Зубан тупо уставился вниз, туда, где еще недавно находилась девичья головка, придавленная компьютером. Теперь на его ляжках лежало нечто такое, чему невозможно подобрать название. Какой-то кровавый фарш, смешанный с клочьями волос и осколками разноцветных деталей. Зубан машинально попытался сбросить с коленей это отвратительное месиво, но, как оказалось, сделать это было нечем. Он поднес к глазам никчемный обрубок и вспомнил надпись, которую прочитал перед взрывом. «Наше будущее в наших руках». Теперь ирония, почудившаяся ему в голосе Толика, стала понятной.
Сквозь удушливый дым, поднимающийся от лохмотьев на груди Зубана, смутно виднелось лицо охранника. Он что-то без конца спрашивал, уставившись на своего шефа совершенно круглыми глазами, но Зубан его совершенно не слышал. Кровь текла у охранника из ушей, носа и даже, кажется, из-под век, но он отделался значительно легче, чем хозяин. Сохраненная жизнь казалась Зубану самой злой насмешкой, которую только можно было себе представить. Тот, кто считает, что нет ничего страшнее смерти, никогда не видел себя без рук и с развороченным брюхом.
Зубан посмотрел в окно, на стекле которого не появилось ни единой трещинки. Джип стоял недалеко от кинотеатра «Современник», развернутый поперек дороги. Вокруг сгрудилось уже не меньше десятка притормозивших машин, а в салон заглядывали любопытные, силясь разглядеть что-нибудь сквозь тонированные стекла.
Зубан чувствовал, как слезы катятся по его лицу, но поделать с этим ничего не мог. Он стал настолько беспомощным, что даже сопли по щекам размазать не имел возможности! Кончился Зубан. Весь вышел. А тот огрызок, который от него остался, не желал, чтобы на него пялились все, кому не лень.
– Возьми пистолет, – сказал он охраннику. Он не услышал своего голоса, но по реакции парня определил, что приказ все-таки прозвучал.
«Что? – спросил тот одними губами. – Что я должен сделать, шеф?»
– Застрели меня, – велел Зубан. – Целься сюда. – Он хотел ткнуть пальцем в лоб, но опять вспомнил, что теперь это невозможно.
Охранник отрицательно замотал головой: «Нет! Не могу! Не буду!»
– Если ты доставишь меня в больницу и я выживу, – предупредил Зубан, старательно шевеля губами, – то тебе тоже оторвут руки, клянусь. Лучше стреляй, пока не поздно! Ну?
Парень по-рыбьи открыл и закрыл рот.
– Что ты сказал? – переспросил Зубан, мучительно морщась.
«Посадят», – повторил охранник.
– Если я… выживу, то тебе это… покажется самой большой… удачей в твоей жизни.
Взгляд охранника наполнился пониманием. Он медленно поднял пистолет и продел непослушный палец в предохранительную скобу, нащупывая спусковой крючок. Собравшиеся вокруг люди требовательно колотили по джипу со всех сторон. У каждого имелось для этого по две пары рук. У Зубана остался лишь голос, которому привыкли безропотно подчиняться окружающие.
– Стреляй! – заорал он и наконец услышал хоть что-то после оглушительного взрыва и не менее оглушительной тишины.
Охранник скривился, как будто собирался разреветься, и коротко дернул указательным пальцем.
Зубану, который заглядывал в обращенное на него пистолетное дуло, показалось, что он успел заметить вылетевшую оттуда пулю.
А потом все вокруг преобразилось для него в сплошной черный ствол, и он сам превратился в подобие пули, устремившейся в неизвестность. Никакой цели впереди не было. Только мрак, нестись сквозь который оказалось еще страшнее, чем жить калекой на белом свете.
Глава 21 Умирать подано!
«Ситроен» преодолел очередной крутой поворот и очутился на относительно прямом участке дороги. Она тянулась параллельно берегу моря и была в этот ранний утренний час почти пуста. Придерживая руль обеими руками, Толик подался вперед, высматривая впереди подходящее место для съезда на обочину.
Встречать темно-зеленый «Лендровер» сразу за поворотом не годилось. Толик хотел, чтобы джип успел разогнаться как следует. Тогда набравшему скорость Громову будет значительно сложнее отреагировать на выстрелы. Но если он разовьет скорость до 80 километров в час, то проскочит самый опасный пятидесятиметровый отрезок дороги всего за пару секунд, а это позволит сделать максимум три выстрела. А для полной гарантии Толику требовалось не меньше пяти.
Как только стрелка спидометра поднялась до отметки «60», он принял вправо, заглушил двигатель и высунулся из окна, оценивая выбранную позицию. Место было что надо. На этой узкой дороге Громову никак не разминуться со своей смертью. Интересно, успеет ли он перед концом узнать своего бывшего подчиненного? «Вряд ли, – решил Толик, ставя машину на ручной тормоз. – Слишком быстро все произойдет. Слишком внезапно».
Выбравшись наружу, он оставил водительскую дверцу открытой. На нее можно будет опереть руку с пистолетом. Когда стреляешь в стремительно надвигающуюся мишень, кучность попаданий должна быть идеальной.
Толик достал пистолет «беретта-93» и тщательно проверил сектор предстоящей стрельбы, ловя на мушку крайние точки вокруг воображаемого джипа. Он появится из-за поворота и успеет набрать скорость не менее 60 километров в час, когда окажется в пределах досягаемости прицельных выстрелов «беретты».
Удлиненные ствол и рукоятка этой модели обеспечивают приличную точность попадания. Первый выстрел можно будет произвести, когда до джипа будет метров семьдесят, – это будет, так сказать, пробный камушек. Если посылать пули с наиболее оптимальными секундными интервалами, то во время второго выстрела до цели останется уже около пятидесяти пяти метров и так далее. Даже если Громов не сбавит машинально скорость и не будет задет первыми тремя пулями, то четвертой останется пролететь до него всего ничего – 25 метров. С этого момента можно будет значительно ускорить стрельбу, если потребуется.
– Бах-бах-бах! – быстро прошептал Толик, плавно поведя стволом пистолета вдоль дороги.
Если бы в этот момент какой-нибудь опытный психиатр получил возможность заглянуть ему в глаза, он несказанно удивился бы. Зрачки «стрелявшего» постепенно расширялись с каждой секундой, словно он действительно видел перед собой надвигающийся на него джип и даже человека за его рулем. А улыбка, зазмеившаяся на губах Толика, когда он опустил пистолет, заставила бы даже видавшего виды психиатра быстренько отвести взгляд. Существуют виды безумия, с которыми нормальному человеку лучше не связываться даже по долгу своей профессии.
Но никто не приглядывался к одинокой мужской фигуре, облокотившейся на крышу салатной иномарки, остановившейся на обочине. Редкие машины проезжали мимо, и их водители не подозревали, что половина из них оценивается в качестве потенциальных мишеней.
Вскоре Толику надоело засекать время приближения каждого нового автомобиля, появляющегося из-за поворота. Его расчеты оказались верны. Он, как всегда, все предусмотрел правильно. Это было даже немного скучно – никогда ни в чем не ошибаться, не делать промахов и неверных ходов. Скучно, зато рационально. Толика всегда забавляли разные растрепанные личности, толкующие о смысле жизни как о чем-то запредельном, непостижимом. Весь смысл заключается в рациональности, она-то и является смыслом. Разумность – вот что это означает. Остальное – от лукавого.
По прикидкам Толика, он опередил Громова минут на двадцать. Это означало, что до их последней встречи в этом мире осталось совсем немного времени.
Не сводя глаз с дороги, Толик сунул руку в салон машины и прибавил звук радио. Громкая музыка – наивернейшее средство, чтобы ни о чем не тревожиться. Это отлично знают те, кто бродят по жизни с плеерами, напрямую подключенными через наушники к мозгам. В голове сплошное бум-бум-бум и никаких лишних мыслей. А Толику сейчас было необходимо как-то заглушить нарастающее беспокойство. Очередная юная радиослушательница, дозвонившаяся в студию, посопела в эфире, натужно помэкала, побэкала, передала привет своей наверняка такой же блеющей компании, после чего с явным облегчением… э… попросила поставить ей… э… песню ее обожаемой… э… Авроры.
Разродилась, слава тебе, господи!
Толик осуждающе покачал головой. Обладая хорошо подвешенным языком, он с трудом переносил чужое косноязычие. Ведь это так просто – говорить, так приятно! Слова и фразы находятся сами собой, речь льется свободно, а твои истинные мысли при этом скрыты надежно, как подводные камни на дне потока.
От своей последней беседы с Зубаном Толик получил истинное наслаждение. Когда в телефонной трубке прозвучал оглушительный треск, сменившийся сигналами отбоя, он представил себе, с каким тупым выражением лица читал шеф оставленное ему послание, и искренне веселился.
Если бы времени на подготовку взрыва у него было больше, он разнообразил бы свою шутку парочкой дополнительных эффектов. Например, можно было бы запрограммировать компьютер так, чтобы надпись про судьбу, которая находится в наших руках, на последней секунде сменилась надгробием Зубана с датами его рождения и смерти. Или чтобы перед взором обреченного на смерть промелькнули его детские и юношеские фотографии. «Да, – решил Толик, – пожалуй, это был бы самый лучший завершающий штрих». Не слишком помпезно, зато очень многозначительно. Как говорится, простенько, но со вкусом. Заказанная малолеткой песня благополучно приближалась к своему финалу, судя по тому, что ее рефрен повторялся уже пятый раз подряд. «Я потеряла голову, мой бой! – выводила неведомая Толику Аврора. – Но, видно, так начертано судьбой! Мы никогда не встретимся с тобой!..»
Если бы времени на подготовку взрыва у него было больше, он разнообразил бы свою шутку парочкой дополнительных эффектов. Например, можно было бы запрограммировать компьютер так, чтобы надпись про судьбу, которая находится в наших руках, на последней секунде сменилась надгробием Зубана с датами его рождения и смерти. Или чтобы перед взором обреченного на смерть промелькнули его детские и юношеские фотографии. «Да, – решил Толик, – пожалуй, это был бы самый лучший завершающий штрих». Не слишком помпезно, зато очень многозначительно. Как говорится, простенько, но со вкусом. Заказанная малолеткой песня благополучно приближалась к своему финалу, судя по тому, что ее рефрен повторялся уже пятый раз подряд. «Я потеряла голову, мой бой! – выводила неведомая Толику Аврора. – Но, видно, так начертано судьбой! Мы никогда не встретимся с тобой!..»
– Врешь ты все. – Толик длинно сплюнул в пыль у своих ног. – Ничего ты не теряла, дура безмозглая. Не было у тебя сроду ни головы, ни голоса.
Я потеряла голову, мой бой…
Толик уже не слышал этих стенаний. Зеленый джип вывернул на свою финишную прямую, отбрасывая боками и стеклами отражения утреннего солнца. Как и предполагалось, совершив поворот, автомобиль сразу начал наращивать скорость. Громов торопился.
– На тот свет, – прокомментировал Толик.
Ствол «беретты» в его руках описал замысловатую дугу: снизу вверх, потом сверху вниз. Запястье правой руки Толика легло на открытую дверцу. Пригнувшись так, чтобы глаза оказались на одном уровне с прицелом, он задержал дыхание.
Прежде чем его указательный палец задвигался на спусковом крючке, ему показалось, что джип вильнул в сторону, но это уже не имело значения. Пули, одна за другой, прошивали лобовое стекло стремительно приближающегося автомобиля, оставляя в нем аккуратные круглые дырочки диаметром 9 миллиметров. Из-за белесого окаймления в виде мельчайших трещин каждое отверстие походило на гнездовье паука.
Два часа спустя, когда прибывший на место происшествия следователь растопырил пальцы и приложил их к пулевым пробоинам в сложенном по кусочку стекле, они образовали пять точек невидимой окружности. При желании можно было бы вписать в нее звезду, и тогда отверстия пришлись бы точно на окончания ее лучей. Тем же вечером следователь, считавший себя неплохим стрелком, сжег в тире три десятка подотчетных патронов, но ему не удалось добиться подобного результата даже при стрельбе по неподвижной мишени, вывешенной на расстоянии тридцати метров. По пути домой он завернул в ближайший магазин и…
Впрочем, речь сейчас не о нем, а о «Лендровере» бутылочного цвета, который, ловя на ходу пули, потерял управление и, завалившись на два левых колеса, гулко ударился об ограждение.
Толик замер с открытым ртом и умолкшим пистолетом в руке. Пересчитывая бортом бетонные столбики, джип несся прямо на «Ситроен», а за рулем его никого не было. Следом, вздымая тучи пыли, волочился по земле отодравшийся кусок обшивки. Опомнившись, Толик бросился на другую сторону шоссе и чудом вынырнул из-под самого носа взвывшего клаксоном «Икаруса», мчавшегося с противоположной стороны.
В следующий момент джип грубо швырнуло на все четыре колеса, однако передние скаты тут же перекосило, унося неуправляемый автомобиль прочь с дороги. Он врезался в кусты так близко от «Ситроена», что едва не зацепил его бампером. Листву взметнуло, словно взрывом. Наперебой затрещали сучья.
Когда Толик, опасливо озирнувшись по сторонам, подбежал к обочине, джип все еще шумно рассекал заросли, катясь под откос. Один раз его перевернуло через крышу, после чего он благополучно заглох и замер, уткнувшись помятым капотом в ствол дерева.
Спускаться вниз не было никакого желания, да и необходимости тоже. Вираж, который заложил «Лендровер» напоследок, говорил сам за себя. Если Громов только смертельно ранен, то у него хватит сил и упрямства, чтобы дождаться своего убийцу, хотя ни на что другое он уже не годен. Если же Громов убит, – а в твердости своей руки Толик почти не сомневался, – то незачем было тратить время на разглядывание его трупа.
Толик постоял на обочине еще немного, жалея, что бензобак джипа находится вне досягаемости выстрела. Разверни его иначе, можно было бы устроить прощальный салют по бывшему товарищу майору, которому уже никогда не стать полковником. Но лазить по буеракам Толику не захотелось, так что пришлось обойтись без последних почестей.
Вскоре «Ситроен» вырулил с обочины и помчался дальше под ностальгическое скандирование четырехголосого хора: «Ви олл лив ин э йеллоу сабмарин, йеллоу сабмарин, йеллоу сабмарин…»
– Затонула давно ваша подводная лодка, господа ливерпульцы, – усмехнулся Толик, глядя прямо перед собой. – Еще в девяносто первом году была команда «спасайся, кто может». Лично я ее услышал. А если у кого-то патриотизм до сих пор в заднице играет, так я не виноват…
Заподозрив, что его тон звучит так, словно он перед кем-то оправдывается, Толик переключился на другую волну и дурашливо загорланил вместе с молодым голосом:
– Полковнику никто-о-о не пи-и-шет… Полковника никто-о-о не жде-ет…
Глядя на него со стороны, можно было подумать, что ему действительно ужасно весело.
* * *Тем ранним утром, когда решалась его судьба, совершенно безмятежный Аркадий Сурин проснулся в чистенькой одноместной палате частной клиники профессора Переяславского. «Доброе утро», – сказал он себе мысленно. И сам себе же ответил: еще какое доброе! Ого-го! Просто утро новой жизни, а не какой-то там заурядный четверг.
Через несколько часов голову Сурина должны были распеленать, а самого его отпустить на все четыре стороны, пожелав счастливого пути. Он не собирался торчать в больнице до полного заживления всех швов, скреплявших лоскуты пересаженной кожи, нет. Он махнет первым же поездом в Тбилиси, оттуда вылетит самолетом в Стамбул, и прости-прощай, Аркадий Викторович Сурин вместе с Российской Федерацией, гражданином которой ты являлся всю первую половину своей сознательной жизни! Гудбай, Россия, о! Здравствуй, большой мир со всеми удовольствиями, которые изобрело человечество со дня своего сотворения. Пришло время перепробовать их все до единого, а это задача не из легких.
Подумав о том, как много ему нужно успеть, Сурин не нахмурился озабоченно, а наоборот, счастливо засмеялся. При этом лицо его сохраняло под бинтами каменное выражение, и он совершенно не двигал губами, чтобы труды профессора Переяславского не пошли насмарку.
Старик подпольно занимался пластической хирургией еще с советских времен, так что знал свое дело. На язык Сурина просилось выражение «как следует набил руку», но он сомневался, что эта идиома применима по отношению к медикам. Особенно к тем, которые имеют дело со столь деликатной материей, как лица своих пациентов.
Сурин прибыл в Сочи по поддельному паспорту, в который загодя вклеил отсканированную фотографию киноактера Тома Круза. Уменьшенная, слегка отретушированная, она совершенно не походила на снимок кинозвезды. Труженик Голливуда преобразился. Никакой улыбки на лице, строгий костюм, ровный фон. Том Круз на этой фотографии не очень походил на себя самого, зато сходство с ним Аркадия Сурина только усилилось.
Благодаря тому, что перед визитом в больницу он поработал над своей внешностью с помощью серной кислоты, при регистрации его документы не вызвали никакого подозрения. Несчастный молодой человек с уродливыми ожогами на лице желал вернуть себе былую привлекательность – что может быть естественнее этого? Переяславский заверил его, что все будет хорошо. Вы станете копией себя прежнего, пообещал он пациенту, тщательно изучив снимок из его паспорта.
Теперь Сурина ожидала новая жизнь в новом облике. И, честно говоря, ему было совершенно наплевать, на кого он станет похож, когда курс лечения завершится. Миллиардер может позволить себе выглядеть как угодно, и все равно он всюду будет самым желанным и обворожительным.
Том Круз был в данном случае просто данью прошлому. Теперь можно будет смотреть на себя в зеркало и вспоминать, каково быть маленьким, бедным, раздираемым тысячью и одним комплексом по поводу своих физических недостатков. Когда Сурин представлял себе, как отныне он станет обращаться с увивающимися вокруг него длинноногими красавицами, простыня в районе его паха конусообразно приподнималась и, случалось, не опадала на протяжении трех, а то и пяти минут. Теперь держитесь, топ-модели и королевы красоты!
При этом Сурин не ощущал себя счастливчиком, на которого нежданно-негаданно свалилось везение. Он честно заслужил богатство, почести, обожание окружающих. Его голова, в независимости от того, какая физиономия появится на ней через пару часов, принадлежала поистине гению. И не нужна ему Нобелевская премия. Миллиард двести миллионов долларов – вот сколько стоит он теперь. В тысячу раз больше, чем если бы его изваяние отлили из чистого золота!