Время шло как-то странно – не уследить, сколько уже утекло. Я ориентировался лишь по тому факту, что иногда сбоку вырывалось гигантское облако холодного как лед пара и зал ненадолго погружался в туман: собственных рук не видишь. Райан прикончил свой запас бухла и большую часть моего. А потом, если глаза меня не обманули, он посадил Элоису себе на закорки. Наверно, часа два скакал по залу и вызывал другие пары на рыцарский турнир – типа, "выбить всадницу из седла". Наконец охранники потребовали, чтобы он перестал. А я танцевал до семи утра со всеми, кто опрометчиво встречался со мной взглядом.
Под утро моей партнершей стала высокая поджарая блондинка. Лет двадцати восьми, судя по ее виду. Мы усердно терлись друг об дружку в зале, а потом она потащила меня наверх, на балкон. Тут-то я и заметил, что небо стало светлее.
– О черт, ты просто марафонец, – сказала она и приложилась к бутылке с водой. Правда, большая часть воды пролилась мимо – по подбородку, на грудь, на белый облегающий топ.
– Да нет, я просто танцую…
– Как тебя зовут?
– Роберт Ч. Мэньюфас, – выдал я свою "легенду", но тут же смекнул: никто никогда не представляется полным именем, да еще и с инициалом.
– У тебя случайно "экстази" не найдется?
– "Экстази"? Не-а.
– Тьфу, бля. Давай тогда "сто пятьдесят первого" выпьем.
С этой секунды у меня отшибло память.
На следующий день, в пять вечера, я проснулся на койке в нашем хостеле. Райан, в одних трусах, дрых ничком на полу. Прочую одежду он скатал в ком и подложил под голову вместо подушки. Элоиса и Анетта лежали валетом на соседней койке. Райан перекатился на живот, поднял глаза.
– Наверно, я отрубился, – сказал я. Голос у меня был сиплый.
– Ты помнишь, как выскакивал в центр танцпола и вызывал всех на соревнование? Кричал: "Я тут всех перетанцую?" – спросил Райан, протирая глаза, медленно-медленно.
– Не-а. Ну и как, я победил?
– Никто не соглашался. На тебя все орали. Потом ты спер у бармена ножик и отрезал от своей рубашки рукава. Бармен попросил нож обратно, ты начал строить из себя культуриста, а потом убежал. В общем, это было суперкруто.Я торжествующе улыбнулся, но тут же почувствовал: мне дурно, мутит, как никогда еще в жизни.
Я привстал на койке – наверно, слишком стремительно, потому что меня тут же начало рвать. Я еле успел подставить под струю пустой пакет от чипсов. Попытался утереться рукавом – но рукава-то я отрезал. Теперь мои голые мускулы были измазаны блевотиной.
– А чем сегодня займемся? – спросил я Райана, то и дело глотая воду (бутылка с водой, к счастью, оказалась под рукой).
Райан передал мне свернутый кусок туалетной бумаги. Это движение заметно истощило его силы. Он сказал, запыхавшись:
– Тем же самым.
И действительно, следующая ночь была почти неотличима от предыдущей. Только на сей раз мы пошли в клуб "Амнезия", и вечеринка там была лиловая вместо белой, и я назвался "Питер Шлезингер", торговец яхтами, и целовался с незнакомкой, которая попросила у меня не экстази, а кокаин, а на следующий день мне было еще хуже, чем в прошлый раз. И еще одно отличие: я проснулся в трусах, надетых поверх слаксов.Итак, мы занесли в свой послужной список две полноценные ночи в клубах Ибицы. Наша четверка выехала из хостела и погрузилась на паром до Барселоны. Я был доволен достигнутым. В Европу меня привела надежда полностью переродиться – сделаться тем человеком, которым у меня никак не получалось стать дома. И теперь я был уверен: если я возьму пример с героя, в которого превратился на эти две ночи, моя жизнь улучшится многократно. Но тут появилось еще одно новое ощущение, ужасное – я словно бы начал пухнуть. Живот стал твердым на ощупь. И вообще превратился в пузо – точно у беременной на седьмом месяце. А еще я ощутил полный упадок сил. Спустился в салон, бухнулся в кресло – их там было сотни две, – сомкнул глаза и заснул.
Часа через четыре мои глаза самопроизвольно раскрылись. В животе происходило что-то нехорошее: казалось, я проглотил крысу и теперь она раздирает когтями мои кишки, пытается вырваться на свободу. Я попытался снова забыться сном, но куда там… Так я и просидел, скорчившись на кресле, еще девять часов до рассвета, пока мы наконец не прибыли в Барселону. Я попытался втолковать Райану, что мучаюсь от боли, но он выдал свою гипотезу (Райан не верит в традиционную медицину).
– Спорим, это от колебаний волн в море. Наверно, клетки твоего организма не привыкли к местным частотам.
– Нет, вряд ли, – ответил я, еле ворочая языком. Я пытался игнорировать боль. Кое-как добрался до вокзала, где мы сели на мадридский поезд. Но когда мы заселились в хостел в Мадриде, я еле держался на ногах. Нам дали номер без окон, где было еще жарче, чем на улице (а на улице – градусов тридцать восемь). Я рухнул на койку у самой двери, свернулся в позе эмбриона, надеясь, что полегчает. Но вышло наоборот: когда я попытался подтянуть ноги к подбородку, колющая боль пронзила живот, отдалась в груди.
– Рай, мне надо в больницу, – застонал я.
– А по-моему, у тебя все само пройдет. Теперь ты далеко от океана, от всех этих диких частот.
– Рай, в самом-то деле! Мне срочно надо в больницу. Рай кивнул, осторожно приподнял меня с постели. Я закинул руку ему на шею, он помог мне спуститься по лестнице и выйти на улицу. Мы поймали такси. Минут через десять я сидел в приемном покое. Подошла медсестра. Спросила что-то по-испански. Ни я, ни Райан ее не поняли.
– Что болеть? – в итоге сказала она на ломаном английском.
– Я думаю, частоты океана поломали его клетки, – сказал Райан.
– У меня болит живот, – сказал я.
– Вы показать, где.
Я обвел рукой весь живот. Медсестра кивнула. Через пять минут она отвела меня в палату и уложила под капельницу. Еще через двадцать минут я оказался в рентгеновском кабинете.
Техник приказал мне что-то по-испански. Я догадался, что надо раздеться. И только по выражению его лица сообразил: снимать трусы все-таки необязательно. Я поспешил снова натянуть трусы – так сказать, поспешил, я еле мог пошевелиться. Техник сделал пару снимков. Мы с Райаном подождали в коридоре. Наконец медсестра проводила нас в маленький кабинет. Врач, молодая женщина в белом халате и брюках, сидела за столом, на котором были разложены рентгеновские снимки.– No hablas espanol, si? [8] – спросила она.
– Только чуть-чуть.
– О\'кей, попробую объяснять по-английски. Она показала нам снимок.
– Твой желудок – как очень бешеный. Не работает. Вот, – и она показала на два темных пятна под моими ребрами. – Это… э-э-э… – она обернулась к медсестре, что-то быстро спросила по-испански. Медсестра пришла ей на выручку.
– Ай, я знать, это не очень приличные слова, но чтобы вы понять: слишком много какашкас, слишком много пук-пукас – там внутри, – и она тоже показала на темные пятна.
– Класс! – воскликнул Райан. – Таких крутых диагнозов я никогда не слышал.
– Спасибо, – ответила медсестра без тени юмора.
– Так в чем дело? – спросил я.
– Чувак, у тебя в животе слишком много какашкас и пукас. Все кристально ясно, – и Райан захихикал.
– Ты ел наркотики? – спросила врач.
– Нет. Никаких наркотиков.
– Алкоголь?
– Да. Я много выпил.
– Мы ездили на Ибицу, – вставил Райан. Медсестра и врач кратко самодовольно переглянулись – мол, "так мы и думали". Может, они заключили между собой пари: на Ибицу мы ездили или еще куда-то?
– О\'кей, Джастин, – снова заговорила врач. – Некоторые люди очень хорошо могут алкоголь… и они много ходят на дискотеки, и все о\'кей. Некоторые люди очень плохо могут алкоголь, для них дискотеки – очень плохо, для них хорошо – тихо сидеть на месте. Для тебя хорошо – тихо сидеть на месте.
Затем она объяснила мне: поскольку в последние сорок восемь часов я резко поменял образ жизни, мой желудок удивился и забастовал. Живот болит, потому что у меня запор и скопление газов в кишечнике. Врач сказала, что несколько дней я вообще не смогу ходить, и выписала рецепт на слабительные и обезболивающие. Я рассыпался в благодарностях. Мы поковыляли в аптеку.
Раскрыв бумажник, я наткнулся на телефонную карточку и вспомнил, что давно надо позвонить родителям. Оплатил визит к врачу и лекарства. Мы с Райаном вернулись на такси в хостел. Еле живой от усталости, я все-таки набрал номер родителей. Трубку подняли немедленно.
– Ептыть, полпятого утра, бля, – раздался папин голос.
– Ой, извини, я не сообразил.
– Кой черт звонит по ночам, бля?
– Пап, это Джастин.
– Джастин? Ох, сын, ну и голос у тебя – совсем затраханный.
– Да, мне что-то нехорошо.
– Нехорошо? А конкретно? – выпалил папа, явно встревожившись.
– Пап, я тут, ты только маме не говори, чтобы она не волновалась… У меня скоро все пройдет, но пришлось обратиться в больницу.
– Ох ты. Что за болезнь?
Я рассказал, как провел последние дни: Ибица, мини-бутылочки, боль в животе, рентген. Даже рецепт зачитал по телефону. Папа выслушал меня молча.
– Пап, я тут, ты только маме не говори, чтобы она не волновалась… У меня скоро все пройдет, но пришлось обратиться в больницу.
– Ох ты. Что за болезнь?
Я рассказал, как провел последние дни: Ибица, мини-бутылочки, боль в животе, рентген. Даже рецепт зачитал по телефону. Папа выслушал меня молча.
– Можно дать тебе один совет? – спросил он.
– Конечно.
– Может быть, когда в следующий раз тебе придет идея нажраться в стельку, ты вовремя раздумаешь?
– Пап, я же почти не пью.
– В том-то и дело. Ты же ни хера пить не умеешь, бля. Наверно, бухать до посинения и дрыгать задницей – это не твое жизненное предназначение, а?
– Мы просто весело проводили время, пытались с кем-то знакомиться, понимаешь?
– Ну, знаешь ли! Чтобы веселиться и знакомиться, тебе необязательно нажираться до чертиков и ездить в Европу. У тебя рост – шесть футов с гаком. Мама говорит, что ты остроумный. Положись на свой рост и остроумие и многого добьешься, вот увидишь.
Мы распрощались (у меня уже кончалась телефонная карточка). Я присел на кровать и – как мне показалось, впервые за несколько дней – заснул крепким сном.
Спустя еще неделю мы с Райаном дожидались посадки в Париже, в аэропорту Шарля де Голля. Улетали домой. Я почти выздоровел: живот больше о себе не напоминал. Правда, организм ослаб: пройдя пешком пару кварталов, я поневоле присаживался отдохнуть. Чтобы скоротать час до вылета, я зашел в интернет-кафе проверить почту. И обнаружил свежее письмо от Вьетнама-Джо:
"Джастин, я надеюсь ты путешествуешь отлично. Я использую переводчик вьетнамский к английский, я сожалеющий если есть грамматика ошибки. Я провел время отлично и знакомился много очень красивые женщины. Я имею сейчас счастливый полоса, поэтому я хочу сказать этот полоса от знакомство с ты и Райан и я думаю, ты очень великий человек. Ты должен знать много красивые женщины. Я надеюсь однажды пойти гулять вас все когда я буду в США. Я хочу познакомиться твоих знакомых женщин. Я не буду красть их от тебя. Но я не могу обещать на 100 %, о нет!
Джо"Настоящий мужик не боится искать свое счастье и работы тоже не боится
Почти все мои друзья лишились невинности в возрасте между шестнадцатью и девятнадцатью годами. Они согрешили один за другим, и когда мне стукнуло двадцать, в нашей компании оставалось всего двое девственников – я и Джефф. Тогда я учился на втором курсе и проживал в запущенном доме на пять спален в Пасифик-Бич, пригороде Сан-Диего. Дом мы снимали впятером: я, вышеупомянутый Джефф и еще трое наших близких приятелей. Как-то утром, после вечеринки – отмечали конец первого семестра – я кое-как выполз из своей комнаты и застал всех жильцов на нашей замурзанной кухне, никогда не знавшей уборки. – Молока не осталось? – спросил я, надеясь утопить похмелье в миске коричных хлопьев.
– А, между прочим, у Джеффа вчера был секс, – объявил Дэн.
"Наверно, это шутка", – сказал я себе, но украдкой глянул на Джеффа. Тот стоял в углу и попивал гаторейд, и лицо у него было самодовольное-самодовольное, точно он семь раз подряд выиграл чемпионат по футболу… Нет. Все-таки не шутка.
Но я все-таки переспросил:
– У Джеффа? У Джеффа был секс?
– Спасибочки, – огрызнулся Джефф. – Вот как ты ко мне относишься… свинья…
– Извини, я что-то не то ляпнул… удивился просто. Я за тебя рад.
Я, конечно, соврал. Чему тут радоваться? Вообразите: вы с приятелем вдвоем пять лет мыкаетесь на необитаемом острове. А потом однажды просыпаешься и видишь, что приятель далеко-далеко, в открытом океане: уже подплывает на плотике к кораблю, который пришел его спасать. Ты кричишь: "Вернись! Не бросай меня!", а друг только смеется, машет тебе рукой на прощанье и больше не оглядывается. Ни разу. Вот что я пережил в тот момент. Пока я был не единственным девственником, я еще храбрился. Но теперь все, кранты: я один такой уникум. Полная безысходность.
Не подумайте, друзья меня никогда не подкалывали. И, кстати, у них самих половая жизнь была не очень-то регулярной. И о своих похождениях они почти не распространялись – даже Дэн, часто имевший успех у девушек. Дэн пояснял: "Ну, я иногда и в теннис играю, но не хвастаюсь этим, потому что играю пока слабовато". И все равно… Теперь, когда даже Джефф приобщился к сексу, у меня невольно возникло неприятное чувство: все мои друзья вошли в мир настоящих мужчин, а я туда не допущен.
Не подумайте, будто я просто сидел и ждал свою принцессу, ничего не предпринимая. Не подумайте также, будто я умел покорять девушек, но из принципа не пользовался этим умением. Закавыка состояла в другом: я просто всегда боялся разговаривать с девушками. Боялся до паники. Если они сами со мной заговаривали, старался помалкивать. Правда, в университете я попытался изменить подход: убеждал себя не заморачиваться, не зацикливаться на проклятой девственности. Надеялся, что однажды все произойдет само собой.
Но ничего не происходило.
Миновало еще несколько месяцев. Я сдал экзамены за второй курс и призадумался. Весь учебный год прошел в страшной запарке, оттого что я совмещал учебу с бейсболом. Пятьдесят с гаком часов в неделю уходило на тренировки и матчи, на лекции и подготовку к семинарам… В общем, подрабатывать было некогда. А значит, в летние каникулы я должен был поднапрячься и заработать денег на весь следующий учебный год. В первый же день каникул мы с Дэном сели в его "мазду" и объехали все окрестные рестораны, магазины и отели. Везде оставили свои данные – авось позовут на собеседование. Уже на закате, возвращаясь из последнего в списке отеля, мы остановились у светофора где-то совсем рядом с пляжем. И нам попался на глаза гигантский баннер, свисавший с фасада торгового центра над пустой витриной:
"СКОРО ОТКРЫТИЕ! \'ХУТЕРС. НАНИМАЕМ ПЕРСОНАЛ".
– Вот было бы прикольно – прийти в "Хутерс" и попроситься на работу, – хихикнул Дэн, когда на светофоре зажегся зеленый.
Несколько минут мы проехали в молчании.
– А давай действительно попросимся, – сказал я.
– Ты гений! – Дэн внезапно крутанул руль, развернулся, скрипя тормозами.
Мы припарковались перед баннером, вошли внутрь. В ресторане продолжался ремонт: сновали рабочие, валялись стройматериалы. В углу, за письменным столом, сидели двое мужчин: здоровенный кореец лет двадцати пяти и коренастый седоватый белый лет сорока пяти, в бейсболке и футболке с эмблемой "Хутерс". Лицо у белого было… впечатляющее: казалось, этот человек если и не замочил никого лично, то парочку трупов где-то когда-то наверняка закопал. Мы робко приблизились к столу.
– Здрасте, вы принимаете заявления от соискателей?
– Нет. У нас просто забава такая – вывешиваем большой плакат, сидим и задаем вопросы всем лохам, которые попались на удочку, – сказал коренастый хриплым голосом: похоже, курить он начал с рождения.
Мы с Дэном просто стояли и таращились, гадая, положено ли смеяться.
– Ладно, ребята, я так, шуткую. Вот анкеты. В повара нанимаетесь, верно? Я Боб. А он – Сун Су, – и коренастый указал на своего коллегу.
Мы с Дэном назвались, заполнили анкеты и уехали.
Мы еще несколько дней обивали пороги в разных местах. И тут позвонил Сун Су:
– Мы вас берем. Передай своему другу – этому, высокому, красивому, как девка. Чтобы мне не пришлось вас обоих обзванивать. Собрание в понедельник.
– Здорово! Большое вам спасибо!
– Погоди радоваться. Работа адская, зарплата минимальная. Или чуть выше минимальной? Даже не помню. В любом случае кот наплакал. До понедельника.
Я готов был примириться с мизерной зарплатой. Главное – я буду проводить в окружении женщин по восемь часов в день, по пять дней в неделю. Все лето среди женщин! Я буду вынужден разговаривать с женщинами, буквально вынужден. И может быть – а вдруг повезет! – с какой-нибудь пересплю. Прошло еще два дня. Я обнаружил себя рядом с Дэном и еще восемью парнями. Мы сидели в подсобке только что достроенного "Хутерс" – оранжевые стены да фальшивые таблички с названиями улиц. Перед нами стояли Сун Су и Боб. Боб был в сетчатой майке. Его усами гордился бы любой бейсболист семидесятых. Попыхивая сигаретой, он держал речь перед мужской частью только что набранного персонала:
– Я вас насквозь вижу. Вы надеетесь засадить какой-нибудь официантке. Потому и согласились здесь работать.
– Иначе ни один дурак не согласится тут горбатиться, – вставил Сун Су.
– Точно. Горбатиться придется – мама не горюй. Помолчав, Боб продолжил:
– Так вот, ребята, запомните – я по доброте душевной предупреждаю вас первый. Ваши мечты сбудутся. Вы наверняка какой-нибудь засадите. Я тоже засадил как-то одной бабе. А потом на ней женился.
– Так не бывает! – воскликнул парень в первом ряду.
– Еще как бывает, салага. Я затащил одну официантку в койку. И что же – женился. У нас ребенок, все дела. Короче, ваше дело – работать на совесть и не злить меня. Тогда у вас будет жизнь-малина, – сказал Боб и сплюнул на пол.