Для Евы настали непростые времена. Юля Балта пересела на другую парту. Вокруг Евы образовался круг отчуждения. Все в классе обходили ее стороной. Ученики входили в класс, не здоровались с Евой, рассаживались, старались не смотреть в ее сторону. Это старое слово «бойкот».
Поведение одноклассников в итоге вывело Еву из себя.
– У кого ручка черная есть? – спросила она громко.
Никто ей не ответил.
Смущенный Веролоев принялся протирать стекла очков, рискуя стереть их в пыль. Иоффе внимательно изучал пустые страницы дневника, перелистывая их длинными пальцами.
Ева, оглядевшись по сторонам, повысила голос:
– У кого ручка черная есть, я спрашиваю?
Катапотов сделал вид, что чинит свой мобильный. Остальные опустили глаза долу.
– Я что, одна в классе?! – не унималась Ева. – А, ну тогда, однокласснички, скажу сейчас, что я обо всех о вас думаю…
Ева набрала в легкие воздуха. Алла Мирославская, сидевшая в соседнем ряду, зажмурилась. Возможно, она не хотела узнавать о себе ничего лишнего.
Рома не дал Еве продолжить. Он быстро протянул ей ручку. Синюю ручку. Другой у него не было.
– На, возьми, у меня еще есть.
Ева не ожидала такого поворота. Она смерила Рому презрительным взглядом и сказала:
– Себе оставь.
В этот момент в класс вошла Калина. Помимо танцев она преподавала английский язык.
– Hi, everyone, – звонко приветствовала она учеников.
– Good day, – ответил нестройный хор голосов.
Дверь на тугой пружине открывалась с трудом. Рома и Юрик вошли в мужской туалет. Народу здесь было, как в метро в час пик. Кто-то играл с приставкой, кто-то читал, а Катапотов пробовал курить, пуская дым по стене. Правда, при появлении Ромы и Юрика он, думая, что входят учителя, спрятал сигарету в карман. Не смог ее быстро вытащить и заплясал на месте, хлопая себя по ноге, пытаясь затушить сигарету уже в кармане. Никто не обратил на Катапотова внимания. Такое здесь часто случалось. Учителя редко заглядывали в школьный туалет, поэтому для школьников уборная стала чем-то вроде клуба. Здесь можно было спокойно поговорить обо всем на свете.
Самое уютное место было напротив умывальников. Если сесть на широкий подоконник, спиной к простенку, можно участвовать в разговоре и одновременно видеть в окно весь школьный двор, да еще и через дверь в туалет наблюдать за теми, кто входит.
Место на подоконнике было свободно, и Рома немедленно забрался на него, потрогав пальцем островок с отлетевшей плиткой. Пятно засохшего бетона напоминало карту России.
– Ты заметил? – спросил он подошедшего Юрика.
– Что заметил?
– Посмотри на наших, – сказал Рома.
Юрик оглянулся. Иоффе, поставив ногу на унитаз, внимательно читал книгу философа Шопенгауэра. Он всегда бежал впереди школьной программы. (Иоффе, не Шопенгауэр.) Сенин сжимал и разжимал кистевой эспандер, а Рогов спокойно ел коржик с маком. Ничто не могло испортить ему аппетит.
– Ничего не замечаешь? – спросил Рома Юрика.
– Нет.
– Все наши теперь рюкзаки и сумки в классе не оставляют. С собой носят. И мы с тобой тоже, между прочим.
Юрик посмотрел на сумку, которая висела у него на плече.
– Да ну его, – сказал он, морщась, – еще пропадет чего-нибудь. У меня там телефон. Ты вон тоже рюкзак с собой взял. Испугался?
– А я ничего и не говорю. Я тоже боюсь, что могут украсть.
Роме не нравилось бояться. Он захотел сказать это Юрику, но не успел, потому что в этот момент дверь туалета распахнулась. На пороге стояла Ева Иванова.
Катапотов снова дернулся от страха и засунул зажженную сигарету целиком в рот. Обжег язык и с воплем бросился к умывальнику, пить холодную воду.
– Эй! Здесь мужской туалет! – возмутился Веролоев.
– Черкизов, – сказала Ева Роме, – нам нужно поговорить.
Ева развернулась и пошла прочь. Рома спрыгнул с подоконника.
– Не ходи, – сказал Юрик, – это опасно.
– Почему? – не понял Рома.
– Это какой-то заговор.
Рома усмехнулся:
– Да ладно тебе!
Юрик не унимался:
– Она тебя во все это… вмешает, и окажется, что ты тоже виноват.
– И как она это сделает?
– Не знаю, но сделает обязательно.
Рома махнул рукой и пошел за Евой. Юрик решительно направился вслед за другом.
– Она мне не нравится, – сказал Юрик по дороге.
Рома подумал, что ему, как раз наоборот, Ева нравится все больше и больше.
Ева привела Рому все на то же школьное крыльцо. Она недовольно посмотрела на Юрика.
– А он зачем?
Рома оглянулся. Юрик, оказывается, пришел за ним и теперь стоял, сложив руки на груди, как Ромин телохранитель.
– Он мой друг. У меня от него секретов нет.
– Хорошо, – Ева на секунду замолчала, собираясь с мыслями. – Это не я часы украла. Правда. Ты мне веришь?
– Верю, – ответил Рома искренне.
– Я видела, что вы за Мицкевичем следили.
– А что, заметно было? – удивился Рома.
– Не знаю, как другим, а мне заметно.
Рома с Юриком переглянулись.
– Надо было по очереди следить, – сказал Юрик. – Видишь, не только Катапотов это понял.
Ева Иванова неожиданно взяла Рому за руку. Того словно током ударило. Но руку убирать не захотелось.
– Помоги мне, пожалуйста.
– Мы, между прочим, вместе работаем, – подал Юрик со стороны свой голос.
– Помогите мне, – попросила Ева, по-прежнему глядя Роме в глаза. – Найдите того, кто ворует. Пожалуйста.
– Ладно, я найду, – отозвался зачарованный Рома.
– Найдем, – поправил Юрик.
– Да, мы найдем, – пообещал Рома.
– Спасибо.
Ева сжала Ромину руку и убежала в школу.
Тут Рома понял, что он больше не любит Аллу Мирославскую, а любит теперь Еву Иванову.
13
Те, кто учился в театральном классе, могли наблюдать противостояние Нянькина и Макара Семеновича по кличке Борода. Педагоги никогда не соглашались друг с другом. И если, например, они вдвоем оказались бы на «Титанике» и Нянькин полез в спасательную шлюпку, Макар Семенович остался бы на тонущем корабле. Принципиально. Даже если в шлюпке имелось бы свободное место.
Борода репетировал больше с новенькими, а Нянькин жаловал так называемых стареньких. Макар Семенович декларировал, что театр – это дело соборное, коллективное. Нянькин пестовал индивидуальности. Макар Семенович рассказывал про театр прошлого, чуть что вспоминал классиков. Нянькин, напротив, считал, что театр должен быть современным, модным. Нянькин взялся ставить рэп-мюзикл «Легенда об Осирисе», а Макар Семенович объявил, что начинает репетиции спектакля с длинным названием «Легенда об отважном рыцаре Диего и его прекрасных дамах». От одного названия у школьников сводило скулы.
Макар Семенович поймал Рому в коридоре. В тот момент, когда Рома собирался откусить ровно половину от глазированного сырка. Он всегда ел глазированные сырки в два укуса. Но тут бородатое лицо педагога возникло и закачалось прямо перед его носом. От неожиданности Рома сильно сдавил блестящую обертку, сырок выскользнул из рук, как выскальзывает отважная рыбка из рук слишком уверенного в себе рыбака.
Рома поглядывал на лежащий на паркете сырок, размышляя, поднимать или не поднимать, а Макар Семенович уже говорил, быстро-быстро, брызгая слюной, преодолевая букву «п».
– …Это будет спектакль по песням трубадуров, про рыцаря, который отправился в Крестовый поход, храня верность Прекрасной Даме… И тебе, Рома, я хотел бы поручить главную роль.
Рома тут же забыл о сырке.
– Главную роль?
– Вот именно, – Макар Семенович наклонился к Роме еще ближе, словно собирался укусить его за нос, – рыцаря Диего!
– А драка на мечах там будет?
– Нет, – замотал головой Макар Семенович. – Рыцарь Диего будет петь серенады Прекрасным Дамам.
Это было плохо. Но Рома не терял надежды:
– А если рыцарь, то он будет в железных доспехах?
– Нет, – был ответ, – твой персонаж предстанет на сцене в мирном, то есть в гражданском платье.
Час от часу не легче.
– В платье?!
– Нет, я имею в виду, конечно, не в женском платье. Это будет мужское платье того времени: башмаки с длинными носами, камзол, трико, панталоны.
Петь серенады в панталонах – это был предел мечтаний.
– А это обязательно? – робко спросил Рома.
– Что «это»? – нахмурился Борода.
– Ну… главная роль.
Макар Семенович строго посмотрел на Рому.
– Ты учишься в театральном классе. И знаешь, что это значит?
– Мне повезло.
Ответ Ромы понравился педагогу.
– Правильно. И вот именно поэтому ты должен соблюдать дисциплину. Театр – это строгая дисциплина!
Вот, оказывается, что такое театр, в очередной раз отметил про себя Рома.
Макар Семенович тем временем продолжал:
– …И если ты отказываешься соблюдать дисциплину, тебе нет места на сцене, не говоря уже об этой школе.
Вот так Борода не оставил Роме выбора.
Пока Рома беседовал с Макаром Семеновичем, Юрик охотился за котлетами. Дело это требовало реакции и хладнокровия. Школьная столовая находилась на третьем этаже. Лотки с едой и бидоны с киселем и супом с первого этажа наверх, в столовую, поднимали школьники. Тут-то и начиналось самое интересное. Нужно было, поднимая по лестнице тяжеленный лоток, по дороге приоткрыть железную крышку, вытащить и проглотить пару котлет.
Пока Рома беседовал с Макаром Семеновичем, Юрик охотился за котлетами. Дело это требовало реакции и хладнокровия. Школьная столовая находилась на третьем этаже. Лотки с едой и бидоны с киселем и супом с первого этажа наверх, в столовую, поднимали школьники. Тут-то и начиналось самое интересное. Нужно было, поднимая по лестнице тяжеленный лоток, по дороге приоткрыть железную крышку, вытащить и проглотить пару котлет.
Даже те, кому это казалось плевым делом, меняли свое мнение, сталкиваясь с беспощадной реальностью. Открыть крышку на ходу – уже большая удача. А вынуть хотя бы одну котлету – подобный трюк под силу немногим. Штука в том, что лоток надо принести в столовую закрытым. Иначе буфетчица по кличке Осиное Гнездо устраивала скандал на всю школу. А так – принес закрытый поддон. «Куда котлеты делись?» – «Откуда я знаю, мне неведомо».
То, что это, по сути, было воровством, никого не печалило. Работала странная логика – если это весело и азартно, то уже как бы и не воровство.
Рома всегда отказывался от похищения еды. Юрик искренне не понимал – почему? Рома ничего определенно ответить не мог, только говорил, что это некрасиво. Юрик решил, что его друг попросту боится.
Юрик переминался с ноги на ногу. Он стоял первым в очереди возле запасного выхода из школы. Шофер грузовичка с надписью «Школьные обеды» перед началом разгрузки с подозрением оглядел смуглого школьника отнюдь не богатырской комплекции.
– Донесешь?
– Ага.
– Чтоб без фокусов.
– Конечно, – убедил его Юрик, – я только помочь хочу.
Взгляд его был настолько честным, что если бы за честность вручали призы, ему бы вручили какую-нибудь гигантскую игрушечную железную дорогу.
Но шофер не выпускал из рук поддон с рыбными котлетами.
– Мне тут жаловались, что еда пропадает.
– Правда?! – спросил Юрик. Все было в этом вопросе – и сочувствие, и праведное негодование, и легкий стыд за родную школу, под крышей которой происходят столь возмутительные вещи.
На этот раз шофер поверил Юрику и вручил ему тяжелый поддон с рыбными котлетами. Юрик вошел в школу и начал подниматься по лестнице.
У него был свой безотказный метод похищения. Кто-то, возможно, ставил поддон краем на скользкие перила, рискуя скатиться вслед за ним вниз. Но не таков был Юрик. Не доходя до второго этажа, он быстро присел на корточки, устроил поддон на коленях и приоткрыл крышку. Котлеты лежали рядами, как пули крупнокалиберного пулемета. Юрик потянулся было за двумя крайними котлетами, предварительно оглядевшись по сторонам. Возможно, это спасло ему жизнь. Потому что несколькими ступеньками выше стояла буфетчица Осиное Гнездо. Прозвище свое она получила из-за одинокого серо-желтого пучка волос на голове. Прическа добавляла роста ее и без того исполинской фигуре.
– Ты что это делаешь? – голос буфетчицы клокотал, вырываясь визгливыми нотами, словно пар из чайника.
– Споткнулся, – только и смог сказать Юрик.
– Котлеты таскаешь?! – буфетчица нависла над Юриком, грозя раздавить его могучим телом.
– Нет, что вы. Я не голодный…
– Вижу, таскаешь! – отрезала буфетчица. – И что мне с тобой делать?!
Позади Юрика на лестнице столпились школьники с оставшимися поддонами и канистрами. Все они, фигурально выражаясь, «запаслись попкорном».
– Что мне с тобой делать, поганец?! – повторила буфетчица грозно.
Юрик в панике пытался придумать подходящий ответ и вспомнил сказку про Братца Кролика и терновый куст.
– Знаете, делайте, что хотите, только не говорите нашему преподавателю по акробатике.
– Это почему? – прищурилась Осиное Гнездо.
– Он мне такое устроит!
Юрик между тем прекрасно знал, что Нянькин мухи не обидит. И если бы Осиное Гнездо пожаловалось ему, он бы просто усмехнулся и… все.
Между тем буфетчица силилась вспомнить учителя акробатики.
– Это что, такой маленький, кудрявый?
– Он, – кивнул Юрик подобострастно.
– Что ж он такого может сделать? – буфетчица была близка к тому, чтобы выбраться из расставленной ловушки.
– О, вы его не знаете! – Юрик с поддоном в руках встал, выпрямился и набрал в легкие побольше воздуха, чтобы начать врать с новыми силами. – Он зверь! Просто мучает нас каждый день на акробатике! И вообще придирается!..
Юрик добивался, чтобы Осиное Гнездо пожаловалась Нянькину, и никому больше. Поэтому он поднажал:
– Знаете, Нянькин нас бьет!
– Кто это вас бьет? – спросил недовольный голос сзади.
Юрик обернулся. Нянькин стоял несколькими ступеньками ниже.
«Не мой день», – подумал Юрик, а вслух произнес:
– Здрасте, Валентин Валентинович, я хотел сказать…
Юрик сделал шаг по направлению к Нянькину. Это был порыв, желание оправдаться. Но лысая подошва кеда соскользнула со ступеньки, и Юрик, как был, вместе с поддоном в руках обрушился на низкорослого преподавателя. Рыбные котлеты оказались неожиданно упругими. Они запрыгали по лестнице, как мячики. А властительница котлет – буфетчица – заорала громко, как корабельная сирена.
14
Рома и Юрик сидели в театре на колосниках. Как им в свое время объяснил Макар Семенович: «В простом доме – чердак, а театре – колосники». Действительно, над мальчиками была крыша. Во время тихих сцен они порой слышали, как сползают снежные пласты, сдвигаясь к самому краю, чтобы упасть во двор, где хранятся декорации.
Театральный класс решили занимать в спектаклях взрослой труппы. Чтобы дети учились на практике. К тому же людей в театре не хватало. В спектакле про войну, для которого обрили половину артистов, включая Андрея Григорьевича, работы было много. Кто-то бегал в немецких касках за простыней с контровым светом, изображая подлых фашистов. А кто-то, менее везучий, обслуживал спектакль. Принимал, например, реквизит или, как Рома с Юриком, сидел на колосниках и сыпал сверху снег на героических бойцов.
Конечно, это был не снег. Это были мелко порезанные бумажки. Кстати, резать тоже заставили Рому и Юрика. И обиднее всего то, что нарезаешь меленько так бумажки три часа подряд, а высыпать их надо одним махом на героя в исполнении Андрея Григорьевича – последнего защитника Брестской крепости.
Театр и сам был похож на Брестскую крепость. Располагался он в старом дореволюционном доме и состоял из небольшого зала и такого количества переходов и коридоров, что заблудился бы и сам Минотавр. Говорили, что это бывшие царские конюшни. При этом Рома сразу представлял себе царя, почему-то стоящего в стойле.
Сидя на колосниках, Рома и Юрик услышали грустную музыку. С нее начинался спектакль. Голоса погибших солдат говорили с главным героем.
Рома заметил, что Андрей Григорьевич, оказываясь на сцене, поразительно менялся. Вот вроде бы только что он был педагогом театральной школы – и вдруг превращается в другого человека, незнакомого. Глаза горят, лысина блестит, и даже голос меняется, становится непривычно низким. А как Андрей Григорьевич автомат держит! Словно он с ним родился.
Рома в какой-то момент решил, что это Дух Сцены. Выходишь ты на сцену, в тебя вселяется этот Дух и делает тебя другим человеком.
Поэтому педагоги и запрещали ходить через пустую сцену. Только по краешку. Наверное, чтобы Духа не потревожить. Поэтому и семечки нельзя было на сцене грызть. Потому, наверное, что Дух Сцены семечек не любит. У него, должно быть, аллергия на них.
Андрей Григорьевич, движимый Духом Сцены, начал спектакль, а Рома и Юрик наверху переглянулись. Когда-то в летнем лагере они понимали друг друга с полуслова. Возвращались старые времена.
Теперь спектакль пойдет своим чередом. Бумажный снег понадобится за несколько минут до финала, когда главный герой будет умирать. Когда Андрей Григорьевич упадет на колени, прошитый фашистскими пулями, – это и есть сигнал. Тут уж надо не зевать и, взяв мешок за углы, высыпать снег прямо на учителя. Но не весь сразу. Постепенно. Чтобы снежинки кружились и падали на умирающего офицера Советской армии, создавая неповторимый драматический эффект.
Вообще-то Рому и Юрика заставляли сидеть на колосниках весь спектакль.
– Но это же бессмысленно! – говорил всегда Юрик с нажимом. – Зачем торчать в пыли полтора часа?! Ведь трансляция есть!
На трансляцию в театре деньги нашлись, а вот на снежную машину нет. Зато купили автомат с кофе и шоколадками. К нему Рома и Юрик держали свой путь, спускаясь по лестнице с колосников.
Теперь уже можно было говорить в голос.
– У тебя сколько? – спросил Рома.
Юрик довольно улыбнулся. Он дернул себя за штанину. Загремела мелочь.
– Много. Всю неделю собирал.
Рома сунул руку в карман, вытащил монеты. На шоколадку, может быть, хватит.
– Ты как хочешь, а я чипсы беру, – сказал Юрик самодовольно.
Рому это взбесило. Оказавшись с Юриком в одном классе, он обнаружил, что приятель отличается практичностью. Рома отдавал все обеденные деньги Осиному Гнезду и покупал всякой ерунды. Он любил покушать.