— На третьей? — воскликнул Опанас. — Почему на третьей?
— А что? Это будет очень хорошо. Я бы пересадила Петрика Николаева, но он близорукий, так пусть сидит на первой…
Опанас сердито засопел. Рассадить его с Петриком, с таким другом! Какая несправедливость!
Но Клавдия Сергеевна даже внимания не обратила на расстроенное лицо Опанаса и как ни в чем не бывало продолжала:
— Митя Федоров сядет на вторую… а то ему с последней плохо видно и мне его тоже не совсем хорошо видно… А Ральфик Тишинский сядет на его место…
Как это умно и умело Клавдия Сергеевна рассадила ребят! Как раз самые смирные угодили к самым разговорчивым. А самые озорники оказались соседями самых больших тихонь. Тех, кто знал меньше, она посадила к тем, кто знал больше. А прилежные и аккуратные ученики попали рядышком с лентяями.
И все это произошло так быстро: не успели ребята опомниться, как одни уже сидели на новых местах, а другие имели новых соседей.
Но Петрик, конечно, всего этого и не заметил. Он был слишком удручен. Ведь подумать только: они просидели рядышком с Опанасом столько славных деньков — наверное, целых две недели, — и вот, пожалуйста, их рассадили!
Ах, как им было хорошо! А теперь?
Теперь Опанас где-то далеко, чуть ли не на краю света, на третьей парте в первом ряду. А у Петрика под боком новый сосед, какой-то совершенно чужой, неизвестный мальчик. Да к тому же, кажется, плакса…
Петрик мрачно покосился на новенького и окончательно пал духом. Этот новенький был совершенно рыжий! Ну как есть весь рыжий… Рыжий до последнего волоска. Даже ресницы у него были рыжие. И щеки в рыжих веснушках. И лоб в веснушках. И даже на руках веснушки. Как будто его нарочно всего обмазали яичным желтком, как пирожки, перед тем как сажать их в печку…
Вот наказанье! Вместо такого превосходного мальчика, как Опанас, такой сосед!
Глава шестая. За окном падает снег
Зима не наступала очень долго. Все время шли дожди, из водосточных труб хлестала вода. В школу нужно было ходить в калошах, что было довольно-таки неприятно. Но спорить не приходилось. По дороге встречались такие лужи, что их почти невозможно было перейти даже в калошах.
Не верилось, что где-то есть морозы. И снег лежит чуть ли не до колен. И даже, может быть, где-то катаются на лыжах и на коньках.
Петрик печально смотрел, как с голых вишневых веток, дрожа, капают тяжелые мокрые капли, похожие на крупные слезы, и ему самому хотелось горько плакать…
И вдруг, совершенно неожиданно, когда все решили, что зиме вообще не бывать, подул холодный северный ветер. В течение нескольких часов все высохло и затвердело. Деревья покрылись звонкими стеклянными чешуйками, а тучи низко свесились над поселком, словно собираясь улечься на крыши домов или посередке улицы.
И к вечеру пошел снег.
Белые мошки нерешительно завертелись, медленно опускаясь и снова взлетая, будто не зная хорошенько, что им делать: упасть на холодную землю или поскорее взвиться обратно к тучам…
Петрик с тихим визгом вскочил на подоконник и распахнул форточку.
Наконец-то началась зима! Он был просто счастлив.
А когда снег повалил как следует, когда целые тучи этой белой пушистой мошкары закрутились перед окнами, тут он уже не мог вытерпеть. Он высунул через форточку обе руки, и снежинки доверчиво полетели прямо в его теплые розовые ладошки, мгновенно тая и не успев показать своей хрупкой звездной красоты.
— Не высовывайся, — сказала мама.
Она тоже подошла к окну и тоже уселась на подоконник.
— Как красиво… Похоже, будто роятся белые пчелы…
— Точь-в-точь! — воскликнул Петрик, тихонько хлопая в ладоши. — Совершенно точь-в-точь!
— И еще похоже, будто Снежная Королева прилетела из своего ледяного царства… Помнишь, в сказках Андерсена?
— Я ничего не знаю про Снежную Королеву, — огорченно сказал Петрик.
— Да? — удивилась мама. — Неужели я тебе не рассказывала? Такая чудесная сказка…
— Никогда, — обиженно воскликнул Петрик, — ни разу! Как тебе не стыдно?!
— Неужели никогда? — сказала мама, любуясь снегом, падающим за окном. — А ведь это самая любимая моя сказка.
— Никогда, никогда! — возмущенно твердил Петрик. — Там о пчелиной Снежной Королеве?
— Ну, что ты! Там о мальчике Кае и девочке Герде, как они жили рядышком, на самом верху двух домиков, и как они дружили… Не рассказывала?
— Ни разу!
— Они устроили у себя наверху садик и посадили чудесный куст розовых роз… Летом они сидели над этим кустом… а зимой, когда окна замерзали…
— Вспомнил! Вспомнил! — вдруг вскричал Петрик. — Вспомнил… Мальчик еще делал из горячей монетки на замерзшем окошке круглую дырочку, и они вместе с девочкой смотрели на снежок…
— Ну, значит, рассказывала?
— Да, — продолжал Петрик, весь раскрасневшись, — а потом мальчика утащила Снежная Королева, у нее вся одежда была только из одних снежных звездочек…
— Да, — каким-то удивительным мечтательным голосом проговорила мама, — и девочка Герда пошла искать пропавшего Кая по всему свету… Она была удивительно смелой девочкой, с таким горячим, любящим сердцем…
— Ведь ее тоже могла утащить Снежная Королева? А как страшно было ей у разбойников!.. — прошептал Петрик. — Но все-таки, как она не испугалась?
— Нет… Когда по-настоящему дружишь, о себе нисколько не думаешь… В этом и заключается настоящая дружба…
— Дружба… — тихонько повторил Петрик. — Дружба… Разве это такая важная вещь — дружба?
— Это самое прекрасное в жизни человека! И самое важное.
— Да?! — задумчиво и немного удивленно проговорил Петрик. — Я не знал… А у нас с тобой есть дружба, мамочка?
— Мы с тобой очень дружим, Петрушечка… и всегда друг другу верим…
— Разве это для дружбы важно — верить?
— Очень важно. Самое важное…
— С Опанасом мы тоже очень дружим. Знаешь, Опанас теперь сидит на третьей парте… Уже давно. Это ничего? Для дружбы?
— Конечно, это пустяки…
— А вот с тем мальчиком, — Петрик нерешительно запнулся, — знаешь, который сидит со мной на парте… с ним я не дружу… Ни на копейку! У него одни кляксы… С ним никто не дружит.
— Это плохо, — тихонько сказала мама, — что вы не дружите.
— Плохо?
— Очень плохо.
— Ты думаешь, это очень плохо? — щурясь на снег, протянул Петрик. — Очень плохо… Почему?
А снег все падал и падал…
И за стеной, в той половине домика, где жило семейство Опанаса, тоже увидели снег. И первым увидел его Опанас.
— Снег! — завопил он на весь дом. — Настоящий снег!
И, полный восторга, он влез на подоконник, распахнул форточку и просунул сквозь нее голову.
Как только пролезли его толстые красные щеки, это просто удивительно.
Два толстых розовых близнеца, два круглых колобка с круглыми щечками, круглыми ртами, круглыми животиками немедленно подкатились, переваливаясь на коротких ножках.
— Где снег? Где снежок? — запищали они, карабкаясь на подоконник. — Покажите нам снег!
— Смотрите, смотрите! — задыхаясь от восторга, вопил Опанас. — Смотрите все!
Снег падал густо, крупными хлопьями.
— Завтра мы с Петриком на лыжах! — закричал Опанас, втягивая голову обратно в комнату. Непостижимо, как это пролезли щеки?!
— Или на санках! — закричал он и снова просунул голову в форточку.
— Или на коньках! — И он опять втянул голову в дом.
— Или в снежки! — И он снова высунулся в форточку.
Бедные толстые щеки! Как им досталось…
А снег все падал и падал…
Может быть, и правда Снежная Королева каталась на белых лошадях, а ее великолепный плащ из снежинок вместе с ветром проносился над землей?
В это время третий мальчик, тот самый рыженький мальчик, который занял на парте место Опанаса — его звали Кирилкой, — тоже стоял у окна и тоже смотрел на снег…
Он думал, что, наверное, на Севере тоже идет снег. Только уж, конечно, тот снег получше этого. И его много больше. Потом он подумал, что отец, может быть, уже катается на лыжах. Или на собаках. А может, на оленях? Очень на многом можно покататься там у них, на Севере.
Как давно папа уехал на дальний Север! А не прислал еще ни одного письма.
На почте ему говорят: «Пишет, пишет…» Но если пишет, куда же деваются письма?
Кирилка тихонько вздохнул.
А снег все шел и шел, и за окном становилось темно.
Потом Кирилка подумал, что завтра в школу можно пойти в валенках. И это очень хорошо. Потому что ботинки стали очень худые, а других тетка все равно не даст.
После валенок Кирилка сразу вспомнил про школу, про Петрика и вздохнул гораздо громче.
Сколько дней сидит он рядом с Петриком, а Петрик все не хочет с ним дружить. Все сердится. Даже заслоняет рукой свои буквы, чтобы Кирилка на них не смотрел.
А какие у Петрика буквы! Какие буквы!
Когда один раз клякса капнула у Петрика на парту и когда Кирилка поскорее вытер эту кляксу тряпочкой и еще послюнявил, чтобы не осталось пятна, Петрик ужасно рассердился. Он сказал: «Значит, ты подлиза». И покраснел.
А чем же он подлиза?
Книжки он кладет в парту точь-в-точь как Петрик, и карандаш у него такой же. И промокашка у него на ленточке.
Чем же он подлиза?
Конечно, Петрик стал бы с ним дружить, если бы не кляксы. И если бы он отвечал уроки без запинки.
А что он может сделать?
На дополнительных занятиях он всегда отвечает, а в классе боится. Клавдия Сергеевна, она добрая, ему говорит: «Ну, Кирилка, ну отвечай же… Какой ты, право! Ты все знаешь очень хорошо». А он не может. И молчит. Вдруг все будут над ним смеяться?!
А сколько у него клякс!.. Разве можно дружить с мальчиком, у которого в тетрадках столько клякс?
Но как же ему быть, если тетка не велит ему делать уроки на столе, а только на подоконнике? Даже тетрадка не помещается, а локти совсем свисают. Учительница Клавдия Сергеевна все время говорит: «Рука, которой пишешь, должна обязательно вся лежать на столе». Потому и кляксы, что на подоконнике…
И в «колдунчики» его никогда не берут играть. Никогда. На переменках все бегают, смеются, а его не берут… Только дразнятся: «Рыжик-пыжик»… «Почем десяток веснушек?».
Может, если веснушки хорошенько потереть, они сотрутся?
На этот раз Кирилка вздохнул глубоко и протяжно.
— Потише там! — сердито крикнула тетка. — Генечку разбудишь.
Генечка ее сын. Хоть ему всего шесть лет, а дерется он очень больно. И сдачи ему тетка не велела давать.
Новые ботинки, которые ему отец перед отъездом купил, носит Генечка. И шапку-ушанку тетка тоже велела отдать Генечке. И за водой никогда не посылает Генечку, а только его, Кирилку… А в «Гастроном» если за конфетами, то Генечку… Кирилка снова вздохнул.
— Потише, говорят! — крикнула тетка. — Уроки делай…
— Сделал, — тоненьким голоском сказал Кирилка и опять вздохнул.
Что ж поделаешь, такая у него привычка: все вздыхать и вздыхать.
Плохо жить на свете, когда совсем один, когда тетка на каждом шагу кричит, а дядя, хоть добрый, да слова не смеет сказать за Кирилку. Только иногда даст три копейки на ириску. А отец далеко, на Севере, и писем не шлет.
А главное, плохо, когда нет товарища. Плохо, плохо…
Глава седьмая. Кирилкин портфель
Драться Петрик не любил. Первым никогда в драку не лез. Но если его затрагивали, спуску не давал, причем в драке больше надеялся на свой портфель, чем на кулаки.
Когда месяца через два мама обратила внимание на его бывший новенький портфелик, то просто глазам своим не поверила.
— Петрик, — воскликнула она, — неужели это твой?
— Мой, — ответил Петрик, — а что?
— Что с ним случилось? Не играешь же ты им в футбол?
— Ну кто же зимой играет в футбол? Что ты, мама! — воскликнул Петрик. — Только летом или осенью…
— Но тогда почему он такой страшный? Весь потрепанный. Может, дерешься портфелем?
На этот раз она попала в самую точку.
Петрик немножко замялся, но ответил честно и откровенно. Вообще пока еще не было случая, чтобы он солгал.
— Случается… — сказал он краснея, — иногда… и даже очень часто…
— То есть как?
Мама была поражена.
— Показать? — с готовностью воскликнул Петрик. — Сейчас…
И он в одну минуту напихал в портфель все, что полагается: книги, тетради, пенал…
— Отойди немного в сторону, — попросил он маму, — а то задену…
И, сильно размахнувшись, он трахнул портфелем по печке.
Вот это был удар! Просто удивительно, как печка осталась целой и не разлетелась на мельчайшие пылинки. Зато портфель затрещал по всем швам.
У мамы захватило дыханье и потемнело в глазах.
— Петрик, — отчаянным голосом проговорила она, — но ведь так можно изувечить друг друга… выбить глаз… и даже… даже убить досмерти…
— Нет, — решительно возразил Петрик, — выбить глаза нельзя и убить тоже… по лицу не разрешается, только по спине…
Мама очень расстроилась. Она хотела еще что-то сказать, но только махнула рукой и жалобно проговорила:
— Я тебя очень прошу, не дерись так… это ужасно опасно…
— Ладно, — сказал Петрик, — постараюсь пореже…
Потом мама сказала, печально рассматривая портфель:
— Хоть до конца учебного года он тебе хватит или придется покупать новый?
— Не придется, — быстро ответил Петрик. — Может быть, ручка отлетит… так это ничего, Опанас умеет их прикручивать…
Что касается Опанасова портфеля, то у Опанаса портфель еле дышал. Можно было только удивляться, каким образом Опанас носит свои учебники в таком портфеле. Но причина здесь была совсем особого свойства.
Вообще Петрик и Опанас были не похожи друг на друга во всех отношениях. И характером и наружностью.
Петрик был высоконький мальчик и немного бледноват. Опанас же был, наоборот, коренастый, коротышка. У Петрика на лбу была аккуратно подстриженная чолочка, а у Опанаса на затылке торчал хохолок, похожий на кисточку для бритья. Петрик щурился, он был немного близорук, ушки у него торчали, как два розовых лопушка, а когда он смеялся, на самой середке носа у него гармоникой собирались тонкие лучистые морщинки.
У Опанаса же щеки были до того красны и до того круглы, что было просто удивительно, как только птицы не склевали их по ошибке вместо яблока.
Петрик всегда мечтал, строил планы и любил придумывать необычайные вещи. Опанас был, что называется, «тяп-ляп». Схватит — бросит. Бросит — снова схватит. И никакого толку. По десять раз в день он придумывал что-нибудь новое, чтобы ничего никогда не закончить. Не то что Петрик, который все всегда доводил до конца.
В школу Опанас обязательно бы опаздывал, но аккуратный Петрик заходил за ним каждое утро.
Невпример Петрику, Опанас драться любил. Он был большим задирой и с наслаждением ввязывался в любую потасовку, причем надеялся он исключительно на свои кулаки, крепкие и ловкие. Портфель же его имел самый плачевный и ненадежный вид вовсе не по вине Опанаса.
Как известно, у Опанаса была еще семерка братьев, из которых пятеро учились в школе. И потому осенью, когда отец приносил портфель, а покупал он только один портфель, то обычно говорил:
— А ну, хлопцы, кому тот портфель пойдет в дело?
И между хлопцами начинался дележ. Дележ бывал обычно справедливый. Вынимались все портфели и все сравнивались до мельчайших подробностей. Новый портфель доставался тому, чей бывал истрепан до последней крайности.
Этой осенью новый портфель чуть не достался Опанасу — ведь у него вообще никакого не было, — но в самый последний момент десятиклассник Петро запротестовал. Он заявил, что последний год в школу довольно-таки позорно ходить с таким «задрипанным» портфелем. Первоклашка же еще успеет находиться со всякими портфелями. И, несмотря на отчаянный рев Опанаса, новый портфель достался все-таки десятикласснику Петро. Старый же перешел к несчастному первоклашке. Можно себе представить, в каком виде!
У рыженького Кирилки вообще не было никакого портфеля, и до самого снега он носил книги завернутыми в газетную бумагу.
И вдруг в одно прекрасное утро — для Кирилки это утро было особенно прекрасно — весь класс тихо ахнул: Кирилка явился с новым портфелем. Да с каким!
Мало того, что этот портфель был из роскошной темнокоричневой кожи и ростом почти с самого Кирилку, мало того, что он был с двумя замками, с двумя ключами и с двумя ремнями, — сверх того он мог складываться и раскладываться, в нем имелось по крайней мере двенадцать различных отделений, начиная от самого крохотного, куда можно сунуть какую-нибудь мелочь вроде варочки или пера, и кончая колоссальным отделением, во всю длину раскрытого портфеля, куда при желании мог поместиться сам Кирилка.
Конечно, все эти подробности выяснились много позднее — на переменке после первого урока. А в первый момент, когда Кирилка и его новый портфель появились в дверях класса, все только изумленно ахнули.
Даже Клавдия Сергеевна сразу заметила новый портфель.
— Какой у тебя замечательный портфель! — сказала она. — Покажи поближе…
Кирилка подошел, застенчиво краснея.
— Кто тебе подарил, Кирилка? — спросила Клавдия Сергеевна.
И вот тогда-то класс впервые услыхал Кирилкин голос, тоненький, словно писк комара.
— Это мой папа!
— Твой отец уже вернулся? — воскликнула Клавдия Сергеевна. — Это очень хорошо.
— Он еще не вернулся, — тоненько проговорил Кирилка, — он мне прислал… Один дядя приехал прямо с Севера… и привез.
— Вот как! — проговорила Клавдия Сергеевна и, зарумянившись, прибавила: — Как это хорошо, что твой папа вспомнил, что тебе нужен для школы портфель… Я очень рада за тебя, Кирилка!