Петрик ничего не хотел слушать и упрямо мотал головой. Нет, он возьмет все! Решительно все! А вдруг у него сломается карандаш? А вдруг у кого-нибудь потеряется ручка или будет скрипеть старое перо?
И он пихал, пихал, пихал в свой маленький портфель, пока этот портфельчик не раздуло до неузнаваемости.
— Сейчас лопнет! — сказала мама жалобным голосом. — Или по дороге… обязательно!
Они шли в школу очень взволнованные. И, может, потому, что было такое необычайное солнечное утро и что в школу шло так много ребят и все с такими особенными лицами, полными радостного ожидания, может, потому сердце у Петрика сладко замирало… Крепко сжимая мамины пальцы, он время от времени глубоко вздыхал.
Что ждет его в школе?
И мама тоже очень волновалась. Ведь это так приятно, когда сыну восемь лет и он первый раз идет в школу!
Возле школьного забора они остановились.
— Сам войдешь? Или вместе? — спросила мама.
— Погоди, — сказал Петрик, — сначала только посмотрю. — И он приложился глазом к щелке в заборе.
Как интересно было на школьном дворе! И сколько ребят! И как им весело! И разве страшно?
И, может быть, впервые Петрик почувствовал, что сумеет обойтись без мамы и совершенно самостоятельно, без страха вступить в этот новый заманчивый мир.
— Пойду! — сказал он, отпуская мамину руку.
— Иди, — сказала мама.
Он шел по двору не совсем уверенно, оглядываясь по сторонам и не очень-то хорошо понимая, что полагается ему делать.
— Сюда, сюда, Петрик, сюда! Мы здесь стоим! — услышал он чей-то голос.
Голос этот доносился совсем издалека, от крыльца, где тесной кучкой столпились маленькие ученики, но Петрик все же сразу подумал, что голос этот скорее всего принадлежит Опанасу. Потому что кто другой сумел бы так громогласно крикнуть через весь школьный двор?
— Пойди скажи, что пришел, — важно сказал Опанас, когда Петрик подошел к крыльцу.
— А зачем? — удивился Петрик.
— Так надо.
— А что сказать?
— Так и скажи: «Я пришел».
— А кому?
— Учительнице… вон той маленькой.
— А зачем?
— Так надо, все делают.
— Так и сказать: «Я пришел»?
— Так и скажи: «Я пришел, по фамилии Петрик Николаев».
— Ладно, сейчас скажу… А зачем?
— Так надо, чтоб все знали… Ну, что ж ты стоишь?
— Сейчас пойду.
Но Петрик топтался на месте, перехватывая портфель из одной руки в другую. Он не мог сделать ни одного шага. Как он пожалел в эту минуту, что рядышком нет мамы!
— Ну, что ж ты? Иди! — сердито проговорил Опанас. — Ну?..
— Сейчас пойду, — умирающим голосом прошептал Петрик.
К счастью, та самая маленькая учительница с чуть седеющими волосами, к которой его посылал Опанас, подошла сама.
— Еще новенький, — сказала она, внимательно осматривая Петрика. — Как твоя фамилия? И как тебя зовут?
Но Петрик тут же позабыл все на свете: и свою фамилию, и свое имя, и вообще все слова.
— Говори, говори, — зашептал Опанас, подталкивая его в спину, — говори! Тебя спрашивают.
И тогда Петрик залепетал, глотая слюну, заикаясь, краснея и пятясь назад:
— Я пришел… по фамилии Петрик Николаев… я пришел в первый класс…
— Вот как! — сказала маленькая учительница. — Кажется, ты у меня в классе. Сейчас посмотрю. Так и есть. Петрик Николаев — первый класс . А». Запомнишь?
— Первый класс . А»? — быстро повторил Петрик.
— Запомнишь?
— Запомню, запомню.
— И я первый класс . А», — шопотом прогудел Опанас.
— А зовут меня Клавдия Сергеевна. Запомнишь?
— Запомню, запомню.
— И мою учительницу зовут Клавдия Сергеевна, — снова загудел Опанас, высовываясь из-за спины Петрика.
— Значит, вы оба в моем классе, — сказала Клавдия Сергеевна, засмеялась и, что-то отметив на листке бумаги, отошла к другим ребятам.
— Наша? — с почтительным уважением сказал Петрик.
— Наша! — гордо сказал Опанас.
Это был день, восхитительный во всех отношениях. И ничто не смогло его омрачить!
Какое наслаждение войти в класс, в эту огромную комнату, с такими светлыми окнами, что казалось, стен вовсе не существует!
А как приятно сесть первый раз за парту! И уложить в ящик портфель! И положить руки на покатую крышку! А потом откинуть часть этой крышки и посмотреть, как она легко закрывается. И еще заглянуть в чернильницу. И погладить рукой скамейку. И снова положить руки на поверхность парты и ждать, что будет дальше.
Но что все это было в сравнении с тем моментом, когда учительница Клавдия Сергеевна начала урок! Во-первых, она сказала, что полагается вставать, когда учитель входит в класс. И они все попробовали это сделать. Пусть это получилось на первый раз чересчур громкое вставание, но зато как они старались! Они вскочили все разом, все как один, и Клавдия Сергеевна похвалила их.
Потом Клавдия Сергеевна вызвала каждого по фамилии. И Петрик прямо не мог дождаться, когда придет его очередь.
А когда Клавдия Сергеевна спросила, кто знает буквы, и кто умеет читать, и не пробовал ли кто писать, и до скольких кто может считать, Петрик, Опанас и все ребята старались поднимать руки всех выше, чтобы Клавдия Сергеевна видела, что все они умеют: и писать, и читать, и считать…
— Вот какие вы молодцы! — сказала Клавдия Сергеевна. — Значит, вы все уже знаете!
— Мы можем начать все сначала! — с жаром крикнул Опанас, вскакивая с места.
— Никогда не вредно повторить то, что знаешь! — сказала Клавдия Сергеевна и засмеялась.
На втором уроке было письмо. И тут выяснилось, что у двух мальчиков и одной девочки нет тетрадок. Тогда Петрик объявил на весь класс, что у него с собой целых тридцать тетрадок и если нужно, то пожалуйста, он с удовольствием даст свои тетради. И как это было приятно, когда Клавдия Сергеевна взяла у него три тетради и сказала:
— Очень хорошо быть таким запасливым!
И тогда, вне себя от гордости, Петрик сказал, что у него еще имеется сто перьев «пионер».
К сожалению, перья не понадобились.
— А карандаши? Их у меня тоже очень много.
Но и карандаши были у всех.
— А резинки для чернил?
— Сколько же ты всего принес? — пряча улыбку, спросила Клавдия Сергеевна.
— Целый портфель! — сказал Петрик, окидывая всех победоносным взглядом.
А переменки? Что могло быть лучше маленьких переменок? Сколько можно было всего сделать в эти пять минут перерыва между уроками! Можно было, например, походить по коридору — правда, не слишком удаляясь от классных дверей. Или съесть яблоко, которое мама сунула в карман. Или даже выглянуть во двор и посмотреть, какая погода.
Но большая перемена была, конечно, в тысячу раз лучше.
— Давай пойдем к Остапу, он на втором этаже, — предложил Опанас, когда Клавдия Сергеевна сказала им после третьего урока, что теперь уже не маленькая, а большая перемена.
Конечно, Петрик с удовольствием согласился. Захватив портфельчики, чтобы показаться во всей красе, они отправились на второй этаж.
Остапа они встретили в коридоре.
— Тю! — насмешливо присвистнул Остап. — Куда это мелюзга собралась?
— Прогуливаемся… — кротко улыбаясь, сказал Петрик.
— Зачем прогуливаемся?! — воскликнул Опанас. — До тебя пришли!..
— На кой я вам дался? — удивился Остап.
— А просто так, — сказал Опанас, широко и счастливо улыбаясь. — Посмотреть…
— Так смотрите, — сказал Остап довольно-таки равнодушно.
Но не успели мальчики на него насмотреться, как он куда-то исчез.
— Теперь куда? — спросил Петрик.
— Теперь до Тараса, он на третьем, — сказал Опанас, и они поднялись еще выше, где помещались пятые и шестые классы.
Тарас их встретил совсем по-другому.
— Фу! До чего важные! — сказал он, с восхищением разглядывая набитый портфель Петрика. — Форменные первоклассники!
— Мы и есть первоклассники! — гордо сказал Петрик.
И хотя Тарас зазывал их к себе в пятый класс . А» и обещал познакомить со всеми ребятами, мальчики отказались. Нет, им очень некогда и они спешат!
— Теперь к Андрию? — спросил Петрик.
Опанас кивнул головой, и приятели отправились на четвертый и последний этаж, где учились старшие братья Чернопятко.
Но туда им добраться не удалось.
Совершенно внезапно, когда они думали, что большая перемена в самом начале, зазвонил звонок.
— Что это? — бледнея, воскликнул Петрик.
— Звонок! — крикнул Опанас.
И в совершенном смятении они бросились вниз.
Какой ужас! В первый же день они опоздают на урок! Получат замечание от Клавдии Сергеевны!
Они ворвались в класс и, толкая друг друга, бросились к парте. И тут Петрик почувствовал, что его новые ботинки скользят вперед, а он несется вслед за ботинками и не может ни при каких обстоятельствах удержаться на ногах. Со всего размаху он полетел на пол, ударившись глазом об угол парты и широко взмахнув рукой с тяжелым портфелем.
Они шлепнулись одновременно — портфель и Петрик.
— Лопнул! — раздался отчаянный вопль.
Конечно, это относилось к портфелю, потому что Петрик, несмотря на ужасную боль, был совершенно цел.
Но портфель действительно лопнул. Он лопнул по нижнему шву, и все тридцать тетрадей, все сто перьев «пионер», все карандаши, все ручки, все резинки и даже знаменитый желтый пенал — все рассыпалось по всему классу.
Но в такой счастливый день разве можно было проливать слезы, хотя бы даже о разорванном портфеле, или расстраиваться из-за какого-то синяка над глазом? И разве можно было не засмеяться со всеми вместе над портфелем, из которого проливным дождем сыпались разные вещи?
Когда Клавдия Сергеевна вошла в свой первый класс . А», она остолбенела: все парты, все до одной, были пусты. Но зато все ее сорок три ученика ползали по полу, старательно подбирая какие-то перышки, карандаши, резинки.
— Что это? — воскликнула она.
— Лопнул! — торжественно объявил Петрик. — Мама сказала, что лопнет… так и есть!
— Петрик Николаев, — с ужасом вскрикнула Клавдия Сергеевна, — кто тебя? Весь глаз распух…
— Сам! — воскликнул Петрик.
— А какой синяк! — с завистливым восхищением прошептал Опанас.
По дороге домой синяк много раз менял цвета и оттенки. У самого дома он стал сиренево-розовым с желтоватыми переливами.
Когда мама открыла дверь и увидела своего Петрика, с ней чуть обморок не сделался.
— Что с тобой? Что с тобой? Что с тобой? — только и могла она пролепетать.
— Вот, — сказал Петрик, показывая портфель, — все-таки лопнул! — И с гордым самодовольством прибавил, прищуривая распухший глаз: — Это я сам!
Опанаса, принесшего в своем портфеле подобранное имущество Петрика, грызла черная зависть: какой синяк!
Так закончился их первый школьный день.
Глава пятая. Рыженький мальчик
Петрик даже представить себе не мог, как интересно учиться в школе. Все, решительно все было так важно и полно значения!
Например, тетради. Каждому первокласснику полагалось пять тетрадок. Не больше и не меньше, а именно пять. На каждой было написано имя ученика, фамилия ученика, в каком он классе и даже в какой школе. Одним словом, полная биография.
Затем — при каждой тетрадке полагалась своя собственная промокашка. Розовая, или бежевая, или обыкновенная серенькая. Причем эта промокашка не просто лежала между листами тетради — она держалась на какой-нибудь превосходной цветной ленточке.
Уже через несколько дней Опанас и Петрик получили важную общественную нагрузку. Они должны были вырезать из разноцветной бумаги множество кружков величиной с двухкопеечную монету. Этими кружками все ребята приклеивали ленточки к промокашкам.
Теперь все ленточки от конфетных коробок Петрик брал себе. Он их хорошенько слюнявил, разглаживал на карандаше и только тогда отдавал одной девочке из их класса, Вале Петровой. Эта Валя Петрова считалась ответственной по ленточкам и тетрадкам в первом класс. А». И если кому-нибудь из ребят нужно было приклеить ленточку к новой промокашке, следовало обращаться именно к Вале Петровой, а не к кому-нибудь другому.
А как интересно было на уроках! Скажем, на уроке письма.
Во-первых, писать приходилось чернилами.
Во-вторых, нужно было очень следить, чтобы с пера на тетрадку не шлепнулась клякса.
В-третьих, писать необходимо было не как-нибудь, а очень аккуратно, по косым линеечкам, и чтоб каждая буква стояла навытяжку, руки по швам, как на параде.
И, наконец, самое главное и что было труднее всего — писать полагалось с нажимом.
Ого, этот нажим! Прямо удивительные вещи делал этот нажим.
Например, кружок. Без нажима — никакого вида. Просто кружок, как кружок. Но стоит только сделать крепкий нажим на одной стороне этого кружка — и сразу получается великолепнейшая буква «о»!
Даже самая простая палочка с нажимом получала вид.
А на уроках чтения!
Петрик и раньше умел читать. Просто научился сам по себе и читал даже целые книги. Но в классе это же было совсем другое дело!
Ведь подумать только, как мало на свете букв, а сколько из них разных слов может получиться.
Ма-ма. Ра-ма.
Па-па. Ла-па.
Лам-па.
На уроках арифметики Клавдия Сергеевна часто вызывала к доске.
От десяти отнять семь, сколько будет? Очень просто. Можно даже на пальцах сосчитать. Три!
Но какое же могло быть сравнение, когда это нужно было делать на доске! Мел падал на пол. Его приходилось поднимать. Пальцы становились совершенно белыми, будто их нарочно окунули в зубной порошок. А курточка?! Вся курточка покрывалась такими разводами, что сразу по одному только ее виду можно было понять: человек отвечал у доски.
А какие цифры можно было писать! Каждую величиной со стул. И даже больше.
Все это было невероятно интересно, и дома Петрик ужасно хвастался.
— А меня опять вызывали, — говорил он, как о самом обыкновенном событии, а сам замирал от радости, — к доске…
— И как? — спрашивала мама.
— Еще неизвестно, — отвечал Петрик, а потом скромно прибавлял: — Кажется, прилично…
Но как волновался Петрик, когда Клавдия Сергеевна объявила всему классу, что завтра будет выставлять отметки!
За обедом он ничего не мог есть и все ерзал на стуле. Мама наконец рассердилась:
— Да что с тобой, Петрик? Чего ты вертишься? Что-нибудь случилось?
Именно этого вопроса и ждал Петрик. И он ответил с деланной небрежностью:
— Завтра будут выставлять отметки… У меня будут, может быть, «песики», а может, и «хоры»…
— Что это за «песики»? — удивился папа. — И что это за «хоры»? Первый раз слышу…
Какой папа смешной! Ну откуда же он мог знать о таких вещах? Ведь он учился еще при царе!
И Петрик, стараясь не показывать своего превосходства, объяснил, что «песики» — это, иначе говоря, «посредственно», а «хоры» — «хорошо»… А еще бывают «плошки» — то есть «плохо».
Оказалось, конечно, что у Петрика нет не только «песиков», но и «хоров» — одни сплошные «отлично».
Однажды утром, вбежав в класс, Петрик и Опанас увидали на своей парте, как раз на том самом месте, где полагалось сидеть Опанасу, какого-то совершенно неизвестного мальчика. Причем мальчик этот расположился со всеми удобствами, как у себя дома. В ложбинку для перьев он успел выложить свои письменные принадлежности. Книги и тетради он, видимо, убрал внутрь парты. И крепко поставил оба локтя на крышку, обхватив ладошками щеки и подбородок.
Одним словом, этот неизвестный новенький устроился наславу и, как видно, не собирался уступать места ни Опанасу, ни кому-нибудь другому.
Ну кто бы мог стерпеть такое неслыханное самоуправство?
Опанас и Петрик переглянулись и мгновенно, как разъяренные тигры, кинулись на защиту своего места.
— Нашелся… тоже! — крикнул Опанас.— Нашелся… тоже! — крикнул Опанас, грозно надувая красные щеки. — Выкатывайся!
— Сейчас же, сейчас же… сию же минуту! — крикнул Петрик, наступая на мальчика с другой стороны.
От такого натиска даже более мужественного человека бросило бы в дрожь! А мальчик был такой маленький, бледный, с тонкой шейкой и перепуганными глазами. Неудивительно, что его сразу затрясло. Он торопливо вскочил и стал собирать книги, тетради, карандаши, перышки… Его веснущатый носик жалобно сморщился. Он заморгал, возможно собираясь заплакать, и стал бочком вылезать из-за парты.
— То-то же! — сказал Опанас, сразу приходя в благодушное настроение и легонько с видом победителя щелкнув новенького по затылку. — Знай наших!
— Да, — сказал Петрик, усаживаясь на свое место, и, не теряя времени, принялся укладывать на место книги и все остальное, — знай наших… И зачем было занимать чужие места?..
Новенький знал и «наших» и «ваших». Довольный, что обошлось сравнительно легко и безболезненно, он стоял со своими пожитками, полный нерешительности, не зная, куда сесть. А вдруг он снова попадет на чужое место?
Опанас же только что приготовился занять отвоеванные позиции, как в класс вошла Клавдия Сергеевна — во время этой суматохи они прослушали звонок к началу урока!
— Куда ты? — сказала она, подходя к новенькому. — Ведь я тебя посадила на это место, значит и сиди…
— А я? — возмущенно воскликнул Опанас. — А куда же я?
— Ты? — сказала Клавдия Сергеевна, быстрым взглядом окидывая класс. — Ты будешь сидеть на третьей парте с Таней Тихоненко.
— На третьей? — воскликнул Опанас. — Почему на третьей?
— А что? Это будет очень хорошо. Я бы пересадила Петрика Николаева, но он близорукий, так пусть сидит на первой…
Опанас сердито засопел. Рассадить его с Петриком, с таким другом! Какая несправедливость!