Все посмеялись над мастерским ходом директора, в котором, однако, под напускным весельем проступала весомая властность.
— А теперь прошу меня извинить, я провожу Ника в оперативный отдел. Рад, что заглянули к нам и выразили свою озабоченность.
Все встали, пожали друг другу руки, и после заключительных, ничего не значащих фраз директор и Ник вышли в коридор и направились к лифтам.
— Извини, Ник, но у Констебла связи в администрации, влиятельные люди, и, когда он нажимает, я вынужден делать вид, будто немного прогибаюсь.
— Да, сэр, — отозвался Ник.
— Почему-то они очень заинтересованы двигать это дело. Знаю, ты работаешь как вол, но в наших интересах, если ты подготовишь отчет как можно раньше и поделишься чем-нибудь с «Таймс».
— Сэр, поверьте, как только смогу, я сразу же…
— Позволь задать тебе всего один вопрос: в чем заминка? Тебе нужны еще люди? Что, объем слишком велик или есть какие-то технические проблемы? Если тебе необходима помощь, ты ее получишь на сто пятьдесят процентов. Я тоже хочу поскорее с этим разделаться.
— Да, сэр. На самом деле людей достаточно, но…
Ник замялся.
— Напоминание специальным агентам: никогда не умолкай задумчиво в присутствии директора. Размышления не помогут подняться на седьмой этаж — только результаты.
— Да, сэр. Проблема вот в чем, сейчас поясню. На мой взгляд, ничего существенного, просто до сих пор я, то есть мы ни с чем подобным не встречались. Это как-то странно, и мы порядком озадачены.
— Какая-то аномалия?
— Вот именно. Мне еще никогда не приходилось с таким сталкиваться.
— И в чем же аномалия?
— Аномалия в том, что в деле нет ни одной аномалии.
Директор крякнул.
— Расследование проводится в реальной жизни, — продолжал Ник, — и в ней всегда находится какая-нибудь аномалия, какой-нибудь маленький случайный фактик, бессмысленный, который не укладывается в общую картину и никуда не ведет. Кто-то прибыл куда-то слишком быстро и не запыхался; кто-то выглянул из окна, что-то увидел, истолковал превратно, и возникла ошибка; на месте преступления обнаружен отпечаток пальца семилетней давности, и он все перечеркивает. Таков мир, в котором нам приходится работать: грязный, шумный, населенный живыми людьми, полный необъяснимого и неаккуратного. Надо всегда быть готовым к сюрпризу, это совершенно естественно. Однако в данном деле все со всем стыкуется. Ничего лишнего, ничего неожиданного. Все идеально: баллистическая экспертиза, криминалистика, характер пятен брызнувшей из артерии крови, образцы волокон, отпечатки пальцев, всевозможные чеки и квитанции, показания свидетелей, заключения коронера, анализ ДНК. Ни пятнышка грязи. Все слишком чисто и аккуратно, и это меня очень беспокоит.
— И ты не можешь отыскать ни одной досадной ошибки?
— Совершенно верно. Мы повторяем все снова и снова и раз за разом заходим в тупик. Каждый день всплывает что-нибудь новое, и это обязательно четко встает на свое место, как элемент мозаики.
— Ладно, я только прошу, не увлекайся чересчур тем, что, в конце концов, лишь полное и абсолютное ничто. Ведь главным безумием всевозможных психов, которые повсюду видят заговоры, является уверенность, что чем меньше доказательств, тем более очевиден заговор. Эти люди превратно толкуют реальность. Отсутствие доказательств для них имеет большее значение, чем сами доказательства.
— Справедливое замечание, — согласился Ник. — И все же есть одна вещь, которую мне хотелось бы сделать. Надеюсь на ваше разрешение.
— Выкладывай.
— Вольный стрелок.
— Гм, — отреагировал директор.
— Имеется в виду человек посторонний, независимый, свободный от наших предвзятостей, который оценит дело свежим взглядом.
— Нейтральный наблюдатель.
— Тот, кто склонен не верить нашим объяснениям. Тот, кто готов сражаться с нами. Тот, кто интуитивно чувствует наши слабости. Тот, кто прекрасно разбирается в оружии, в особенности в динамике стрельбы, потому что сам одержал множество побед, поражая цели из большой железяки. Тот, чей жизненный опыт заставляет боготворить снайперов морской пехоты, кто ни за что не примет как аксиому предположение о виновности снайпера-морпеха. Просто так устроен его мозг. Далее, он сам служил снайпером в мор…
— Свэггер.
— Да.
— Господи, Ник, несомненно, этому человеку во многих отношениях нет равных, но можно ли его контролировать? Конечно, нам удалось обратить его похождения в Бристоле себе на пользу, это правда, но тогда он как раз продемонстрировал, что абсолютно никому не подчиняется. Ник, только представь, если бы пуля пятидесятого калибра, которую он всадил в вертолет, вместо этого попала бы в автобус, полный сирот-вундеркиндов, направляющихся в церковь!
— В этом случае я сейчас регулировал бы дорожное движение где-нибудь в Миссисипи, — заметил Ник.
— Ну а я был бы твоим начальником и зарабатывал в час на двадцать пять центов больше. Ник…
— Свэггер умен, — перебил директора Ник. — Мало кто разбирается в этих вещах лучше его. И он честный. Он скажет все как увидит, и никакой ерунды, никакой политкорректности, прямо и начистоту. В этом смысле Свэггер — неподкупный служитель закона девятнадцатого века.
— Ну прямо Клинт Иствуд, — усмехнулся директор. — Запомни: ты гоняешь Свэггера на всю катушку, следишь за каждым его шагом. У тебя есть еще три дня. Этот отчет нужен нам как можно скорее, и даже раньше.
Глава 8
Он держал в руках вещь. Это была «учебная винтовка» Карла, старательно воспроизведенная копия «Ремингтона М40А1» калибра .308 — снайперской винтовки, поступившей на вооружение морской пехоты в девяностых годах. Разумеется, Карл совершал свои героические подвиги во Вьетнаме со старой снайперской винтовкой модели 70, калибра .30–06, с массивным стволом и 8-кратным оптическим прицелом «Юнертл» длиной добрых два фута. Однако эта система безнадежно устарела, и Карл, как учитель в школах снайперов, как советник подразделений специального назначения полиции и знаменитость, посещающая стрелковые клубы, вынужден был обзавестись чем-нибудь более современным. Поэтому в 1997 году он купил винтовку с серийным номером 5965321.
Судя по всему, эта винтовка с серийным номером 5965321 стала судьбой Свэггера, как тот ни старался от нее уйти. Ник надавил на все нужные рычаги: долг перед морской пехотой, долг перед программой подготовки снайперов и снайперским сообществом, один шанс на миллион, что это игра, затеянная какими-то козлами, и разгадать ее сможет только он, Свэггер, и старый ковбойский принцип насчет того, чтобы навести в мире порядок. Против подобных доводов такие возражения, как «Я стар, я устал, у меня нет сил, я хочу спать, у меня болит нога», были практически бессильны. И вот Свэггер держал в руках винтовку Карла в городе, который он ненавидел больше других, в окружении людей, из которых доверял только одному.
Карл получил винтовку с серийным номером 5965321 через службу снабжения базы Кэмп-Леджен, которой мог пользоваться как ветеран в отставке, выписав чек (также восстановленный) на 345 долларов 89 центов, против розничной цены почти в 700 долларов, которую ему пришлось бы заплатить, если бы он был гражданским лицом, — приобретение весьма выгодное. Сотрудники ФБР обнаружили товарный чек в бумагах Карла, и сейчас Боб видел его перед собой: полицейская винтовка «ремингтон» модель М40А1, с массивным стволом длиной двадцать четыре дюйма и точно настроенной работой спускового механизма. Карл купил эту винтовку, Карл ею пользовался, Карл ее знал и любил, тут нет никаких сомнений.
Как и всякий первоклассный стрелок, Хичкок усовершенствовал свое оружие. Он приобрел охотничье ложе «Макмиллан» пустынной камуфляжной расцветки (желтый с охрой), в девяностые считавшейся писком моды. Кто-то, сам Карл или его приятель-оружейник из морской пехоты, установил ствол на новое ложе и прикрепил к нему кожаный ремень от «Спрингфилда» модели 1903 года. Также Карл купил тактический прицел «Льюпольд» 3,5х10 с тысячными делениями на перекрестье, неплохую альтернативу 10-кратному «Юнертлу», стоящему на вооружении морской пехоты и не поступающему в открытую продажу. Карл установил прицел на кронштейн «Баджер», закрепленный на ствольной коробке с помощью болтов. Стандартный спусковой механизм «Ремингтон» он заменил на «Джуэл», срабатывающий от усилия в пять унций, без люфта и свободного хода. Использовал Карл только отборные боеприпасы с пулей весом 168 гран и, износив родной ствол, поменял его на «Харт», дотошно записывая каждый выстрел. Несколько лет назад, обнаружив, что среди клиентов много представителей правоохранительных органов, склонных использовать оружие с глушителем, Карл прошел все бюрократические препоны Бюро по контролю над алкоголем, табаком и огнестрельным оружием и получил разрешение приобрести устройство класса III, которое иначе держать противозаконно, а именно глушитель «Шурфайр» с лазерной подсветкой. Карл заплатил оружейникам «Шурфайр», и те нанесли на дуло нового ствола «Кригер» резьбу для накручивания стальной трубки, уменьшающей уровень шума. Теперь при нажатии на спусковой крючок винтовка не грохотала, а издавала что-то вроде хлопка или шлепка — звук гораздо более тихий и, что значительно важнее, рассеивающийся в пространстве, следовательно, не ассоциируемый с выстрелом из огнестрельного оружия. Оружейники поработали так хорошо, что смогли установить «консервную банку», как именуется на профессиональном жаргоне глушитель, не нарушив точности боя. Эксперты ФБР уже проверили эффективность конструкции: они получили кучность с разбросом в единицы угловой минуты, в среднем 0,675 на дистанции сто ярдов, 1,866 на дистанции двести ярдов и 2,84 на дистанции триста ярдов, при этом прицел был пристрелян на дистанции сто ярдов.
Такое грозное оружие было способно без труда поразить всех четырех человек, жертв последней безумной недели, и, учитывая уровень мастерства Хичкока, эти выстрелы находились в пределах его компетенции. Больше того, глушитель маскировал местонахождение убийцы, гарантируя возможность скрыться с места преступления. Данные баллистической экспертизы совпадали, гильзы совпадали, отпечатки пальцев совпадали; все выстрелы мог без труда сделать такой человек, как Карл, обладающий боевым опытом и поддерживающий должную форму; если говорить о временных промежутках, все перемещения были по силам одному человеку, даже если ему шестьдесят восемь лет.
Винтовка, центр тяжести которой немного сместился из-за восьмидюймового глушителя, лежала на длинном столе в комнате на третьем этаже, расположенной в здании имени Дж. Эдгара Гувера в Вашингтоне. Она являлась частью невеселого собрания улик, с помощью которых оперативные работники и технические специалисты доказали, что Карл, и только Карл, ответствен за четыре убийства, совершенные в течение семидневного смертельного загула. Все аргументы перечислялись в черновике отчета, а сам отчет должен был появиться как можно скорее, в тандеме с официальным закрытием дела со стороны Бюро, чьему примеру обязательно и с готовностью последуют соответствующие полицейские управления. На этом все кончится. Свэггер уже несколько раз прочитал отчет, и, хотя документ еще оставался предварительным и незавершенным, выглядел он очень убедительно.
Дома у Карла (адрес приводился) агенты ФБР обнаружили «оперативный центр»: комнату с подробным описанием образа жизни девяти известных антивоенных активистов конца шестидесятых — начала семидесятых, и среди них Джоан-Ханой Фландерс, Джека Стронга, Митци Рейли и (надо признать, в значительно меньшей степени) Митча Грина. Число «97» — количество побед, которые требовалось совершить Карлу, чтобы вернуть себе звание лучшего снайпера морской пехоты войны во Вьетнаме, — было выведено тридцать девять раз, на клочках бумаги и на стенах, хотя опять же следовало признать, что получить однозначное заключение почерковеда всего по двум цифрам очень трудно.
Это число предполагало мотив, возможно иррациональный для многих, но, несомненно, вполне допустимый в свете физического угасания, признаков психического расстройства и глубокой депрессии, проблем с алкоголем, одиночества и изолированности от общества.
Другие улики также выглядели убедительно. «Бумажный след» документально подтверждал все переезды бывшего морского пехотинца за последнюю неделю его жизни, от покупки синего микроавтобуса «форд» за 16 900 долларов в магазине «Вудис» на окраине Джексонвилла до оплаченных кредитной карточкой «Виза» счетов за заправку, по которым вырисовывался весь путь от Джексонвилла до Лонг-Айленда, затем до Чикаго, Кливленда и наконец до Энн-Эрбора. Ту же историю рассказывали счета за проживание в мотелях.
Кроме того, имелся сам микроавтобус, перепачканный отпечатками пальцев Карла и следами ДНК, а также образцами почвы, несомненно принесенной в салон на ботинках Карла, идентичной почве с двух мест преступления из трех. Свидетели тоже все подтверждали, более или менее. Да, это тот самый тип, да, пожилой, какой-то нелюдимый, да, похоже на него. Конечно, свидетели были наименее впечатляющей частью доказательств — это были люди из гостиничного бизнеса, которым ежедневно приходилось видеть сотни лиц, но и они более или менее сходились в показаниях.
«Карл был там. Это сделал Карл, — говорил себе Боб. — Взгляни правде в лицо».
Мотив? Ну что тут можно добавить? Мотив имел смысл — такой, как у убийц в кино. Да, конечно, Карл узнал, что он больше не лучший, его деревенская натура сломалась, и он спятил. Все это совсем не в духе тех сержантов морской пехоты, которых знал Боб, поскольку эти джентльмены, и он в их числе, старались спрятать прошлое поглубже и больше его не трогать. Даже в самые страшные моменты, когда воздух был наполнен летящим свинцом, попадающим во всех и во всё, их лица, вымуштрованные железной дисциплиной, оставались флегматичными и почти равнодушными. И дело было не в том, что они не знали страха; просто они чувствовали ответственность, ведь под их началом находились мальчишки на грани паники и бегства, и лучшим оружием являлись холодные бесстрастные лица. Эта сержантская мина специально отрабатывалась — спокойная, рассеянная, безмятежная, возможно, немного раздраженная, но на самом деле игнорирующая все дерьмо вокруг.
Но неужели человек с подобным опытом сломался, как гласила основная версия, а затем (вот где самое странное!) разделился на два существа: одно — по-прежнему выдержанное, способное собирать и анализировать информацию, подготавливать сложную операцию и безукоризненно ее осуществлять, в том числе великолепно стрелять, после чего отходить, ни разу не сплоховав в незнакомой обстановке, и другое — откровенно свихнувшееся, словно утка, захваченная смерчем? Это не вязалось ни с одной теорией человеческого поведения из известных Бобу, а ему многое довелось повидать на своем веку. Он слышал о великих воинах, которых черные псы депрессии разрывали на куски; мало того, он сам был одним из них — в другой жизни, одинокий, озлобленный неудачник, ушедший в лес, не имея при себе ничего, кроме ярости на всех и вся; однако обычно эти ребята в одну из ночей проглатывали пулю 45-го калибра. Они слишком уважали оружие, чтобы снова начинать уничтожать всех подряд. Эти люди могли кончить жизнь забытыми беспробудными пьяницами, домашними тиранами, бьющими своих жен и детей, развратниками и записными драчунами, но им и в голову не приходило становиться хладнокровными серийными убийцами. И все же, по-видимому, какие-то мозговеды считали, что такое возможно; синдром запоздалого стресса боевых действий или как там по-научному. Эти ребята в белых халатах гораздо умнее его, Боба, так что, наверное, кое-что смыслят. Они утверждают, что такой мотив возможен, значит, такой мотив возможен. От этого никуда не деться. Карл получил тот кусочек славы, который подарила ему война во Вьетнаме, прокатился на нем по полной, а затем, когда все это превратилось в ничто, сломался. Пусть будет так.
Боб отбросил мотив в сторону и обратился к самой унылой и нудной задаче, чувствуя, что никакого прогресса пока нет и не предвидится.
Это был собственно итог преступлений: четыре трупа. Бобу приходилось видеть трупы всю свою жизнь, и сам он многократно вносил личный вклад в дело всеобщего истребления по бессмысленным причинам. Он представлял, что творят пули с плотью и костью. В него самого попадали по меньшей мере семь раз, и одна его бедренная кость держалась на шарнире из нержавеющей стали, вживленном туда, где прошла пуля калибра 7,62 мм, разрывая все в клочья. Боб знал, какие жуткие последствия может иметь столкновение куска свинца, заключенного в медную оболочку и летящего со сверхзвуковой скоростью, с человеческим телом, ведь почти со всеми вариантами подобных жутких последствий ему довелось столкнуться.
Свое виртуальное путешествие в морг Боб начал с первой жертвы — кинозвезды, которая единственная была убита выстрелом в тело. От фотографий с места преступления толку было не много. Они лишь показывали женщину в красивом платье, миниатюрную, гибкую, лежащую ничком на кирпичном полу в сонном, расслабленном положении, тем не менее полном достоинства: колени вместе, что не открывало ничего нежелательного (а полицейские фотографы славятся своей склонностью лишать мертвое тело остатков достоинства, снимая крупным планом колени и выше). Внизу натекла лужица крови, одна дорогая туфля слетела с ноги, и стало видно, что ногти на ногах покрыты лаком. Казалось удивительным, что эта женщина быта на несколько лет старше Боба: стройные ноги, тонкие запястья, подтянутая шея — она выглядела на ухоженные тридцать пять. Маленькое пятнышко цвета шербета обозначало входную рану, но основной ужас был снят с другого ракурса, и когда Боб перешел к этой фотографии, он увидел треугольник черной жидкости, пропитавшей насквозь одежду. Откинутая в сторону обмякшая рука; кровь протекла по рукаву и, просочившись между согнутыми пальцами, выплеснулась ручейками на кирпич.
Снимки, сделанные в морге, показали еще меньше. Аккуратное маленькое отверстие входной раны, выходная рана (очищенная) размером с кулак, пуля прошла из левой передней части тела в заднюю правую, то есть от груди до лопатки. Увы, между ними находилось сердце, и оно буквально разорвалось от огромной кинетической энергии. Отдельная фотография показывала изуродованный орган, и Боб поежился, подумав о миллионах тех, кто любил и ненавидел эту женщину, кого трогало ее искусство или выводила из себя ее политика, кто работал вместе с ней в кино или в роликах, пропагандирующих аэробику, кто обожал ее знаменитых отца и брата, кто следил за ее жизнью по глянцевым журналам и телевизионным новостям. Что бы они сказали, увидев этот превратившийся в кашу кусок мяса, в котором, как принято считать, находится душа?