– Ничего себе, – удивленно отвечал Кактус. – Неужели миллионы?
– Слушай, Кирилл, – бывший гадкий утенок навалился на стол, не забывая периферийным зрением улавливать ротацию блядей у стойки бара. – Извини, конечно, но я вижу – ты реально отстал от тренда. Так нельзя. Если ты не в тренде, ты проиграешь.
– Научи, – попросил Кактус. – Научи меня, старого дурака, быть в тренде.
Он вложил в просьбу столько презрительной иронии, что мальчик Бориска, пусть и пьяный, обязан был опомниться и возразить.
«О чем ты, Кирилл, – должен был сказать лопоухий пацанчик. – Ты меня старше на десять лет. Я ходил в первый класс, а ты уже знал, что надо считать в уме, а не на бумажке. Я еще поперек кровати спал, а ты уже гранаты чеченам продавал по рыночной цене. Чему я тебя могу научить, Кирилл? Против тебя я всегда был и буду пацан сопливый! Зачем издеваешься надо мной, Кирилл? Если я выгляжу слишком самодовольным – извини...»
Но юный гений так не сказал.
Он отодвинул ключи c брелоком “Subaru WRX”, пододвинул сигареты и зажигалку, закурил, сигареты вернул в центр стола. «Хорошо хоть на попа не поставил», – подумал Кактус.
– Это очень просто, – начал юный гений. – Чтобы уловить тренд, надо нюхать воздух. Как зверь нюхает. Тренд нельзя потрогать, он растворен в эфире. Главное – обоняние.
– Чуйка, – подсказал Кактус.
– Да! – покровительственно усмехнулся мальчик. – Чуйка! Это просто. Слушай, как надо делать. Верхний слой вообще в России не живет. Кто в Лондоне, кто в Майами, кто на три или четыре страны, летом в Канны, на фестиваль, потом в Монако, на «Формулу-1», – в общем, их не достать. Но под ними есть другой слой – эти люди вынуждены жить в России, потому что тут их держат дела, бизнес, и они хотят жить тут, но чтобы всё было как там. Надо учить английский и сидеть в Интернете – вот и вся чуйка. В Сети есть все моды, все идеи, все передовые мысли...
Он говорил про бизонью кожу, про хромирование, никелирование и золотое напыление, но Кактус уже не слушал. У него звенело в ушах.
Так бывает, когда тебя – взрослого человека на пороге сорокалетия – ничто не может удивить или задеть, когда тебя не трогают даже оскорбления, и вдруг сам бог решает оскорбить тебя.
Вчера это дитя угощалось твоими шоколадками, а сегодня учит нюхать воздух.
А ты втягиваешь его ноздрями уже четверть века, этот воздух, и всегда знаешь, откуда ветер дует. И знаешь самое главное и страшное: ветер всегда дует с одной и той же стороны.
Тренд никогда не меняется.
Когда-то, давным-давно, ты по доброте и великодушию пытался научить мальчика главному тренду. А тот не воспринял простую науку. Не понял ее.
Кирилл вздохнул и потянул носом.
Мальчик Бориска, бывший ушастый пожиратель халявного шоколада, а ныне мощный бизнесмен при бицепсах, издавал его любимый запах.
Запах новой еды.
– Погоди, – перебил Кирилл вошедшего в азарт юного гения. – Я не понял: тебе это нравится?
– Что нравится?
– Ну... Вот это всё. К тебе заходит какой-то пассажир и говорит: «Удиви меня». И ты спешишь его удивить, чтоб с крючка не сорвался. Тебе это нравится?
– Да, – почти без паузы ответил гений, и просветлел лицом, и повторил, тверже и жестче:
– Да.
Помолчал и тоном ниже произнес:
– Это честное и чистое дело. И потом, тачки всегда меня... ну, как бы... вставляли. Я даже поступил в автодорожный институт. Правда, потом ушел, когда понял, что теряю время...
– Жалко времени на учебу?
– Конечно. Время дорого. Рынок бурно растет, надо входить в него и... как бы захватывать нишу! Ловить шанс. Пока не поздно.
– И ты его поймал?
– Думаю, что да. Поймал.
Кактус потряс кулаком над полупустыми стаканами.
– И теперь, значит, крепко держишь?
– Вроде да, – сказал Борис, чуть хмурясь.
– А если не удержишь?
– Буду искать другой шанс.
– Не понял. Зачем искать другой, если у тебя был тот? Может, тебе лучше в этот покрепче вцепиться?
Пацанчик Бориска понял, кивнул:
– Я держу его... крепко. Реально крепко. У меня на полгода вперед заказы расписаны. Но не всё от меня зависит. Конкурентов всё больше. Вполне возможно, что однажды они меня... ну... как бы... задавят.
– Зачем же ты вкалываешь, малыш? – спросил Кактус. – Если знаешь, что однажды тебя всё равно задавят?
– Пока не задавили, я успею заработать. Когда станет тяжело – перейду в другую нишу.
– То есть тебя будут давить, а ты будешь отступать? Всё время в другую нишу?
– Да. Слабый уступает место сильному. Закон бизнеса.
Кактус поднял свой стакан, выпил, посмотрел на разложенные на столе дорогостоящие игрушечки.
– Руками еще держишь, – сказал он, – а сердцем уже отдал.
– Не понял, – осторожно спросил гений бизнеса. – При чем тут сердце?
– Ни при чем, – ответил Кактус. – Так мой отец говорил.
Борис тоже выпил и тоже – не глядя на собутыльника, в одиночку. Запалил еще одну европейскую сигарету. Опять посмотрел на женщин возле барной стойки: выставка голых ног, длинных, как жизнь, – и пробормотал:
– А мой отец всё время говорил: «Не связывайся». И мать. Это было их любимое слово. Не связывайся...
Кактус посмотрел в его глаза и понял, что тогда, в восемьдесят восьмом, в темной маленькой квартирке возле метро «Кожуховская» изящная мама сказала ушастому восьмилетнему сыну те же слова. «Не связывайся с Кириллом».
И сейчас Борис хотел в этом признаться, но решил промолчать.
Через год Кирилл сел в тюрьму и, пока сидел, думал, что сожрет сладкого мальчика, как только выйдет.
И когда лежал на сальном тюремном матрасе, нюхал воздух и улавливал доносящийся сквозь стены и стальные двери, через решетки и колючки запах своей новой пищи.
Глава 3 Старый злой татарин
Она говорила долго, сбивчиво, злясь на себя – вроде не дура, почему так плохо формулирую? – и удивляясь, как бы со стороны: если сам участвуешь в событиях, они кажутся до мелочей понятными и логичными, а захочешь рассказать постороннему человеку – выйдет нелепица, дурная головоломка, самой смешно.
– Так я не понял, – сказал Шамиль, когда она замолчала, – чем он тебя шантажирует?
– Он не шантажирует. Он жрет.
Мила неожиданно для самой себя подалась вперед и звонко щелкнула зубами – Шамиль не испугался и не отпрянул, но заметно оторопел.
– Он давит, – сказала Мила. – Ищет слабые места... Ползает. Кругами, как змея... Ждет момента. Он хитрый и сильный...
– Кто сильный? – спросил Шамиль, ухмыльнувшись. – Он сильный? Голая жопа? Снимает хату в Подмосковье? Недавно из тюрьмы? Даже машины своей нет? И это сильный? Зачем ты, девочка, путаешь старого татарина? Он никто. Мелкий интриган. Нашел себе цель, молодого парня и его девушку, пытается три копейки урвать...
– Нет, – возразила Мила. – Нет, Шамиль. Он не мелкий интриган. Не мелкий.
– Фигня! Был бы крупный – интриговал бы где-нибудь в Совете Федерации. Пошли его подальше и живи спокойно.
– Я не могу.
Шамиль зевнул.
– Научись.
Неделю назад стартовали весенние тендеры, владелец компании «Альбатр» уже проиграл один и вот-вот должен был проиграть второй; он пребывал в благодушии, двигался расслабленно, много шутил и сегодня пришел на работу, сжимая под локтем свежий номер журнала «Автопилот», что могло означать только одно: готовится покупка новой машины.
Повисла пауза; хозяин кабинета давал понять, что разговор окончен. Но Мила осталась сидеть в гостевом кресле. Шамиль нахмурился, посмотрел из-под бровей на ее ноги, обтянутые резко вошедшей в моду сеточкой (многое изменилось в этом апреле, и сеточки пошли, и кожаные лосины, и ботильоны), просвистел несколько тактов из гимна футбольной Лиги чемпионов, фыркнул и сказал:
– Знаешь, сколько их вокруг меня крутится? Таких, как этот твой, как его... Камилл?
– Кирилл.
– Да. Пусть. Но я привык. И ты привыкай. Я думал, ты давно сообразила что к чему, а ты, оказывается, совсем еще... – взгляд босса опять скользнул по ее ногам. – Слушай, если человек делом занят, и дело это двигает, и у него получается – он на виду. И к нему ползут со всех сторон. Тут интригуют, там шантажируют... Угрожают, путают, лезут... Шакалы. Они всегда есть и будут. Гони их. Ясно?
– Ясно. Но...
– Что?
– Шамиль, я могу не справиться.
– Вас же двое! Ты и твой жених...
– Боюсь, мы и вдвоем не потянем.
Босс посмотрел на часы; второй и последний намек на окончание аудиенции.
– Приходи с конкретной проблемой, – приказал он. – И я, Шамиль, конкретно решу любую твою конкретную проблему. Хочешь – будут тебе менты. Хочешь – будут бандиты. Очень злые. Настоящие. Казанские. Слыхала про таких?
– Нет.
– И хорошо. Страшнее казанских бандитов только казанские милиционеры. Вспомни, кто у нас сейчас в МВД главный, и иди. Спокойно работай. Если что – звони мне в любое время. Если я не отвечаю – значит, в бане нахожусь. Ты мне нужна, у тебя голова варит и ноги красивые, я не дам тебя в обиду. Сам могу обидеть, другому – не позволю. Поняла?
– Ясно. Но...
– Что?
– Шамиль, я могу не справиться.
– Вас же двое! Ты и твой жених...
– Боюсь, мы и вдвоем не потянем.
Босс посмотрел на часы; второй и последний намек на окончание аудиенции.
– Приходи с конкретной проблемой, – приказал он. – И я, Шамиль, конкретно решу любую твою конкретную проблему. Хочешь – будут тебе менты. Хочешь – будут бандиты. Очень злые. Настоящие. Казанские. Слыхала про таких?
– Нет.
– И хорошо. Страшнее казанских бандитов только казанские милиционеры. Вспомни, кто у нас сейчас в МВД главный, и иди. Спокойно работай. Если что – звони мне в любое время. Если я не отвечаю – значит, в бане нахожусь. Ты мне нужна, у тебя голова варит и ноги красивые, я не дам тебя в обиду. Сам могу обидеть, другому – не позволю. Поняла?
– Спасибо, Шамиль.
– Спасибо на хлеб не намажешь. Иди.
Она вышла и спустя четверть часа уже была глубоко в недрах любимого Excel – там никто не интриговал, не путал и не влезал под кожу, там были только цифры и ячейки, и стенки ячеек, до смешного тонкие, на самом деле нельзя было пробить никаким образом, помещенная в ячейку цифра оставалась там навеки, никуда не стремилась и никого не домогалась, не старела, не страдала депрессией, тройка не завидовала семерке, а семерка не пыталась отобрать у девятки то единственное, что было у девятки, – значение.
На тридцать девять миллионов рублей мартовской выручки бухгалтер Людмила Богданова без труда начислила десять тысяч рублей налога на прибыль в бюджет субъекта Федерации.
Это было похоже на торговлю самосвалами под видом самокатов.
Потом пришел визитер, Мила подняла глаза и вздрогнула.
Она уже видела его, трижды или четырежды, периферийный деловой партнер, а может, просто приятель Шамиля или родственник, она не помнила ни имени, ни занятия гостя, помнила только, что он богат и внешне малоприятен, а сейчас рассмотрела и ощутила озноб: в дверь босса негромко скребся людоед, существо той же породы, что и Кирилл Кактус. Тот же мягкий шаг, то же поверхностное, тщательно перед зеркалом настроенное обаяние, легкая полуулыбка, быстрый кадык над узлом галстука; немолодой, некрасивый, маленький, очень дорого одетый, холеные руки, на безымянном пальце левой руки – золотой перстень с мелкими камнями.
Оцепенев, она смотрела, как упырь входит, приятным глухим голосом кидает приветственную шутку и закрывает за собой дверь.
И поняла, что теперь умеет их видеть. Упырей. Вчера один из них, тихий глотатель человеков, лежал рядом с ней, голый и потный, трогал, произносил длинные, шершавые, интересные фразы, шептал, какие любопытные у нее пятки и надключичные выемки, запускал в ее волосы узкие пальцы, брал губами ее соски, щекотал языком, рассказывал хохмы из жизни наркодилеров, политиканов, сутенеров, зеков, виноторговцев, финансистов, врачей и ментов. Она слишком близко подпустила к себе одного из них и теперь угадывала породу мгновенно, с полувзгляда и полужеста, по любой мелкой детали, по изгибу нижней губы, по игре шейных жил.
Не ошиблась. Визитер с перстеньком мгновенно начал действовать. Из кабинета Шамиля потоком понеслись распоряжения; секретарша Оля, оглаживая протокольную юбчонку, забегала туда и обратно, доставляя кофе, минеральную воду, лед, бумажные салфетки, скобки для степлера, карандашную точилку, одежную щетку – людоед был мощный, крепкий, много крепче Кирилла Кактуса, по сравнению с ним Кирилл был просто малоежка, этот жрал непрерывно, без пауз, всё подряд, живое и неживое. В очередной раз несчастная Оля выбежала из-за двери жалкая и красная, как реклама кока-колы, едва не в слезах – разумеется, между делом людоед и ее захотел на вкус попробовать, и Мила тогда поняла, что если селектор опять захрипит и выплюнет очередную просьбу, она остановит бедную Олю, взятую на работу по причине глубокого невежества и четвертого размера груди, и сама понесет Шамилю очередную чашку или бумажку.
Но, судя по всему, у гостя наступил период временной сытости, и спустя несколько минут он вышел, улыбаясь и вытирая рот вчетверо сложенным клетчатым платком, а следом – провожая – появился и хозяин кабинета, внешне бодрый, но не скрывающий облегчения.
Возвращаясь, Шамиль посмотрел на Милу и сурово подмигнул; между шефом и его бухгалтером за долю мгновения проскочил разряд.
Видела?
Разумеется; всем людоедам людоед.
Вот такие они и бывают.
Согласна; именно такие.
Работы было много, начало апреля, первый квартал позади, теперь садись, счетовод, и думай, изобретай, жонглируй. Зима получилась оживленная, то ли кризис действительно кончился, то ли еще какие случились глобальные подвижки в экономике; если январь вышел традиционно вялый, то в феврале и марте деньги приходили и уходили почти каждый день, всё это нужно было оформлять, выстраивать цифры; она плавала, из ячейки в ячейку, с листа на лист, изящно, свободно, молочно-серое пространство расступалось и смыкалось, черные знаки выпрыгивали из ниоткуда и замирали, отлично надрессированные, или превращались в другие, столь же послушные, их повелительница торжествовала, молочно-серая вселенная светилась изнутри, дружелюбная и уютная, всё было замечательно – и вдруг сбоку, извне приблизилось что-то холодное, черное, скользкое, прыгнуло сзади, и Мила, вздрогнув, закричала от страха, и выпала из молочно-серой нирваны, и увидела, что это всего лишь Божена, неслышно подойдя, положила ей на плечо руку в перчатке.
Она едва не вскочила и не выругалась дрянными словами, так страшно было прикосновение холодного внешнего мира, так внезапно выдернули бывшую девочку Лю из ее личного, подсвеченного, послушного и понятного пространства, так резко сомкнулась вокруг реальность, с ее желтыми столами, белыми стенами, настенными календарями, оконными стеклами, с Боженой в зеленом пальто и нелепом синем шарфе, со слишком черными, тщательно прокрашенными волосами, туго стянутыми на затылке, со слишком жирно подведенными глазами – но не нашлось сил вскочить, ослабели ноги, и Мила разрыдалась от жалости к себе и отчаяния и плакала взахлеб, сгорбившись, упрятав лицо в ладони, а Божена, сидя рядом, гладила ее по голове и предлагала корвалол, а когда Мила проревелась, прозрела и жестом отказалась от корвалола – увидела, что Божена тоже плачет.
– Прости, – сказала Мила, комкая платок.
– Это ты меня прости, – хрипло возразила Божена. – Я тебя напугала, дура грубая.
– Ты не виновата.
– Посиди. Успокойся.
– О боже... Почему так тяжело?
– Хочешь чаю?
Мила попыталась отдышаться – не выходило.
– Не хочу я чай. Ничего не хочу. Хочу назад, в прошлый год. Или лучше – в позапрошлый... Всё было так хорошо... А теперь...
Божена улыбнулась, неловко погладила ее по шее, рука – уже без перчатки – была теплая, легкая.
– Когда я была такая, как ты, я тоже обратно хотела. И всё вроде было: и человек любимый, и дети, и дом – живи и радуйся, да?... А я с ума сходила, веришь? Отправлю мужа на работу, детей – по школам, останусь одна – сажусь и реву, как последняя дура. Не хочу ни мужа, ни дома, ни детей, хочу только назад. Обратно! Чтобы не было никаких забот, никаких проблем... куда-нибудь в детство, под одеяло, к маме... И там остаться, под этим одеялом... И чтобы все плохие люди пропали пропадом... Чтобы только мама – и больше никого... Чтобы она мне говорила, какая я у нее красивая... Ревела в голос... Потому что всё мне было можно, а вот назад – нельзя. Мужикам хорошо, они не стареют. Вон, на Шамиля посмотри, ему скоро шестьдесят, а ведет себя, как мальчик. Бодрячком... А мы...
Божена решительно рванула застежку на сумке, потащила косметичку.
– Назад нельзя, понимаешь? Можно куда угодно, что угодно. Замуж можно, детей можно, на Канары можно, куда хочешь... Но назад – нельзя. Учись взрослеть.
– Не хочу, – прошептала Мила и опять заплакала.
Божена закрыла глаза пальцами.
– Еще годик... – всхипывая, просила Мила. – Еще один годик только, последний, а потом научусь... Один годик, и всё... О боже, как не хочется... Не могу, не хочу... Всё так быстро кончилось... Было так хорошо – и так быстро кончилось... Я же не знала, никто не предупредил... Что теперь делать...
– Всё будет нормально. Всё обойдется. Повзрослеешь. Научишься. И любимого человека научишь. Женщины взрослеют раньше и стареют тоже раньше. Женщина учит мужчину взрослеть, так всегда было... На вот, чая сделай глоток и успокойся... Седьмой час вечера, идти надо...
Мила кое-как справилась с собой, подняла глаза – и тут же отвернулась. Божена, с опухшими, покрасневшими веками, выглядела почти старухой.
– Послушай, – сказала Мила. – Извини, конечно... Но синее с зеленым не носят. Зачем тебе этот шарф?
Божена пожала плечами, усмехнулась. То ли презрительно, то ли стеснительно.
– У меня другого нет.