творятся в мире! Как все гнусно и подло! Я не любила ее, но она была молодая и хорошенькая. Эти преступники втягивают в свои грязные дурацкие дела даже женщин. Разве это по-человечески! Если бы я была президентом страны, я бы категорически запретила пускать в Польшу шпионов.
А к тому же во все это впутали и меня. Сколько буду жить, не прощу этого Гальшке. Меня в жар бросает, как подумаю, какой поднялся бы страшный скандал, если бы мои показания получили огласку. Для Яцека это был бы настоящий удар. А отец!.. Нет, лучше об этом и не думать!
Теперь я дрожу от мысли, что Тоннор может мне позвонить. Боже мой, я не желаю ему зла, но все же предпочла бы, чтобы его скорее схватили.
Разумнее было бы уехать. Хоть бы в Голдов. Но я не могу. В мое отсутствие может произойти бог знает что между Яцеком и той женщиной. Должна сама за всем присматривать. Завтра надо будет поехать к дяде Альбину. Не могу понять, почему он не подает признаков жизни.
А теперь спать, любой ценой спать.
Понедельник
Оказывается, Яцек не врал. Он действительно занял деньги Станиславу. Сегодня я убедилась в этом воочию. Яцек при мне распечатал конверт, который принес служащий с фабрики. В конверте были векселя на пятьдесят тысяч.
По этому поводу я сказала дяде:
— Сомневаюсь, чтобы та женщина была шантажисткой. Если бы она потребовала от Яцека деньги, он на всякий случай захотел бы их придержать и не одолжил бы никому. Это меня все сильнее тревожит.
— Почему тревожит? — удивился дядя.
— Ну, если ей не нужны деньги, то, вероятно, нужен он сам.
Дядя задумался и покачал головой.
— Мне до сих пор не удалось сориентироваться в ее намерениях. Я виделся с ней раз пять или шесть, но мы все еще на очень официальной ноге. Пока меня не было случая для основательной беседы. Когда я упомянул, что знаю в лицо того молодого человека, с которым она выходила из лифта, она оставила мое замечание без ответа. Это женщина с большим опытом поведения в обществе. Прекрасно умеет говорить ни о чем.
Я была несколько разочарована.
— С вашими талантами, дядюшка, я ожидала от вас большего.
— Я и сам ожидал большего, — улыбнулся он. — Но поверь, это очень интересная женщина, и я ничуть не жалею, что познакомился с ней.
— Но не может же быть, чтобы она хоть чем-то себя не выдала. Ведь должна она что-то о себе рассказать?
— Да, — признал дядя, — но сомневаюсь, что те сведения нам могут пригодиться. Она говорила мне, что ее отец был женат на бельгийке и владел промышленными предприятиями где-то под Антверпеном. После смерти родителей она все ликвидировала и сначала училась в Академии искусств в Париже, потому что хотела стать художницей, а потом путешествовала, очень много путешествовала. Из ее рассказов можно понять, что она объездила почти весь мир. Несмотря на то, что материальные условия давали ей независимость, она некоторое время была журналисткой и посылала из разных стран корреспонденции в американские журналы. Больше всего времени она проводит на Французской Ривьере. Однако всегда и везде живет в отелях.
— Ну, она рассказала вам достаточно много.
— Вроде бы и много, но пользы от всего того нам мало. Я, конечно, перешлю все эти сведения в розыскное бюро в Брюсселе. Однако сомневаюсь, чтобы они им там пригодились.
— Так что же нам делать?
— Придется набраться терпения. Нужно рассчитывать на случай.
— А вы не пробовали ее просто напоить?
Дядя засмеялся.
— К сожалению, все мои попытки были тщетны. Мисс Элизабет Норман утверждает, что ее организм имеет идиосинкразию к алкоголю. Когда-то, еще маленькой девочкой, она выпила бокальчик шампанского и так отравилась, что чуть не умерла.
— Может ли такое быть?
Дядя Альбин пожал плечами.
— Может и да, но для дела это не имеет никакого значения. Что касается твоего замечания, что она не гонится за деньгами, то оно кажется мне вполне справедливым, потому что эта женщина наверняка богата. Она имеет прекрасные украшения, которые стоят несколько сот тысяч, очень дорогие меха и великолепные туалеты. Я немного разбираюсь в этих вещах. Она наверняка очень состоятельная. Что касается всего прочего, это обычная женщина. Имеет живое воображение, всесторонние интересы, разбирается в музыке, в живописи, в архитектуре. Любит знакомиться с новыми людьми.