– Что мы показывать-то будем? – спросил Юрик. – Мы ж не сделали ничего!
– Без паники. Я знаю, – сказал Рома.
Ему в голову пришла одна любопытная идея, которая, судя по всему, давным-давно носилась в воздухе. Английский драматург Шекспир уже использовал эту идею в своей пьесе.
Рома предложил Юрику разыграть короткий этюд про воровство и посмотреть на реакцию Мицкевича.
– Тогда мы сразу поймем, он или не он, – заверил Рома друга.
Только смотреть на реакцию надо было очень внимательно.
В «Пещере» их одноклассники сидели полукругом и «жаждали зрелищ», как выразилась однажды смешливая Калина Николаевна.
Странное дело, подумал Рома, когда они с Юриком вышли в полукруг, обозначающий сцену, когда сидишь на скамейке, ты с ними заодно, но только выходишь на сцену, сразу тебя начинают разглядывать, как инфузорию туфельку под микроскопом. Ты всем становишься чужим и тебя оценивают. Как только артистам-профессионалам это не надоедает?
– Что будете показывать? – спросил Макар Семенович.
– Этюд, – сказал Рома на выдохе. – На тему «Неожиданное известие».
– Хорошо. Вижу, настроены вы серьезно! – Калина Николаевна всегда находила слова поддержки. – Начинайте, когда будете готовы.
В тишине, которая установилась после ее слов, громко хлопнул пузырь из жевательной резинки. Все разом обернулись и посмотрели на Катапотова. Макар Семенович взглянул очень строго. Катапотов смутился, выронил жвачку изо рта, быстро поднял и снова засунул за щеку.
Рома понял, что дальше тянуть нельзя, и начал. Он шагнул к Юрику на негнущихся ногах. (Сцена самого гибкого и пластичного может сделать деревянным.)
– Как дела? – спросил Рома Юрика громко, с неестественной интонацией.
– Хорошо, – выдавил из себя Юрик. Драматическая игра еще не стала для него привычным делом.
– Говорят, у тебя часы украли? – спросил Рома.
– Да, украли.
Рогов, сидящий на лавке, издал еле слышный стон.
– А кто украл? – спросил Рома, косясь на зрителей, отыскивая взглядом Мицкевича.
– Не знаю, – ответил ему Юрик, как они и договаривались заранее, – но я думаю, что это кто-то, кто в зале сейчас сидит.
Тут Рома и Юрик не удержались и вместе, не стесняясь, уставились на Мицкевича.
Но тут их ждало разочарование. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Андрей Мицкевич смотрел на них открытым, спокойным и слегка непонимающим взглядом.
– Это все? – спросил Макар Семенович со своего места.
– Что? – не понял Рома.
– Это весь этюд?
– Да.
Макару Семеновичу этюд не понравился.
– А где неожиданное известие? – спросил он.
Тут за друзей вступился Нянькин.
– А мне понравилось, – заявил он, – это современно.
Макар Семенович попытался спорить:
– К сожалению, показанный этюд не соответствует заявленной теме.
– Зато они цепко ухватили текущий момент. Этюд про нас, про то, что произошло с нами. Этюд актуальный. Всех присутствующих задело их выступление.
Макар Семенович поморщился. Словно от зубной боли. Нянькину такая реакция не понравилась.
– А ну, поднимите руки те, кого задело! Поднимите-поднимите, – попросил он.
Школьники начали неуверенно вытягивать руки вверх. Рогов поднял две руки.
– Видите, Макар Семенович, – указал Нянькин на проголосовавших.
Рома давно заметил, что между Нянькиным и Макаром Семеновичем шло тайное соревнование. Нет, они не ругались, но согласия между ними не было ни по одному вопросу. Если Нянькин был «за», Макар Семенович непременно был «против». Похоже, только постоянное присутствие Калины Николаевны удерживало двух руководителей класса от конфликта. Калина сглаживала острые углы и всегда находила компромисс. Вот и сейчас она сказала:
– Искусство – это вещь субъективная. Особенно искусство сценическое. Садитесь, мальчики, – обратилась она к Роме и Юрику и добавила: – Давайте сделаем перерыв.
11
На перемене Юрик и Рома еле отвязались от Рогова, который проникся к ним неожиданным уважением. Рогова тронуло, что история кражи часов обрела сценическое воплощение. Что лишний раз доказывает: покажи зрителю со сцены его самого, и успех тебе обеспечен.
Вихляющей походкой к ним подошел Катапотов. Глаза полуприкрыты, улыбается одним уголком рта.
– Во что играете?
Рома с Юриком переглянулись.
– Катапотов, – сказал Юрик, – ты как себя чувствуешь?
– Плохо, – ответил Катапотов, продолжая загадочно улыбаться. – Я об дверь в туалете ударился. Вернее, она меня ударила. Я выходил, толкнул ее ногой, а там пружину новую поставили. Так дверь меня сама толкнула. По голове. Но я хорошо соображаю.
– Ну-ну, – сказал Юрик.
– Нет, правда. Я заметил, что вы как сыщики теперь.
Рома поспешил его разуверить:
– Перестань, с чего ты взял?
– Меня не обманешь, – не унимался Катапотов. – Я очень хитрый. Вы ищете, кто часы своровал?
– А тебе-то что? – сказал Юрик.
– Ничего. А вдруг я помочь хочу?
Рома подумал, а вдруг он что-то видел. Тем более они весь класс собирались опрашивать.
– Ты не в курсе, случайно, кто во время урока в раздевалку нашу входил?
Катапотов прищурился еще сильнее:
– В курсе.
– Кто? – хором спросили мальчики.
– Он, – ответил Катапотов, неожиданно указав пальцем на Юрика.
– Что?! – возмутился Юрик. – Да я тебе за такие слова!..
Хоть и ударился Катапотов о дверь туалета, но скорости не потерял. Он бросился прочь от разъяренного Юрика, выкрикивая тонким голосом:
– Я видел! Я правду говорю!
Юрик Катапотова не догнал. Вернулся к Роме, глянул на друга исподлобья:
– Что ты на меня уставился?
– Ничего, – ответил Рома.
– Не входил я в раздевалку во время урока.
– Да знаю я, – сказал Рома, – я вроде рядом был.
– Хорошо, – успокоился Юрик. – И нечего на меня так смотреть.
Попробовали следить за Мицкевичем. На уроке русского языка тот просто смотрел на учителя и слушал, что, согласитесь, для обычного ученика не вполне нормально.
Долго глядеть на Мицкевича было опасно. Он мог что-нибудь заподозрить. Ограничились редкими взглядами, по очереди.
После урока Юрик, как бы между прочим, подошел к Мицкевичу и спросил, который час. Мицкевич спокойно поднял руку, сдвинул манжету черной рубашки. На запястье левой руки он носил пластиковые часы с пятном на циферблате. При ближайшем рассмотрении пятно оказалось черным контуром Бэтмена.
– Я знаю, что делать! – сказал Рома, отведя Юрика в сторону.
– Ну.
– Слежка. Она всегда дает положительные результаты.
– Но мы сможем следить за ним только в школе, – заметил Юрик. – А что, если он часы давно дома спрятал…
Рома снова представил тикающую груду часов.
– Если следить постоянно, – заверил Рома друга, – преступник проколется.
– Как? – поинтересовался Юрик. – Вдруг встанет посреди урока и скажет: «Ура! Я украл у Рогова часы! Кто хочет узнать, который час, обращайтесь ко мне!»
Рома все же настаивал на том, что надо следить за Мицкевичем. И начинать немедленно. Рома мог казаться мягким, но когда ему было что-то необходимо или (и) когда он был в чем-то твердо уверен, он умел добиваться своего. Мама однажды назвала Рому «железный Винни-Пух» за твердость характера, не соответствующую внешности.
И в этот раз Рома убедил Юрика. Принялись следить за Мицкевичем. Слежка оказалась непростым делом. Само по себе следить не сложно. Сложно не обнаружить себя. Получается, что ты, положим, следишь, ну, и одновременно прячешься, когда нужно, чтобы избежать внимания со стороны объекта наблюдения.
Рома обнаружил, что в процессе слежки можно узнать о человеке много нового. Оказалось, например, что знаменитые исчезновения Мицкевича – это заранее рассчитанная тактика. Например, Сенин – любитель экстремальных развлечений – принес в школу книжку «Судебная медицина» со страшными фотографиями. Любопытные мальчики и возмущающиеся девочки сгрудились вокруг Сенина, разглядывая иллюстрации. Причем девочки смотрели на фотографии сквозь пальцы и просили скорее переворачивать страницы. Им было интересно, что дальше. Мицкевич тоже рассматривал книжку с интересом, но после, двигаясь боком, незаметно ото всех (это Рома заметил) выбрался из толпы и быстро пошел по школьному коридору к лестнице.
Рома и Юрик переглянулись и последовали за Мицкевичем на почтенном расстоянии. Мицкевич спустился на первый этаж и вышел на школьное крыльцо.
Юрик и Рома прилипли к окну, ожидая, что Мицкевич будет делать дальше. Но ничего особенного не случилось. Мицкевич постоял на холодном ветру, вытер нос рукавом и вернулся в школу. Рома и Юрик, как два молодых горных марала (урок биологии, учебный фильм «Животные гор»), в несколько прыжков заскочили в крохотную подсобку, где тетя Лена хранила швабры, и несколько минут наслаждались там запахом мокрых тряпок. Тем временем Мицкевич прошел мимо них на второй этаж.
Рома и Юрик ничего не поняли. Зачем Мицкевич уходил от компании, постоять на крыльце? Он никого не ждал, и это было видно. Он просто стоял, смотрел в пол, а затем резко повернулся, чтобы возвратиться обратно к ребятам. Что это значило?
– Я думаю, это он загадочным казаться хочет, – предположил Юрик.
– Зачем? – не понял Рома.
– Перед девчонками, – пояснил Юрик. – Знаешь, как им загадочные нравятся?
Рома кивнул. Он не был маленьким, он знал, что у всех девочек странный вкус. Это его бесило. Девчонкам нравилась отъявленная ерунда, и они всегда делали все специально, назло. И в простой школе так было, и в театральной тоже.
Юрик предложил:
– Давай посмотрим, что у него в рюкзаке.
Роме это не понравилось.
– Мы тоже как воры будем.
– Ладно тебе, мы же ничего брать не собираемся.
– А если нас кто-то увидит?
Юрик согласился, да, их неправильно могут понять.
Когда Рома и Юрик вернулись на второй этаж, книга «Судебная медицина» была изъята Нянькиным и перекочевала в учительскую. Одноклассники разбрелись. Мицкевич стоял возле подоконника, довольно широко расставив ноги, и смотрел на небо.
Рома и Юрик остановились неподалеку.
– На что он смотрит? – спросил Юрик негромко.
– На облака, – ответил Юрик.
– Двинутый, – поставил диагноз Юрик. – Может, просто подойти и спросить: слышь, ты, эмо, ты часы украл?
И прежде чем Рома успел ответить, Юрик уже шел по направлению к романтически настроенному Мицкевичу, чтобы задать тому заветный вопрос. И он бы спросил, но произошло невероятное. Из класса выбежала Юля Балта. На щеках ее горели пунцовые пятна. В одной руке Юля держала раскрытый рюкзак, а в другой часы на блестящем браслете.
– Ребята! – крикнула Балта на весь этаж срывающимся голосом. – Я часы нашла!
Все разом обернулись к ней. У игравших на подоконнике в «Монополию» Иоффе и Веролоева из рук посыпались фальшивые доллары. Рогов словно нарисовался из воздуха.
– Где? – заорал он, выхватывая часы.
Тут Юля Балта запнулась и сказала негромким, срывающимся голосом, словно кто-то сдавливал ей горло:
– Я их в рюкзаке нашла… Рюкзак столкнула с парты, часы выпали.
– А чей рюкзак, чей?! – у Рогов задвигались уши от предвкушения скорой расправы.
– Евы. Ивановой, – еще тише сказала Балта.
И все посмотрели на Еву.
12
Говорить родителям или не говорить? Этот вопрос встает перед каждым нормальным ребенком. Да и взрослых он тоже часто мучает. (У них ведь есть свои родители.) А если говорить, то все начистоту? Или, положим, скрыть какие-то факты?
Не в том даже дело, что родители не поймут. Скорее, ты опасаешься их торопливого, неуклюжего участия. Уж лучше пусть остаются в неведении.
Рома ничего не сказал ни стоящему у телевизора папе, ни пускающей табачные кольца маме о том, что произошло в школе после обнаружения часов. А случился там форменный скандал.
Ева вырвала свой рюкзак из рук Юли Балты и спряталась от рычащего, скрежещущего зубами Рогова в женский туалет. Там Ева просидела до самого общего сбора, состоявшегося в кабинете физики.
Педагоги: Нянькин, Калина, Макар Семенович и лысый Андрей Григорьевич – дождались, когда весь класс рассядется по скамейкам. Четыре учителя, как судьи, рядком сидели на кафедре за столом. Когда все разместились и Катапотов уронил на пол жвачку и стремительным движением сунул ее обратно в рот, начался «Экстренный общий сбор». «Экстренным» его назвал Макар Семенович.
– Ева, – сказал он, – подойди и встань здесь.
Он показал место рядом с кафедрой.
Но Калина запротестовала:
– Не пойдет, – сказала она. – Это не суд.
– Хорошо, – недовольно отозвался Борода. – Ева, оставайся там, где ты сейчас.
Ева, кстати, и не собиралась вставать. Рома отметил про себя, что держалась она так, словно ни в чем не была виновата. Ева сидела с прямой спиной, с высоко поднятой головой и внешне казалась спокойной. Но в руках она быстро теребила мягкую в складках резинку для волос. Пальцы так и мелькали.
Речь взял Макар Семенович. Начал он, по обыкновению, издалека.
– Когда Станиславский и Немирович-Данченко встретились в ресторане «Славянский базар», чтобы поговорить об открытии Московского Художественного театра…
Тут Калина снова не выдержала.
– При чем здесь Станиславский? – возмутилась она и обратилась к Еве Ивановой. – Ева, ты что, взяла часы?
Весь театральный класс затаил дыхание.
– Мне их в рюкзак подложили, – сказала Ева. – Зачем мне чужие часы? Тем более мужские.
Последний аргумент на короткое время поставил совет педагогов в тупик. Казалось, учителя не знали, что еще сказать.
– Точно не брала? – спросил Нянькин.
– Нет, – сказала Ева твердо, а после обратилась к одноклассникам: – Чего вы на меня смотрите? Не брала я ничего!
Рома спрятал глаза. Ему почему-то стало стыдно, неудобно и захотелось скорее оказаться в коридоре, а лучше дома, подальше от школы.
Макар Семенович повернулся к педагогам и сказал нечто неразборчивое. На что Нянькин ответил довольно внятно:
– А я говорил, не надо было делать из этого событие…
Ева взяла свой злополучный рюкзак и вышла из класса, не спросив разрешения. Никто ее не задерживал. Это был последний урок. Театральных занятий в пятницу не было. Калина громко сказала, что все свободны. Школьники торопились выйти из класса. У дверей образовалась пробка.
Когда Рома проходил мимо кафедры, он услышал, что Калина, наклонившись к Андрею Григорьевичу, сказала тихо-тихо:
– Теперь… перессорятся.
На что лысый Андрей Григорьевич ответил:
– Перестань, все образуется.
Калина покачала головой. Она не верила, что все образуется.
Выходные прошли прекрасно. Рома и думать забыл о часах и о школе. Он ходил с родителями в кино. Папа уснул в мягком кресле. Его не смущал мощный стереозвук, от которого, казалось, звенела мелочь в карманах у зрителей.
Уже дома папа, всегда строгий и положительный, решил поиграть. Он, бывало, неожиданно превращался в ребенка. Когда никто не видел. В этот раз он принес из одежного шкафа вешалку со своими галстуками. Если в радуге было бы столько цветов, жители земли ходили бы, задрав головы. Галстуков было, наверное, больше пятидесяти, может, сто. Рома не считал.
– Ты закрываешь глаза, – объяснил отец правила игры, – подходишь к вешалке, берешь галстук и, не глядя, говоришь, какого он цвета.
Рома не сообразил:
– А как я это пойму?
– Ты должен почувствовать. Сосредоточишься, и этот цвет как бы появится у тебя в мозгу. Это называется биоэнергия…
Тут вмешалась мама:
– Не морочь ребенку голову.
– Я не морочу, – сказал отец. – По телевизору видел. Говорят, это не так сложно.
– Хорошо, – сказал Рома, – я могу попробовать.
И он закрыл глаза.
На ощупь все галстуки были разными. Одни – мягкие, скользящие по ладони, другие жесткие с вплетенными синтетическими нитями, по которым приятно было провести большим пальцем. Рома положил себе на ладонь один из галстуков. Еще сильнее зажмурился.
– Ну… – услышал он нетерпеливый голос отца.
Никакого цвета у Ромы в мозгу не появилось. Он просто сказал:
– Синий.
Рома открыл глаза. Увидел удивленные лица папы и мамы. Он посмотрел на ладонь. В ней лежал галстук темно-синего цвета.
– Это совпадение, – сказал отец, – случайность.
– Неправда, – вступилась за Рому мама, – много у тебя еще синих галстуков?
Действительно, синий галстук был один. Имелось несколько небесно-голубых, но синий один.
Папа нахмурился.
– Давай еще раз попробуем, – сказал он Роме.
– Не хочу, – ответил Рома.
Он испугался, что во второй раз не получится.
Папа не стал настаивать. Он снял синий галстук с вешалки, расправил его и произнес:
– Завтра на работу надену.
В понедельник Юрик встретил Рому у школьного крыльца.
– Я долго думал, – заявил он вместо приветствия, – и понял, что это Ева часы взяла.
Рома не понял, почему он так решил.
– Потому что она все блестящее носит, сережки там, браслеты…
– Хочешь сказать, она стала бы часы роговские носить?
Юрик на секунду задумался.
– Ну кто ее знает? Может, и стала бы. Она такая эстравагантная…
– Экстравагантная, – поправил Рома.
– У тебя зубная паста на носу, – парировал Юрик.
Рома потер нос. Паста на носу и даже в волосах – такое с ним случалось.
Возле школьной раздевалки они встретили Нянькина. Педагог имел расстроенный вид. Он переложил тренерский свисток в другую руку – Нянькин был единственным педагогом, который здоровался с учениками за руку. Рукопожатие Нянькина оказалось неожиданно слабым.
– Ребята… Я вас очень прошу… – Нянькин с трудом подбирал слова. – Ева Иванова… Ей сейчас придется несладко. Пожалуйста, будьте к ней снисходительней.
Для Евы настали непростые времена. Юля Балта пересела на другую парту. Вокруг Евы образовался круг отчуждения. Все в классе обходили ее стороной. Ученики входили в класс, не здоровались с Евой, рассаживались, старались не смотреть в ее сторону. Это старое слово «бойкот».