- Что ж, я с радостью сообщу сестре Карлотте о вашем энтузиазме.
***Сестра Карлотта лила слезы, сообщая Бобу, что им пришло время расстаться. Боб слез не лил.
- Я понимаю, что ты боишься. Боб, но бояться не надо, - говорила она. - Там ты будешь в полной безопасности и очень многому научишься. Ты с такой страстью поглощаешь знания, что скоро почувствуешь себя совершенно счастливым. Пройдет совсем немного времени, и ты уже не будешь страдать от нашей разлуки.
Боб поморгал глазами. Разве он дал ей какие-нибудь основания думать, что боится? Или что будет без нее скучать?
Ничего такого Боб не ощущал. Когда они встретились впервые, он, вполне возможно, был склонен питать к сестре Карлотте нежные чувства. Она была добра. Она его хорошо кормила. С ней он чувствовал себя в безопасности, она дала ему новую жизнь.
Но когда Боб отыскал Пабло - сторожа, и там же оказалась и сестра Карлотта, она не дала ему поговорить с этим стариком, который спас ему жизнь еще раньше, чем, это сделала она. Кроме того, сестра Карлотта отказалась сообщить ему и то, что рассказал ей Пабло, и то новое, что она узнала от полиции о "месте, где было чисто".
С этого времени он потерял доверие к сестре Карлотте. Боб убедился, что все, что делает сестра Карлотта, она делает не ради самого Боба. Она его использует. Правда, для чего использует, он не знал. Может быть, что для того самого, что он хотел бы получить сам. Но она не говорила ему правду. У нее были секреты от него. Как у Ахилла.
За те месяцы, которые она была его учителем, Боб отходил от нее все дальше и дальше. Все, чему она его учила, он запоминал, как запоминал и то многое, чему она его не учила. Он выполнял все тесты, которые она ему давала, выполнял хорошо, но старался не демонстрировать того, что усвоил помимо ее уроков.
Конечно, жизнь у сестры Карлотты была куда лучше, чем на улице, так что возвращаться обратно у Боба не было ни малейшего желания. Но все равно сестре Карлотте он почему-то не доверял. Все время был настороже. Был осторожен, так же осторожен, как в свое время в "семье" Ахилла. Те недолгие дни, когда он открыто рыдал перед сестрой Карлоттой, когда говорил, не думая о возможных последствиях, он считал ошибкой, которую больше никогда не повторял. Жизнь стала лучше, но Боб не чувствовал себя в безопасности. Он не был дома.
Боб знал, что слезы сестры Карлотты настоящие. Она и в самом деле любит его и наверняка будет тосковать, когда он уедет. В конце концов он ведь был образцовым ребенком - спокойным, жизнерадостным, послушным. Для нее это значит, что он был "хорошим". Для него - это был единственный способ сохранить возможность получать еду и знания. Он был неглуп, этот Боб.
Почему она решила, что он боится? Потому, что боялась за него? Значит, весьма вероятно, там есть чего бояться. Придется быть крайне осторожным.
И с чего она взяла, что ему будет ее не хватать? Потому, что ей будет скучно без него, а сестра Карлотта не может себе представить, что его чувства могут отличаться от ее чувств…
Она нарисовала для себя выдуманный образ Боба. Как в игре "Давай представим себе…", в которую она дважды пыталась заставить его играть. Наверняка вспоминала свое собственное детство, те времена, когда она росла в доме, где всегда была в избытке еда. Бобу не надо было "представлять" себе что-то, чтобы тренировать свое воображение в те времена, когда он жил на улице. Тогда он разрабатывал планы, как добыть еду, как заставить принять себя в кодло, как выжить в мире, где ты никому не нужен. Ему приходилось воображать, где и какие козни Ахилл будет замышлять против него за то, что он когда-то посоветовал Недотепе убить этого хулигана. Ему приходилось воображать, какие опасности поджидают его за каждым углом: например, хулиганы, только и ждущие того, чтобы вырвать у него изо рта последний кусочек пищи. О, у него было богатое воображение! И ни малейшего желания играть в "Давай представим себе".
Это была ее игра. Она играла в нее все время. Давай притворимся, что Боб чудесный малыш. Давай притворимся, что Боб - это сын, которого в реальности монашка иметь не может. Давай притворимся, что, когда Боб будет уезжать, он заплачет, а раз не плачет, то, значит, боится своей новой школы, полета в космос или просто открытого проявления эмоций. Давай притворимся, что Боб любит меня.
И когда Боб понял это, он сделал свой выбор. Ему не вредит то, во что она верит. А ей так необходимо верить во что-то. Так почему же не дать ей это? В конце концов и Недотепа взяла меня в свое кодло не потому, что я был ей нужен, а потому, что в этом не было худа. Вот и то, о чем я думаю сейчас, - это поступок, который могла бы совершить Недотепа.
Поэтому Боб встал, обошел стол и, подойдя к сестре Карлотте, обхватил ее обеими руками. Она схватила его, посадила на колени и крепко прижала к себе. Ее слезы падали прямо на макушку Боба, и он очень надеялся, что из носа у нее не течет. Боб прижимался к ней, пока она удерживала его, а когда она разжала руки, он тоже отпустил ее. Это было именно то, что ей нужно от него, - единственная плата, которую она взяла у Боба за все это время. За все ужины, все обеды, все уроки, книги, знания, языки, за все его будущее он заплатил ей, приняв участие в игре "Давай притворимся, что…"
И вот этот момент остался позади. Он слез с колен сестры Карлотты. Она вытерла глаза. Потом встала, взяла за руку и отвела к уже ожидающим его солдатам в автомобиле.
Когда Боб вышел на улицу, одетые в форму люди направились к нему. То была не серая форма Интернациональной Полиции - этих пинателей детей, против которых они охотно пускали в ход свои палки. Нет, то были синие мундиры, вероятно, принадлежащие МКФ, выглядевшие такими чистыми и аккуратными, что люди подходили только за тем, чтобы ими полюбоваться, не испытывая страха. Это была форма Силы, которая защищала человека, Силы, с которой люди связывали свои надежды. Это была Служба, к которой Бобу надлежало присоединиться.
Но Боб был такой маленький, что, когда солдаты смотрели на него с высоты своего роста, он в конце концов испугался и изо всех сил вцепился в руку сестры Карлотты. Неужели и он станет таким же? Станет человеком в мундире, на которого все будут смотреть с восхищением? Но почему же ему так страшно сейчас?
Я боюсь, подумал Боб, потому, что не могу понять, как это я стану таким огромным.
Один из солдат наклонился к Бобу, чтобы посадить его в машину. Но Боб сердито глянул на него, как бы предупреждая, что подобные глупости недопустимы.
- Я сам, - сказал он.
Солдат еле заметно кивнул и выпрямился. Боб с трудом умудрился поставить ногу на высокую подножку автомобиля.
Потом подтянулся, хотя сиденье, за которое он ухватился, было высоким и скользким и ему долго не удавалось удержаться. Тем не менее он влез и расположился на середине заднего сиденья, откуда поверх двух передних спинок можно было видеть, куда едет машина.
Один из солдат сел на водительское место. Боб ожидал, что другой сядет рядом с ним сзади, и уже предчувствовал, какой возникнет у них спор по поводу того, должен Боб занимать центральное место или нет. Но солдат предпочел сесть рядом с водителем, так что Боб остался один.
Он взглянул в боковое окно и увидел сестру Карлотту. Она все еще вытирала глаза носовым платком. Карлотта еле заметно махнула ему рукой. Боб в ответ помахал ей. Карлотта всхлипнула. Машина скользнула вдоль магнитного рельса дороги.
Вскоре они уже оказались за пределами города, бесшумно скользя на скорости сто шестьдесят километров в час. Впереди их ждал аэропорт Амстердама - один из трех европейских портов, запускавших шаттлы, которые уходили за пределы земного тяготения. С Роттердамом Боб прощался навсегда. Больше того, на какое-то время он прощался и с Землей вообще.
***Боб никогда не летал на аэропланах, а потому не мог оценить, как сильно отличаются от них шаттлы, хотя остальные мальчишки только об этом и разговаривали после посадки. "Я думал, они куда больше", "Кажется, они взлетают прямо без разбега?", "Так то старые шаттлы, дурачина!", "И тут нет навесных столиков для подносов с едой!", "Это потому, глупая твоя башка, что в невесомости есть не положено".
Для Боба небо было небом, и оно интересовало его исключительно с точки зрения пойдет снег или дождь, будет ли гром или станет жечь яростное солнце. Поэтому полет в космос поразил его ничуть не больше, чем полет под облака.
А вот что его действительно заинтересовало, так это другие дети. Большинство из них были мальчишки, все как один старше его. И уж конечно, куда крупнее. Некоторые из них смотрели на него с непонятным выражением на лицах, а раз он даже услышал за спиной шепот:
- Это мальчик или кукла?
В насмешках по поводу его роста и возраста ничего нового для Боба не было. Больше того, его удивило, что подобных намеков было так мало, да и их произносили почему-то шепотом.
Занимали Боба сами дети. Все были такие толстые, такие мягкие. Их тела походили на подушки, щечки казались надувными, у них были густые волосы и хорошо подогнанные костюмчики. Боб тоже за последние месяцы поднакопил кое-какой жирок, которого у него не было с тех пор, как он покинул "место, где было чисто", но себя он не видел, а этих детишек мог рассматривать со всех сторон, мог сравнивать с другими уличными ребятами. Сержант мог бы разорвать любого из них пополам. Ахилл…
Нет, об Ахилле вспоминать не нужно. Боб попробовал представить их в очереди к дверям благотворительной столовки. Или ищущими бумажки от конфет, чтобы вылизывать их. Вот это да! За всю свою жизнь эти ребята не пропустили ни одной трапезы. Бобу захотелось так пнуть им в пузо, чтоб их вырвало той пищей, которую они только что сожрали. Пусть бы ощутили боль в желудке, пусть бы узнали, что такое свирепый голод. И пусть этот голод грызет их и на следующий день, и утром, и вечером, и тогда, когда они ходят, и тогда, когда спят; пусть они почувствуют нарастающую слабость, воспаление в горле, обморочную дрожь за глазными яблоками, головную боль, тошноту, опухающие суставы, голодный понос; пусть узнают, каково сознавать, что все больше слабеют мускулы и ты еле-еле держишься на ногах. Таким детям никогда не приходилось смотреть в лицо смерти, а потом жить с пониманием, что никогда этого не забудешь. Они очень самоуверенны. Потому что не знают, что такое опасность.
Они мне и в подметки не годятся.
И с такой же уверенностью он ощутил: я никогда с ними не сравняюсь. Они всегда будут крупнее, старше, сильнее, быстрее, здоровее. Счастливее. Они громко и хвастливо болтают друг с другом, они с тоской говорят о доме, они смеются над детьми, способности которых недостаточны, чтобы попасть в Боевую школу, они делают вид, что из каких-то тайных источников знакомы с порядками в этой школе. Боб молчал. Он только слушал и наблюдал за их поведением, за тем, как некоторые уже сейчас пытаются занять определенное место в будущей социальной иерархии. Видел, что кое-кто держится подавленно, так как уже привык, что его место в этой иерархии находится где-то внизу. Самая маленькая группа, наоборот, расслабилась: они были совершенно спокойны - они всегда находятся на самом верху и имеют право клевать остальных сколько им захочется. Какая-то часть души Боба звала его сейчас же вступить с этими ребятами в бой и выиграть его, пробившись локтями и когтями на самый верх пирамиды. Но другая часть с презрением призывала не ввязываться в эту игру. В самом деле - велика ли честь стать самой свирепой собакой в стае дворняжек?
Потом Боб поглядел на свои руки и на руки мальчика, сидевшего рядом. Да, в сравнении с ними он действительно смотрелся кукленком.
Кое- кто из ребят начал брюзжать, что проголодался. Существует запрет есть что-либо меньше чем за двадцать четыре часа до отлета шаттла. Большинству из этих мальчиков и девочек еще никогда не приходилось оставаться так долго без еды.
Для Боба же пробыть двадцать четыре часа без пищи было делом столь нормальным, что тут и говорить не о чем. В его кодле голод становился проблемой только после окончания первой недели пребывания без еды.
Шаттл взлетал как простой аэроплан, но ему требовалась гораздо более длинная пробежка, чтобы набрать нужную скорость. Шаттл был очень тяжел. Боб с интересом наблюдал за взлетом: шаттл мчался вперед, но пассажиры движения не ощущали - только чуть заметное покачивание да подпрыгивание, как будто они задевали крохотные неровности на взлетной полосе.
Когда шаттл взлетел уже достаточно высоко, состоялось рандеву с двумя топливозаправщиками, чтобы пополнить запас горючего, необходимый для преодоления силы земного притяжения. С таким количеством топлива шаттл никогда бы не смог оторваться от земли.
Пока шла дозаправка, в двери салона появился мужчина и остановился на пороге, внимательно присматриваясь к рядам кресел. Его голубая, как небо, форма была идеально чиста и прекрасно отглажена, а его улыбка казалась столь же накрахмаленной и отутюженной, как белоснежная рубашка.
- Мои дорогие миленькие детки, - начал он. - Некоторые из вас, очевидно, еще не умеют читать. Ваши привязные ремни должны быть туго затянуты во время всего полета. Почему же многие даже пряжек не застегнули? Вы намерены отправиться в путешествие? А куда, позвольте спросить?
Раздались дружные щелчки застежек, прозвучавшие подобно россыпи аплодисментов.
- И еще хочу посоветовать вам: каким бы надоедливым или занудным ни показался вам ваш сосед, не следует давать волю рукам. Надо помнить, что и другие дети могут иметь точно такие же баллы по тестам, как у тебя самого, а кое у кого они могут быть и недостижимо более высокими.
Боб подумал: это невозможно. У кого-то из нас должен быть самый высокий балл.
Мальчик, который сидел через проход от Боба, видимо, думал так же, а потому насмешливо пробормотал:
- Чушь собачья!
- Я дал вам совет, а потому готов к тому, что его будут оспаривать, - сказал мужчина. - Будь добр, поделись с нами идеей, которая так тебя захватила, что ты не смог преодолеть необходимости молчать, когда говорят старшие.
Мальчик, вероятно, уже понял, что сделал ошибку, но решил не сдаваться.
- У кого-то из присутствующих должен быть наивысший балл.
Мужчина продолжал смотреть на оппонента, явно ожидая Продолжения.
Приглашает его вырыть себе могилу поглубже, подумал Боб.
- Я имею в виду, что вы сказали, будто тут все имеют одинаково высокие баллы, но у кого-то из нас они еще выше, так что одно противоречит другому.
Мужчина все еще ждал.
- Вот и все, что я хотел сказать.
- Ну и как ты себя теперь чувствуешь, облегчившись?
Лучше?
Мальчик угрюмо молчал.
Ни на минуту не снимая свою как бы приклеенную улыбку, мужчина резко изменил тон. Теперь вместо сарказма звучала явная угроза.
- Я задал тебе вопрос, парень.
- Нет, я не чувствую себя лучше.
- Как твое имя? - спросил мужчина.
- Ниро.
Двое ребятишек, которые, видимо, что-то знали об истории Рима, захихикали, услышав это имя. Боб тоже кое-что слышал об императоре Нероне, но смеяться не стал. Он понимал, что тот, кого зовут "боб", не должен смеяться над именами других мальчиков. Кроме того, носитель подобного имени и без того таскал на плечах солидное бремя. Поведение мальчика говорило и о силе его характера, и о его упрямстве, не будь которого, он мог бы назвать и другую кличку.
А может, Нерон и есть его кличка?
- Просто… Ниро? - спросил мужчина.
- Ниро Буланже «Буланже - булочник (фр.)».
- Француз? Или просто в животе бурчит от голода?
Боб шутки не понял. Может, слово "буланже" имеет отношение к пище?
- Алжирец.
- Ниро, ты послужишь в этом шаттле примером для других детей. Поскольку все они дурачки, то полагают, что свои дурацкие идеи им следует хранить в себе и вслух не высказывать.
Ты же, однако, исповедуешь глубочайшую истину, что твои глупые идеи, наоборот, заслуживают широчайшей огласки.
Чтобы удержать глупость внутри себя, ее надо держать, обнимать, защищать, а когда ты ее демонстрируешь миру, то получаешь шанс, что она будет подхвачена, откорректирована и обогащена мудростью. Будьте же смелы, как Ниро Буланже, и когда вам в голову придет столь же потрясающая по невежеству мысль, которая, однако, покажется вам удачной, издайте ртом некий неприличный звук, пусть треснут ваши ментальные ограничители, пусть раздастся мыслительное пуканье, и вы получите шанс обогатиться знанием.
Ниро что- то пробурчал себе под нос.
- Слышите! Очередное бурчание газов, скопившихся в кишках, но теперь менее разборчивое, чем раньше. Так поведай же нам, Ниро! Возвысь свой глас. Ты учишь нас всех, являя миру пример храбрости, хотя и эта храбрость несет на себе признаки прохождения через задний проход.
Двое новичков рассмеялись.
- Слышишь, Ниро? Твое ментальное попукивание вызвало на свет божий новые ветроиспускания со стороны людей, столь же глупых, как и ты, так как они полагают себя в чем-то выше тебя и считают, что могут послужить нам еще лучшим примером высочайшего интеллекта.
Смешки как ветром унесло.
У Боба вдруг возникло чувство близкой опасности и страха. Какое-то неизвестное чувство говорило ему, что весь этот словесный поединок, вернее, одностороннее словесное нападение, вся эта пытка, все это публичное разоблачение должно каким-то кружным путем привести к нему - Бобу.
Он не знал, откуда эта уверенность, ибо одетый в мундир мужчина ни разу не глянул в его сторону, а сам Боб не произнес ни единого звука, не сделал ни единого жеста, который мог бы привлечь к нему внимание. И тем не менее он знал, что именно он, а вовсе не Ниро получит самый жестокий удар от этого мужчины.
И тогда он понял, откуда пришла уверенность, что все развернется против него. Ведь спор начался с вопроса о том, имеет ли кто-нибудь в этом шаттле необычайно высокие оценочные баллы в сравнении с остальными. И Боб понял, правда, без всяких оснований, что именно он-то и есть тот самый ребенок с необычайно высокими показателями интеллекта.