Двадцать пять тысяч из этой суммы – капля в море – были уже истрачены. Когда компьютер лихорадочно выполнял введенную в него программу, разбрасывая колоссальную сумму по семнадцати заранее открытым счетам, он заодно сделал перечисление в Сочинскую клинику, про которую Сурин разведал все заранее. Номер ее счета совершенно вылетел из его головы. А вот секретные коды счетов в зарубежных банках он заучил наизусть, как «Отче наш». Впрочем, молитву Сурин не сумел бы произнести даже под страхом смерти. Зато цифры и буквы всех семнадцати пассвордов он мог воссоздать в памяти мгновенно, словно они были выгравированы в его мозгу.
На всякий случай он повторил про себя их все: сначала по порядку, потом вразброс, как попало. Ни единого сбоя. Хоть сейчас отправляйся в Швейцарию или на Кипр. А там…
Картина представлялась всегда одна и та же. Он, Сурин, возлежит на шезлонге возле бассейна, наполненного десятком красоток, каждая из которых только и мечтает о том, чтобы ублажить его по первому требованию. Щелкни пальцем – и все они падут ниц, как восточные рабыни. Могучие телохранители сутулятся, стараются сделаться маленькими и незаметными, когда их касается ленивый хозяйский взгляд. Вышколенные слуги бросаются выполнять каждое распоряжение Сурина. По телефону беспрерывно названивают люди, о которых раньше приходилось читать лишь в светских хрониках. Хау ар ю, Аркадий? Ит из Пол Маккартни (Папа римский, архангел Михаил, шестикрылый Серафим). Ду ю ремембер ми? Лет ит би, лет ит би-и-и… Узнаешь? О, я польщен, Аркадий. Сможем ли мы сегодня встретиться? Да? Ах, сэнк ю вэри-вэри мач!
Повалявшись еще немного в сладких раздумьях, Сурин пришел к печальному выводу, что даже у миллиардеров существуют неотложные заботы. Богатые не только плачут, они также ходят пи-пи и ка-ка, так что пришлось вставать и, шаркая шлепанцами, тащиться в туалет – единственное место в клинике, где комфорт еще не соответствовал уровню мировых стандартов.
Растянутое к виску правое веко Сурина по неизвестной причине зажило раньше левого, и видел он только одним глазом, да и то частично, что значительно сужало привычный кругозор и осложняло жизнь. Когда он возвращался в палату, его шлепанцы оставляли на линолеуме влажные следы, а одна штанина пижамных брюк, сырая от бедра до колена, неприятно холодила ногу. И это было не единственная неприятность, приключившаяся с Суриным этим, так славно начавшимся, утром.
В палате находилась медсестра Наташа в не очень свежем халатике, наброшенном по обыкновению прямо на голое тело, и совершенно незнакомый Сурину молодой человек с какими-то веселыми, но очень злыми карими глазами.
– Это, наверное, и есть наш красавец? – осведомился незнакомец, с интересом разглядывая Сурина, замершего на пороге.
Спрятав мокрую штанину за сухую, Сурин вопросительно посмотрел на Наташу: в чем дело, что здесь происходит?
Заметно осмелев, она, рослая и грудастая, подбоченясь, пошла грудью на мужчину, приговаривая при этом:
– А я вам говорю, мужчина, немедленно покиньте помещение! Кто вы, собственно говоря, такой?
– Собственно говоря, лично для вас, девушка, это уже не имеет никакого значения. – Странная фраза. Тем более что в ней прозвучало искреннее соболезнование.
– Как это не имеет значения? – заволновалась Наташа. – Как это не имеет? Я вас русским языком спрашиваю: кто вы? Что вам здесь нужно?
– Я ваш новый врач, – скромно представился незнакомец. – Зовите меня просто Толиком.
– Какой еще новый врач? – гневно воскликнула Наташа, упираясь бюстом в солнечное сплетение невесть откуда взявшегося самозванца.
– Лечащий, – пояснил он. – Аркадий Викторович Сурин отныне всецело доверится моим заботам… Я прав, Аркаша?
Сурин хотел ответить отрицательным мычанием, но даже этот простенький звук застрял в его горле. Низ кремовых брюк Толика был забрызган чем-то красным, совершенно непохожим на краску или гранатовый сок, которым поили здесь по утрам пациентов. Такие же пятна, но помельче, усеивали белую рубаху Толика. Он носил ее навыпуск, и она некрасиво топорщилась у него на животе.
Медсестра не замечала всех этих подробностей, потому что приблизилась к собеседнику вплотную. Она оглянулась на привалившегося к косяку Сурина, подождала, не последует ли от него каких-либо заявлений, и опять уставилась на незнакомца:
– Ну-ка, проваливай отсюда, Толик, пока я охрану не вызвала! Знаешь, какие бугаи у нас тут дежурят?
– Имел счастье познакомиться, – небрежно сказал незнакомец, доставая из-за пояса брюк большой пистолет с длинным стволом. – Вас как зовут, девушка? Вернее, как вас звали?
– Зовут?.. Звали? – Растерянная Наташа опять оглянулась на Сурина, ища у него поддержки.
Только как он мог поддержать кого-то, если сам едва стоял на ногах? Одной рукой он вцепился в дверной косяк, но и этого было мало – приходилось в придачу упираться ладонью в стену, чтобы не съехать по ней на пол.
И все-таки очень скоро Сурин очутился на полу, сам не заметив, как это произошло. Потому что Толик лучезарно улыбнулся Наташе, оттолкнул ее пятерней подальше и, деловито направив ствол пистолета ей в лицо, выстрелил.
Звук оказался похожим на металлическое пуканье. Медсестру опрокинуло навзничь, но перед этим Сурин увидел вязкую алую струю, вырвавшуюся из ее затылка. Это походило на проблеск яркой, лоснящейся ленты.
Оказалось, что Сурин смотрит на происходящее уже сразу двумя глазами. Повязка на лице сдвинулась из-за отчаянных гримас, которые ежесекундно сменялись на его лице. Теперь все швы зачесались и зазудели одновременно, – особенно, когда Толик внимательно поглядел на Сурина. В руке он держал уже не пистолет, а хирургический скальпель.
– Вот, захватил на всякий случай, пока бродил по больнице, – сообщил Толик, вертя сверкающий скальпель так и эдак, давая собеседнику возможность хорошенько им полюбоваться. – Хорошая вещица. Она нам сейчас пригодится.
– З…? – вот и все, что сумел выдавить из себя Сурин.
Но Толик его отлично понял:
– Зачем, спрашиваешь? А полюбоваться на тебя желаю.
Несколько раз кувыркнувшись в воздухе, скальпель со стуком упал возле сидящего Сурина. Теперь эта поза казалась ему не слишком устойчивой. Его так и тянуло лечь на пол и закрыть глаза. А потом проснуться в больничной койке, чтобы утро началось сначала.
– Зачем? – На этот раз слово удалось произнести целиком, хотя на это пришлось затратить массу усилий.
– Что ты заладил одно и то же, как попугай? – внезапно рассердился Толик. Лицо у него сделалось отнюдь не таким симпатичным, каким показалось Сурину при первом взгляде. – Бери ножик и вспарывай этот дурацкий кокон на своей голове. Я же не кота в мешке покупаю, а?
– Не кота, – поспешно согласился Сурин, хотя понятия не имел, при чем тут какой-то кот. Просто ему ни в чем не хотелось перечить мужчине в замаранных кровью брюках, за поясом которых торчал бесшумный пистолет. – Вот, – скромно доложил он, покончив со снятием бинтов. Последний слой пришлось отдирать чуть ли не вместе с кожей, но Сурин при этом даже не пикнул.
– Молодец, – похвалил его Толик. – Ты мужественный парень, хотя выглядишь, честно говоря, препаршиво. Видел в зеркало, в кого ты превратился?
– Нет. – Сурин осторожно провел пальцами по зарубцевавшимся швам под скулами и на висках.
– И правильно. Лучше не глядись в зеркало, чтобы не расстраиваться понапрасну, – дружески посоветовал ему Толик. – Это лишнее. Лучше иди сюда.
Сурин хотел в третий раз спросить «зачем», но побоялся опять рассердить человека с пистолетом. Он просто покосился на труп медсестры, халат которой успел местами пропитаться кровью, поднялся на ноги и подчинился приказу.
– Ближе, – сказал Толик. – Хочу обнять тебя на радостях, дорогой ты мой человек.
Зажмурившись, Сурин решил, что сейчас опять раздастся негромкое «пук», но Толик действительно похлопал его по спине, после чего удовлетворенно произнес:
– Ну вот, теперь можешь переодеваться. И скоренько, скоренько, пока ты в состоянии передвигаться самостоятельно.
– Самостоятельно? – озадаченно спросил Сурин. Во время объятия он ощутил болезненный укол под лопаткой и теперь гадал, вправе ли он задрать руку и почесать спину? Не окажется ли этот жест вызывающим или пренебрежительным?
– Я впрыснул тебе галоперидол, – пояснил Толик, продемонстрировав Сурину свои часы на массивном браслете. – Тут есть специальный выдвижной шип. Соображаешь, для чего это?
– Чтобы… чтобы колоть.
– А ты тугодум, Аркаша, – недовольно поморщился Толик. – Разумеется, шип нужен для того, чтобы делать уколы. Но знаешь ли ты, что такое галоперидол?
– Нет, – почти беззвучно ответил Сурин. Его вдруг охватила полнейшая апатия, а собственный язык превратился в распухший шершавый ком, ворочать которым становилось все труднее с каждым мгновением.
– Чтобы… чтобы колоть.
– А ты тугодум, Аркаша, – недовольно поморщился Толик. – Разумеется, шип нужен для того, чтобы делать уколы. Но знаешь ли ты, что такое галоперидол?
– Нет, – почти беззвучно ответил Сурин. Его вдруг охватила полнейшая апатия, а собственный язык превратился в распухший шершавый ком, ворочать которым становилось все труднее с каждым мгновением.
– Это парализующий препарат. – Голос Толика доносился откуда-то издалека, то усиливаясь, то затихая, будто звучал из настраиваемого приемника. – В ближайшие двенадцать часов тебе ни о чем не придется беспокоиться, Аркаша. Все заботы о твоем бесчувственном теле лягут на мои плечи. – Толик озабоченно вздохнул. – Но вот штаны менять я тебе не собираюсь. Так что действуй, Аркаша. Мы должны поторапливаться.
– К…? К…? – Сидя на кровати со спущенными штанами, Сурин силился произнести безмерно волнующий его вопрос, но голосовые связки отказывались повиноваться.
– Тебе хочется знать, куда я тебя отвезу? – тихонько засмеялся Толик. – Это не имеет для тебя никакого значения, дурачок. В твоем положении надо думать совсем о другом.
– О ч…?
– О том, что тебя ждет в скором будущем.
Это было последнее, что услышал Сурин, прежде чем окончательно превратиться в бессловесное и неподвижное чучело. Когда Толик раздраженно вытряхивал Сурина из штанов, воли к сопротивлению в нем было не больше, чем в чурбане, которому абсолютно безразлично, Буратино ли из него вытешут или пустят на растопку печки.
* * *После звучного падения Сурина на пол Толик с трудом подавил в себе желание наступить на его вяло телепающийся член и размазать его подошвой, как отвратительную гусеницу. Но для этого было не место и не время. Человек, который гордится своей рациональностью, не вправе поддаваться эмоциям. Толик и не поддавался. Во всяком случае, старался.
Частота его пульса почти не изменилась с того момента, когда он проник в клинику, и до той секунды, когда он увидел перед собой тщедушного заморыша с перебинтованной головой, напоминающей вертикально поставленное яйцо.
А ведь «беретта-93» со встроенным звукопогасителем успела как следует раскалиться за время обстоятельной экскурсии по больничным покоям.
После стрельбы на утреннем шоссе в пистолете оставалось ровно пятнадцать патронов. Когда Толик закончил свой обход, затвор «беретты» оказался в зафиксированном положении. Пришлось нажать экстрактор, извлечь из рукоятки опустевший магазин и вставить новый. Да и в этом стало на один заряд меньше после общения со вздорной медсестричкой… Танюшей? Маришей? Наташей?…
Всего таких Наташ лежало в разных помещениях теперь трое. Плюс два охранника. Плюс совершенно невменяемый санитар с недельным перегаром и четыре пациента клиники, не устроившие Толика либо своими габаритами, либо женской статью. И все же, несмотря на эту неприятную и довольно грязную работенку, Толик сумел добиться того, чтобы рука его ни разу не дрогнула.
Вот и продолжай сохранять спокойствие, сказал он себе. Впереди неблизкий путь и опасности, поджидающие тебя за каждым поворотом. Ты ведь не для того сюда явился, чтобы дать выход эмоциям, верно? Так что переодень этого вонючего хорька во все чистое, вытри ему мордашку, пригладь шерстку и увози его отсюда, пока не пришлось тратить еще одну обойму на остальной медперсонал, который начнет подтягиваться к девяти часам.
На окраине славного города Ростов-на-Дону дожидался Толика небольшой домишко, приобретенный им по подложным документам специально для такого случая. Чтобы хорошенько разговорить Сурина, нужны были соответствующие условия и время, много времени. Ведь каждый выведанный код счета придется проверять и перепроверять, дабы не прозевать свое счастье. Хотя жар-птица, лежавшая у ног Толика, была на вид неказистой, ей предстояло снести фантастическое золотое яичко стоимостью в миллиард долларов с лишним. С ней следовало обращаться очень и очень бережно.
Толик не сомневался в том, что ему удастся проникнуть в самые отдаленные уголки памяти Аркаши Сурина. Что представляет собой эта хваленая человеческая память? 10 миллиардов нервных клеток и 10 триллионов связей между ними. Тот же самый компьютер, если разобраться.
Когда в прошлом году Толик проходил переподготовку на секретной базе под Белгородом, курсантом преподавался специальный курс получения информации у пленных. Пытки и «сыворотка правды» – это, конечно, дело нужное, но они хороши для экстренных обстоятельств, когда времени у тебя в обрез и ты вынужден ограничиваться поверхностными сведениями. Но где гарантия, что, выложив коды, Сурин не позабудет или не утаит какие-нибудь дополнительные подробности? За цепь без недостающего звена не вытащишь и ведро воды из колодца, не то что такую колоссальную сумму денег.
Толик подозревал, что в зарубежных банках существует какая-нибудь хитрая система паролей. Ты просишь перечислить деньги туда-то, а тебе в ответ любезно: да, мистер, офкоз, мистер, плиз вам и данке шон вместе с гутен моргеном. Только на самом деле хрен вам, мистер, а не мани-мани, потому что забыли вы произнести в разговоре условную фразу. Например, «мой несчастный брат попал в член к пепенцам» или еще какую-нибудь хренотень в этом роде. Что тогда?
Нет, Толик не собирался полагаться на волю случая. На тех самых курсах, которые он, кстати, закончил с отличием, специалистов учили читать человеческий мозг, как открытую книгу. В буквальном смысле.
Под присмотром инструктора Толик самостоятельно провел трепанацию черепа безымянному курьеру, перевозившему крупные партии опиума из Таджикистана. Стоило лишь прикоснуться ланцетом к особому бугорку в височной части его вскрытого мозга, как курьер вспомнил не только точный вес всех перевезенных им за десять лет грузов, но и сумел перечислить поименно всех детишек, с которыми ходил в один детский садик. Убираешь ланцет – поток воспоминаний иссякает. Возвращаешь в исходное положение – откровения возобновляются. Такой бы метод внедрить в церковных исповедальнях – ни одного нераскаявшегося грешника не останется.
Но еще любопытнее оказался обратный процесс этой нейрохирургической головоломки. В конце операции инструктор приложил ланцет к противоположной височной доле подопытного и сообщил ему, что на самом деле он никакой не мусульманин, а как раз ревностный иудей, причем от рождения. Когда таджику кое-как приладили черепную коробку обратно, он знал, что такое Тора, полагал, что его отца зовут рабби Ицхак Лурия, и даже мучительно пытался сформулировать главные принципы каббалы.
Так Толик узнал, что при умелом манипулировании человеческим сознанием можно не только выудить из него все, что душе угодно, но и оставить в нем ярчайшие псевдовоспоминания.
Нескольких слов, произнесенных инструктором во время операции, оказалось достаточно, чтобы подопытный «вспомнил» события, которые на самом деле с ним никогда не происходили. Как объяснил инструктор, данные установки обросли всевозможными подробностями и срослись с личностью таджика, внеся коррективы в его характер. Клетки, которые участвовали в запоминании его реального прошлого, распались, потому что это всего лишь самые обыкновенные белки, и ничего более. Генетический аппарат воспроизвел их заново, но это были уже другие клетки, и в них не было места для людей и событий, которые когда-то знал таджик.
В конечном итоге Аркаше Сурину, по задумке Толика, предстояло перевоплотиться в самого настоящего, неподдельного Тома Круза. То есть таковым станет считать себя только он сам, а для окружающих это будет обычный шизофреник с манией величия. Вот уж в родной «конторе» обрадуются-то! Нашелся Сурин, сам объявился, ах, ах! Да только вместо того, чтобы перечислять пассворды, станет он без запинки называть все фильмы, в которых якобы снялся, и всех голливудских телок, которых якобы перетрахал.
Это была своего рода месть Толика своим бывшим коллегам. Злиться на них вроде было не за что, а он все равно злился. Как в детстве, когда назло матери не ел мороженое, которое ему ужасно хотелось съесть. Только теперь это был уже не упрямый и злопамятный мальчик, а мужчина с настоящим боевым пистолетом, который пришлось перезаряжать этим утром. Совсем взрослый мужчина. И очень рациональный.
Прежде чем копаться в мозгу Сурина, Толик намеревался выбить из него сведения всеми другими, менее радикальными способами. Не хотелось ему, чтобы в полушариях допрашиваемого перемкнуло что-нибудь раньше времени. Но в остальном этот план им был принят и после долгих раздумий одобрен. Оставалось лишь завершить начатое. Упаковать Сурина в приличную одежду, усадить в машину и доставить по назначению.
Вот только браться руками за насквозь пропотевшую майку пленника Толик брезговал. Поэтому он просто поднял с пола скальпель и вспорол влажную ткань снизу доверху.