Посмотрела на Кирилла. В полумраке людоед выглядел малореальным. Казалось, сейчас криво улыбнется и повиснет меж полом и потолком, не выпуская бокала из руки. «А этого – подумала – как вспомню? С каким чувством? Кто он мне? Зачем нужен? Почему ушла сегодня от хорошего Бориса и пришла к плохому Кириллу? Потому что девочки, типа, любят плохих мальчиков? Так он и не мальчик уже. И вообще не человек. “Плохой”, “хороший” – это не про него; нечисть, вурдалак с безволосой грудью, умный, тихий, идеально замаскированный под мирного обывателя; не теплый, не холодный – посторонний, не от мира сего, такой не будет, как Дима, реплики в “Твиттере” вывешивать, такому только натуральное подавай, живое, теплое...»
Сделала еще два глотка. Решила: если охмелею, обратно поеду на такси, машину здесь брошу. Машина резко потеряла в обаянии, ненадежная, маленькая, упырь прав, на такой машине из города выезжать нельзя.
– Слишком тихо, – сказала она. – Включи музыку.
– Какую?
– Неважно. Радио.
Людоед нашарил пульт, и меж стен запрыгал голос Мадонны, женщины со слабым голосом и сильным характером, – но песенка быстро кончилась, и забренчала натужная реклама элитного коттеджного поселка; этой весной всё больше появлялось рекламы элитного и престижного, по ломовой цене; кризис кончился, он никому не был нужен, всем хотелось назад, в 2008-й, умеренность не прижилась, никто не пересел на велосипеды, не переехал из трехкомнатных в однокомнатные.
– Налей еще.
– Не налью, – сказал Кирилл. – Тебе больше не надо.
– Я сама знаю, сколько мне надо.
Людоеда никак не тронула ее грубость – он миролюбиво кивнул.
– Конечно. Не спорю. Только... со стороны виднее.
Мила скинула туфли, забралась с ногами на диван.
– И что же тебе видно? Со стороны?
– Ты устала и раздражена, – сказал людоед. – Сегодня ты села в машину и поехала, но не в гости ко мне, а просто – куда глаза глядят. Отвлечься, сменить картинку перед глазами. Была бы под рукой подружка – ты бы поехала к подружке. Засели бы в каком-нибудь уютном месте и напились. Но подружке – не до тебя... Зато Кирилл на месте, дома сидит и всегда рад видеть... И ты поехала к Кириллу.
– О боже. Откуда ты знаешь про подружку?
– Борис рассказал.
– Я всегда знала, что мужики – сплетники хуже баб.
– Может быть. Только я не мужик, а ты не баба. И вообще, меня эти ваши молодежные истории не касаются.
– Врешь! – сухо сказала Мила. – Тебе интересно. Хочешь, я познакомлю тебя с Димой? Отдам его тебе? На съедение?
Кирилл недоуменно улыбнулся.
– Дима – это... Тот мыслитель? Твоей подруги корефан?
По радио теперь ныла, хныкала некая малолетка, изображающая тоску простой девушки по простому парню. Мила сама налила себе, устроилась поудобнее.
– Не делай вид, что не помнишь. Ты всё помнишь. Ты знаешь, кто такой Дима. Он, кстати, парень при деньгах. Не богатый, но вполне... Сейчас с ума сходит. Звонит через каждые три часа, пьяный... Оскорбляет, матом орет. Он решил, что это я виновата... Это же твой случай, правильно? Человек не в себе, ему плохо, он пьет, он выведен из равновесия – тут появляешься ты и начинаешь его пожирать. Так? Угадала?
Кирилл смерил ее взглядом.
– Какая ты красивая, Мила. Особенно когда говоришь умные вещи. Ты права. Дима вкусный малый. Только с ним... – людоед развел руками, – не получится. Чтобы съесть человека, нужны отношения. Длительные. Чем дольше – тем лучше. Нужно быть ему другом. Хотя бы приятелем. Я выбираю из тех, кого давно знаю. Вот если бы я сейчас пришел к этому вашему Диме и сказал: «Уважаемый Дмитрий, я знаю, как устранить соперника, я помогу вам вернуть вашу девочку...» И завязал бы на этом знакомство... Тогда через три-четыре года можно было бы...
И он гулко щелкнул зубами.
Мила вздрогнула. Тихо, с нажимом произнесла:
– Давай сделаем это. Я тебе помогу. Сожрешь Диму. А Бориса не тронешь. Дима тебе понравится. Пьет, деньгами швыряется, уголовников боится и вообще – слабак. Забери его, а Бориса не трогай...
– Нет.
Мила посмотрела, как собрались и распустились морщины на его низком лбу, испытала миг невыносимого отвращения и веселья, расхохоталась:
– Но ответил людоед: нет!
Встала. Хотела сделать что-то грубое и плохое, стакан разбить или весь поднос на пол опрокинуть, как-то испортить это место, опоганить эти ковры, ударить их хозяина каблуком в лицо, вырвать из руки сигаретку и в глаз ему воткнуть, почти шагнула вперед – но наткнулась на пристальный взгляд; людоед всё понимал, он был готов, он наблюдал за ней с интересом и удовлетворением.
– Давай, – хрипло сказал он, – сделай. Вон, пепельницу возьми. Она тяжелая.
– Зачем?
– Ты хотела в меня чем-то кинуть.
– Читаешь мысли, да?
– Иногда это легко, – ответил Кирилл. – Ты думаешь: «Что за непонятная тварь передо мной сидит? Нарисовался черт знает откуда, скользкий, опасный, жениха моего погубить собрался, меня домогается... Убила бы, но страшно...»
– Я тебя не убью, – сказала Мила. – Другие убьют.
– Знаю, – небрежно ответил упырь. – Но не сегодня.
Он тоже встал, потянул ее к себе, полез руками, с коротким глухим стоном – она собралась с силами, оттолкнула, отступила, продолжая переживать отвращение и веселье и еще твердое убеждение в собственной правоте.
Так вышло, что ее место здесь, в постели упыря, и нигде больше. Не за офисным столом и не за рулем красивой машины решится ее судьба. Там, во внешнем мире, происходит много важных событий, но самое главное вершится здесь, в спальне за шторами. Здесь ее, Милы, территория, здесь она управляет ситуацией. Здесь она сделает всё по-своему. А заодно и удовольствие получит.
И девочка Лю отправилась в постель упыря.
Не церемонилась, велела раздеть себя, велела принести еще бокал портвейна – он повиновался, смотрел мутными глазами, потом дрожал, трогал, не спешил, ждал, пока она расслабится, водил пальцами, понемногу забирал власть; нежности не было в нем совсем, но была зато сосредоточенность, внимание, ничего не упустил, каждый сантиметр освоил, прошелся ладонями, губами, языком, потом усилил нажим, а она – ей было удобно и спокойно в ситуации «решила дать и дала».
Хотел, чтобы я тебе дала? На. Тела не жалко. Оно всегда со мной, понял, дядя? Хочешь спереди – пожалуйста. Сзади – нет проблем. На, занимайся. Лобзай, пока я добрая. Не знаю, какой ты людоед, но мужчина способный. Особенно когда вот так пристраиваешься и одну руку вот сюда помещаешь, а другую вот сюда. Однако стонов и криков не жди – во всяком случае, не теперь, а чуть позже, когда всё будет то же самое, но побыстрее.
Она попробовала командовать, сначала шепотом, потом вслух, грубо – людоед только ухмылялся, исполнял в точности, однако не суетливо, а с особенным альковным достоинством, а она распоряжалась всё более коротко и хрипло; вдруг поняла, что с людоедом можно обращаться совсем по-людоедски, он только счастлив будет; хватала его за ухо, за волосы, прокусила предплечье, и в конце концов нашарила яйца, стиснула и рванула, и повторила – он зарычал, она расхохоталась, это было интересно, никогда не имела такой забавной игрушки; живой, горячий, потный, можно пнуть, можно сломать, испортить, не жалко, вот сейчас вырву все причиндалы с корнем – и ничего мне не будет; хохотала, как ведьма, пока молния не ударила в позвоночник и не побежали от затылка вниз горячие волны – и тогда закричала, вонзая ногти в его лопатки.
А когда перевела дух – снова смеялась, потому что он опять остался ни с чем. Полез, потянул руки – уперла колено в его живот, напряглась.
– Всё, всё. Хватит.
– Не «хватит», – обескураженно сказал он. – Почему «хватит», я не...
– Пошел к черту. Я не хочу больше.
– Хочешь, – возразил людоед. – Отдохни, поваляйся – и продолжим.
– Не хочу валяться. Сделай мне поесть. Творога хочу и грушу на гриле.
Он смотрел, ждал; очень похожий на обыкновенного разочарованного самца. Красный, злой, неудовлетворенный.
– Чего смотришь? – гневно крикнула она. – Иди, иди! Больше ничего не будет.
Он подождал, втянул носом воздух, выдохнул; странно было видеть, как быстро возвращается его невозмутимость, как твердеет взгляд и подбираются губы.
– У меня нет творога.
– А что есть?
– Только мясо.
– Не хочу мяса. Хочу фруктов. Ты говорил, в соседнем доме есть ресторан. Позвони, пусть принесут. А я пойду в ванную.
– Хорошо, – сказал Кирилл. – А ты не боишься, что я утоплю тебя в ванной?
– Не утопишь. Я тебе нужна. Живая, невредимая и бодрая. Мы с Борисом – твоя жратва. А жратва должна быть свежая и горячая, правильно? Так что иди. Мне нужен творог и фруктовый салат... Нет, два салата.
Под колючими теплыми струями воды ей стало немного грустно и стыдно. И одиноко. Одно из внутренних «я» – самое ранимое и дорогое – прекращало свое существование. Отправлялась в прошлое девочка Лю, маленькая московская барышня, внимательная читательница журнала «Секс ин зе Сити» и прочих журналов, созданных циничными стервами для наивных обывательниц. Глотая теплые слезки, девочка исчезала, унося с собой песенки Наташи Ветлицкой, распечатки расходов по кредитной карточке «Альфа-банка», планы поездки во Флоренцию и Милан, а главное – мечты о прекрасном принце, который прискачет однажды на белом коне и решит все проблемы.
Под колючими теплыми струями воды ей стало немного грустно и стыдно. И одиноко. Одно из внутренних «я» – самое ранимое и дорогое – прекращало свое существование. Отправлялась в прошлое девочка Лю, маленькая московская барышня, внимательная читательница журнала «Секс ин зе Сити» и прочих журналов, созданных циничными стервами для наивных обывательниц. Глотая теплые слезки, девочка исчезала, унося с собой песенки Наташи Ветлицкой, распечатки расходов по кредитной карточке «Альфа-банка», планы поездки во Флоренцию и Милан, а главное – мечты о прекрасном принце, который прискачет однажды на белом коне и решит все проблемы.
Принц прискакал, и он прекрасен, да. Но остальное придется делать самой.
Потом ела, салат был смехотворен, какие-то грубо очищенные мандариновые дольки и кислый виноград, Кирилл налил себе коньяку, был тих и вежлив, порывался вытирать ей губы салфеткой, она отстранялась, рассматривала кухню; ящик для стерилизации шприцев исчез, на его месте лежала книга писателя Адольфыча.
– А что Борис, – спросил людоед, – он тебя не проверяет?
– Насчет чего?
– Насчет других мужчин.
– О боже. Как он это проверит?
– Я бы на его месте проверял.
– Да? Слежку бы устроил? Или допрос с пристрастием?
Людоед удивился:
– Зачем сразу «слежку»? Достаточно послать тебя сдать анализы. Любой врач определит, был у тебя другой мужчина или нет.
– Я предохраняюсь.
Людоед посмотрел с превосходством.
– Неважно. Есть микрофлора, у постоянных партнеров она всегда примерно одинаковая. Одни и те же колонии бактерий живут у тебя и у него. Появляется другой партнер – он заносит свою микрофлору. Меж колониями начинаются всякие разногласия, войны... Двадцать лет назад женщины жили с этим и не подозревали, что происходит на их слизистой. Гонорею, конечно, выявляли – но более мелкая зараза никого не волновала. А сейчас умеют обнаруживать кокки шестого, седьмого ряда, почти неопасные, но надо знать, что всякий новый мужчина добавляет к населению твоей пиписьки новых маленьких жильцов. Я думал, Борис это знает. Это же просто. Раз в месяц давать женщине деньги, отправлять в лабораторию... Резкие изменения в микрофлоре означают появление нового полового партнера.
– Расскажи Борису, – предложила Мила. – Это сильно укрепит наш брак.
– Кстати, когда свадьба?
– Через две недели.
– Молодцы.
Мила доела творог, отложила ложечку.
– Учти, – сказала она совсем тихо, – если с его головы хоть волос упадет...
– Зачем мне волос? – усмехнулся Кирилл. – Я волосы не ем. Они не перевариваются. Не волнуйся. Ты никак не пострадаешь. Для тебя так будет даже лучше. Наш мальчик станет тихий, спокойный... Будет жить только ради тебя. Поняла, нет? Забросит свои игрушечки, машинки, так называемый бизнес... Он будет тебя любить, уважать и слушаться. Он всегда будет делать то, что ты ему скажешь. А иногда – то, что я ему скажу. Потом он тебе надоест, и вы разведетесь.
– Почему ты решил, что мы разведемся?
Людоед тяжело вздохнул, скривился, стал особенно некрасив и бледен.
– Потому что он тебе не пара, – с расстановкой, скрежещущим фальцетом ответил он. – Потому что он – никто. Декорация. Мужик, который не пристроен к мужскому делу. У него нет шансов. Таких сейчас много, я их каждый день вижу... Замуж – ради бога, сходи на годик-два, но всю жизнь прожить с таким – глупо. Он тебя в свою песочницу утащит, пропадешь.
– С любимым можно и в песочницу, – сказала Мила.
– Нельзя, – каркнул упырь. – Нельзя взрослому в песочницу! Ловушка это. Для лохов. Журнальчики, машинки, кино, кредиты, поездки в Египет – всё это придумано крутыми людоедами мирового масштаба. Поняла? Там такие пасти, такие клыки, там людей миллионами жрут... Заманивают – и вот так!
Он опять громко щелкнул зубами. Подмигнул и вдруг захихикал.
– Что? Страшно? Да, я плохой дядя. Со мной нельзя водиться. Особенно маленьким девочкам... Но некоторым – можно. Таким, как ты. Я – зло, а зло надо знать. Поэтому ты приходишь сюда.
– Не поэтому, – сказала Мила.
– А почему?
– Не твое дело.
Людоед кивнул.
– Ладно. Не хочешь – не говори. Но поверь мне, с Борисом нет будущего. Он тебе надоест. Любовь пройдет, останется быт, совместная жизнь, партнерские отношения... А из этого мальчика партнер никакой. Он слишком медленный, нерешительный, вперед не смотрит, осторожничает... Надо грызть, зубы вонзать – а он думает, буксует... Ты будешь ненавидеть его. А потом – сама сожрешь. Все женщины жрут своих мужей. Особенно если мужья не против. Лучшее, что ты можешь сделать, – это посадить меня за свой стол. Я буду со своей стороны откусывать, а ты – со своей, поняла, нет? Вдвоем интереснее. Ты крутая, ты мне нравишься. Никаких комплексов, смелая, умная, всё на лету схватываешь... А? Что скажешь? Устроим трапезу на двоих?
– Не знаю, – пробормотала Мила. – Я подумаю.
– Думай.
Она помолчала. Откуда-то сверху донеслись хриплые вопли: пьяная семейная свара, женщина визжала, мужчина ревел.
– Соседи, – хмыкнул Кирилл. – Тоже людоедская семейка. Можно часы сверять: в половине пятого с работы приходят, в пять накатывают по первому стакану, в половине шестого концерт начинается...
Мила смотрела, как он шевелит короткими пальцами, словно крутит невидимую рукоять. Словно пытается настроить некий расстроенный механизм.
– Отпусти нас, – попросила она.
– Что?
– Отпусти нас. Бориса, меня.
– Не могу.
– Всё ты можешь.
– Не всё, – с сожалением сказал людоед и сжал пальцы, отчаявшись, видимо, настроить расстроенное. – Не всё. Не могу я. Конец пришел твоему Борису. Хочешь, скажи ему это прямо сегодня. Накажу я его. За глупость. Он думал, что жить умеет. Он меня из песочницы своей учил и по плечу похлопывал. Было такое, однажды. Очень он меня разозлил, поняла, нет? Так разозлил, что я никому такое не расскажу никогда, всё равно не поверит никто. Даже ты.
– Я поверю. Расскажи.
– Придешь еще раз – расскажу.
Мила кивнула:
– Приду.
Глава 2 В тренде
Он сидел, молчал, слушал – и удивлялся. Сначала смотрел, потом перестал просто смотреть, а начал изучать. И слушать тоже перестал, а начал вслушиваться, внимательно, словно бы в замысловатую музыкальную пьесу. Таких, как Борис – взрослых мальчиков, – много видел он вокруг себя, но всерьез не воспринимал. Мальчики – они и есть мальчики. Чистенькие, веселые, все прекрасно одетые, почти все – рослые, крепкие. Все-таки на рубеже восьмидесятых и девяностых, когда вся страна стонала от безденежья, очень многие отцы и матери умели находить и мясо, и рыбу, и фрукты – дети получали полноценное питание, и косточки их росли без удержу.
Но этот был не просто мальчик, а тот самый мальчик. Пацанчик Бориска. И его квадратные плечи и бычья шея не удивляли. Папа-академик не бедствовал даже в самые дикие перестроечные годы. Кормил ушастого-голенастого отпрыска полным набором жиров и углеводов. Был тоненький, стал плотненький.
И мама, замеченная, вместе с сыном, в кофейне на Большой Полянке, тоже была не такая тоненькая, как в далеком восемьдесят восьмом году, уже раздавшаяся в талии, и плечи рыхловаты, и грудь висит – зато несравнимо более холеная.
Красивый и мускулистый сын ее пить не умел; уже на третьей рюмке нарушил естественную субординацию, стал фамильярен и громогласен. Разложил перед собой зажигалку, телефон, ключи с брелоком, пачку сигарет; этикетка на пачке наполовину заклеена черно-белым предупреждением: “Il fumo uccide”, то есть сигареты были непростые, а из Европы, и всё остальное тоже не простое, а со смыслом. В процессе хмельной беседы юный предприниматель непрерывно манипулировал предметами, брал, двигал, прикуривал, щелкал, позвякивал и вертел в пальцах, чтобы каждому было понятно, что в этом непростом кабаке он тоже не самый простой парень.
А Кирилл – наоборот, сделался сентиментален. Ему хотелось спросить: «А помнишь, я тебя вот этим пальцем в ребра тыкал, а ты смеялся?» Или: «А помнишь, мама твоя нашла у тебя в кармане патрон от макарова, который я тебе подарил?»
Еще больше хотелось, чтобы собеседник кивнул и ответил: «Да, помню. Я тогда тебя не выдал; сказал, что на улице нашел. И мама выбросила патрон в помойное ведро...»
Но юный атлет не был настроен вспоминать прошлое. В принципе, Кирилл его понимал. Лебеди не желают возвращаться во времена гадких утят. Лебеди хотят махать крыльями.
И мальчик стал махать.
– Подъем бешеный! – вещал он, ухмыляясь счастливо и значительно. – Люди хватают всё шикарное! Всё равно какое – лишь бы шикарнее, чем у соседа. Всё... ну, как бы... как в сказке, понимаешь? Про деньги, про цену – вообще вопрос не стоит. Работаю по принципу “show me”. Приезжает дядя на «бентли», заходит в рум, оглядывается – и ты понимаешь: сейчас он скажет “show me!” – и в этот момент ты должен ответить! Если не ответишь – дядя уедет и больше никогда не вернется. Но от меня, – юный бизнесмен тыкал себя большим пальцем в солнечное сплетение, – никто не уезжал. Я любого удивить могу. Ручка коробки передач из чистого золота в виде головы Мефистофеля – как тебе? А ведь у меня, если разобраться... ну, как бы мелкая лавочка! Занимаюсь главным образом интерьером салона. Кресла, потолки, фурнитура, кнопочки всякие – на большее не замахиваюсь... Максимум могу колеса дорогие сделать, несерийные, аэрографию исполнить или решетку радиатора придумать... А люди покрупнее, кто моторы заряжает или ходовую часть, – они вообще миллионы загребают!