Данная логика вполне применима и к более широкому кругу явлений. В обществе или в его подгруппах всегда существует некая повестка. Она не в силах включить в себя решительно все вопросы, поэтому оставляет в стороне колоссальное их число. Это связано со следующими причинами. Первая. Сугубо физически люди не могут запомнить такое количество информации, которое бы позволило обсуждать и, естественно, мыслить произвольно неограниченный охват проблем. Чтобы разобраться в той или иной задаче необходимо хотя бы что-нибудь знать о ней. Скажем, разговор о японской поэзии тринадцатого века не состоится, если вы никогда не читали произведений тех лет и авторов. Разумеется, это ещё не означает того, что потенциально об этом подумать нельзя. Однако, тем не менее, всё, что вам придёт в голову – это только заголовок, но не содержание, или же вы подключите имеющиеся у вас знания о Японии.
Вторая. В действительности людей интересует не так много вопросов, как может показаться на первый взгляд. К чему напрягать свои небезграничные силы на то, что вам не нравится? Социум, как уже было указано, воспитывает в нас некоторые чувства, а, значит, и желания, поэтому нет смысла в том, чтобы мы хотели чего-то, что отсутствует, либо же ненужно с точки зрения общества.
Третья. Мыслительные привычки столь же устойчивы, как и любые другие. Часто мы думаем о чём-то не потому, что нам так хочется, а потому, что так удобно. Кроме того, мы обучаемся использовать свой интеллект в определённых сферах, которые со временем начинаем считать родными. Зачем выходить за рамки того, что комфортно, и даёт предсказуемые результаты? Как и в предыдущем случае, общество заинтересовано в том, чтобы оградить своих членов от потенциально деструктивных мыслей. Например, вопросы об устройстве социума по сути своей подрывают его, что влечёт за собой их блокаду. И даже если кто-то (а их не так мало) пытаются и на деле думают о подобных материях, то их нейтрализуют на ином уровне – скажем, их просто могут не слушать.
Четвёртая. Японская поэзия мало что даёт в смысле тех насущных задач, которые необходимо решать прямо сейчас, если, конечно, она сама не является одной из них, что, честно говоря, маловероятно. Люди должны и в действительности думают о том, о чём нужно размышлять. Отсутствие воды в кране куда как важнее тех же стихотворений, хотя оценка сама есть продукт мнения окружающих. Например, в России учёным платят мало, но очень многим это не мешает всё-таки заниматься любимым делом, несмотря на то, что, казалось бы, их это обстоятельство призвано отвращать от подобных мыслей.
И пятая, хотя, вполне вероятно, могут найтись и другие. Существуют предметы, которые попросту неприятны. Скажем, инцест вызывает отвращение, разумеется, если вас этому обучили5, поэтому люди, как правило, не думают ни о чём подобном, хотя и находятся исключения, которых нередко изолируют ото всех остальных. Если рассматривать непосредственно близкородственные сношения, их нейтрализация, по крайней мере, оправданна в свете вопросов выживания. Но есть проблемы, которые не включаются в повестку по иным причинам. Часто объяснить подобные кульбиты крайне сложно, и это может быть связано с историей, предрассудками, суевериями или чем-либо другим. Но, как бы то ни было, данные механизмы активно работают, чем сокращают круг задач, которые мы готовы рассматривать.
Во-вторых, как я указывал раньше, трудно заставить думать людей о том, о чём им сложно размышлять в плане их интеллектуальных способностей. Так уж вышло, что общество составляют не обязательно выдающиеся личности. Положа руку на сердце, последних вообще крайне мало. Всем остальным необходим какой-то набор вопросов, который бы постоянно маячил перед их глазами, занимая их и отвращая от опасных и подрывных мыслей, или просто от непосильных.
По понятным причинам этот круг проблем не может быть слишком большим или слишком сложным. Как и в случае с языком, ориентировка происходит даже не на среднего представителя общества, но на самые посредственные его экземпляры. Это объясняется довольно просто. Если бы всё обстояло иначе, часть группы, в действительности не столь малая, оказалась бы вне неё, тем самым образовав либо новый коллектив, либо поставив под угрозу существование того, из которого её исключили. Людям необходимо коммуницировать для того, чтобы поддерживать общность. А разговор предполагает наличие каких-то мыслей, которые, собственно, и озвучиваются в беседе.
Можно представить себе, что всех бы заставляли думать о сложных математических задачах, т.е. они бы постоянно находились в поле зрения, и их всякий раз демонстрировали людям во всех вообразимых образах. Такой социум продержался бы недолго потому, что не все способны решать соответствующие задачи. Это вызвало бы фрустрацию и, как её крайний случай, депрессию и оборвало бы почти все связи между его членами.
На самом деле общество заинтересовано в том, чтобы не позволять людям, его составляющим, думать слишком много. Мысли потенциально всегда приводят к беспорядку и сомнениям. Например, некий коллектив ожидает проверка, ради чего включается так называемая «миссия спасения», сводящаяся, по сути, к тому, что каждый может и обязан внести свой скромный и посильный вклад в то, чтобы сохранить группу, при этом, разумеется, оправдывается увеличенное количество работы нередко без предполагаемого в последующем вознаграждения. Большинство людей в подобной ситуации будет размышлять в том духе, что новые повинности нужно исполнять потому что, они-де что-то там «спасают». В действительности крайне нежелательны и даже опасны вопросы о том, а надо ли это делать и, самое главное, стоит ли что-либо «спасения» или нет. Как давно уже сказано, многие знания – многие печали. Чем больше бы знаете, тем меньше у вас собеседников, что автоматически означает, что вы становитесь асоциальным. Это вызывает тревогу и расстройство, что, в свою очередь, предотвращает вообще-то вполне резонные мысли.
Кроме того думать о тех вещах и явлениях, которыми другие занимаются редко, если вообще делают это, проблематично хотя бы потому, что отсутствует необходимый инструментарий. Его нужно создавать, а это не всегда возможно. И ещё. Подобные мысли, как правило, расстраивают. Одно то, что вы читаете сейчас эти строки, должно повергнуть вас в уныние. Понимание того, что происходит на самом деле, лишь поначалу даёт интеллектуальное удовольствие, в последующем оно сменяется чувством дежавю, когда всё, что вы имеет счастье наблюдать настолько предсказуемо, что совершенно неинтересно. Люди – существа, в целом, примитивные, что, по крайней мере, отчасти связано с тем, какая повестка находится в их головах, а также с тем, на что их хватит. Большинство способно на очень малое.
Я тут не хочу никого обидеть, но, тем не менее, приходится признать, что общество выстраивается движением ко дну. Я ещё об этом буду говорить ниже, но современное состояние мира таково, что, судя по всему, процесс пока не окончен, и людей продолжают отуплять во всё возрастающих масштабах. Чем это вызвано – не совсем понятно, но нужно осознавать, что нынешние события ничем особым не выделяются на фоне всей человеческой истории, потому что на протяжении веков, если не тысячелетий, происходило ровно то же самое.
В-третьих, как бы это банально ни звучало, обычно люди думают о том, что есть. В самом экстремальном случае, это выглядит так. У меня есть руки, и я о них размышляю. Я не слышу ультразвука, поэтому не забиваю им себе голову. Но это крайности. Обычно всё куда как прозаичнее. На моём столе лежит мобильный телефон, и данное обстоятельство автоматически включает его в мои мысли. Что это значит?
Прежде всего, неважно, имеется ли у вещи или явления ярлык. Я не знаю, как называется ручка у шпингалета, и, тем не менее, в моём мире она представлена, что легко позволяет мне о ней думать. А вот антигравитационных ботинок у меня нет, и потому мне нет смысла о них размышлять. Во всякий промежуток времени реальность такова, какова она есть, и это означает, что многие предметы в ней отсутствуют.
Ещё тридцать лет назад, скажем, у людей не было мобильных телефонов. И данная черта того мира не могла вызвать мысли, связанные с подобным типом связи. Нельзя было сказать кому-либо позвонить мне, когда я буду в дороге на автомобиле. Не было многих оборотов речи и т.д. С другой стороны с тех пор исчезли перфоленты (но не в редакторе Word), и теперь мы не включаем их в свои мысли. Должно быть ясно, что состояние реальности предопределяет круг того, о чём люди думают, а также тот простой вывод, что мир всегда ограничен. Конечно, со временем, по крайней мере, накапливаются знания или так может произойти. И всё равно сегодняшняя действительность в этом плане ничуть не лучше, чем любая из предшествовавших ей, равно как и последующие будут не многим богаче.
Существенно также и то, что для каждого мир – это совокупность тех его сторон, с которыми он как-либо знаком. Например, я – откровенный профан в археологии, поэтому я плохо соображаю, если вообще это делаю об окаменелостях и артефактах, покоившихся или продолжающих пребывать в земле. Как и в случае с языком, люди должны иметь некую общую территорию опыта, которая бы позволяла им общаться между собой. Вследствие того, что реальность повседневности у всех более или менее одинакова таких мест довольно много, и они прекрасно демонстрируют то, о чём мы размышляем. Не могу же я, в самом деле, вообще не замечать, скажем, рекламы, если она неизменно присутствует в моём мире!
Существенно также и то, что для каждого мир – это совокупность тех его сторон, с которыми он как-либо знаком. Например, я – откровенный профан в археологии, поэтому я плохо соображаю, если вообще это делаю об окаменелостях и артефактах, покоившихся или продолжающих пребывать в земле. Как и в случае с языком, люди должны иметь некую общую территорию опыта, которая бы позволяла им общаться между собой. Вследствие того, что реальность повседневности у всех более или менее одинакова таких мест довольно много, и они прекрасно демонстрируют то, о чём мы размышляем. Не могу же я, в самом деле, вообще не замечать, скажем, рекламы, если она неизменно присутствует в моём мире!
Кроме того, как было показано в случае с чувствами, мы все – заложники обучения. Чувствуя далеко не всё, что происходит и имеет своё представительство в мире, мы ещё больше урезаем область своих размышлений. Отчего бабочки, сооружающие заборы – это несколько дико? Потому что они ничего такого не делают. Но почему тогда они же зимой редко попадают в наши головы? Ведь это вполне возможно, и нет ничего, чтобы бы помешало этим насекомым существовать в холодное время года. Слава Богу, для этого у нас есть все средства. Тем не менее, морозы в прямом смысле обездвиживают нас в том, чтобы подумать о данных прекрасных созданиях. Можно приводить многочисленные примеры того же, но вопрос и так ясен. Почему это так?
Картина действительности никогда не совпадает в самой реальностью, которую она, между прочим, должна и призвана отражать. Я объяснял, чем это вызвано. Но в мыслях мы, вообще говоря, более свободны. Нередко утверждается, что их нельзя никоим образом поработить. Но происходит ровно обратное. Бабочки зимой – редкие гости в наших головах.
Положа руку на сердце, нет ничего такого, что бы воспрепятствовало подобным размышлениям. В конце концов, вы можете подумать о бабочках, даже если за окном холодно, и их там нет. Но здесь мы сталкиваемся с тем, что обычно обозначают термином «дискурс». В нашем случае это структура, блокирующая вхождение в наши мысли тех или иных тем. И именно она позволяет мне перейти ко второму вопросу, озвученному в начале данного раздела. Как мы думаем, т.е. какие механизмы использует наш интеллект?
Я говорил о том, что логика картины мира, который мы рисуем в своей голове, по видимости, отражает строение и организацию языка или, что было бы точнее – использует коммуникационные средства для данной цели с предсказуемым результатом. Способ, описывающий нечто, в конце концов, предопределяет вид и сущность того, что он стремится передать. Однако этой структурой наше мышление не ограничивается, но нередко выходит за её пределы. Это как раз то, что я писал по поводу употребления образов, аллитераций, коннотаций и прочих инструментов интеллекта.
Я полагаю, никто не станет выставлять себя дураком, заявляя, что мышление всецело вписывается в прокрустово ложе языка. Разумеется, оно шире. Вопрос заключается лишь в том, насколько. Если коммуникационная система ограничена различными рамками, может ли человек выйти за них с тем, чтобы достичь чего-то большего? Я думаю, что именно так дело и обстоит. Поэтому проблема перемещается в область того самого дискурса, а конкретнее – в сферу его функционирования.
Язык – это всё-таки средство, хотя и крайне важное в том, как мы мыслим и переживаем мир. Но помимо него есть и другие инструменты. Следовательно, встаёт задача того, как данные медиаторы работают. Одинаково или нет? На этот вопрос, к сожалению, не может быть однозначного ответа. Проблема состоит в том, что язык, несмотря на всю свою сложность, тем не менее, поддаётся хотя бы какой-нибудь структуризации, в то время как прочие средства мышления более расплывчаты и неясны, в связи с чем той же операции подвергаются, мягко говоря, неохотно. Но вопреки сказанному создаётся ощущение того, что функционирование везде действует в одном и том же ключе. И тому есть некоторые опосредованные доказательства.
Во-первых, язык сам по себе охватывает настолько огромную часть области описания реальности, что вполне логично его влияние и на смежные сферы, преследующие те же цели. Несмотря на то, что люди мыслят не всегда словами, иные инструменты подчиняются структуре коммуникационной системы. Кроме того, язык также состоит не только из слов, но и из жестов, мимики и прочих средств отражения действительности, и, по всей вероятности, способен включать в себя неязыковой аппарат, или хотя бы оказывать на него влияние.
Во-вторых, усвоение языка происходит в то же время, что и обучение чувствам, мышлению и поведению. И на всём последующем пути своего существования эти средства проживают бок о бок. Широко известно, что супруги, долгое время состоящие в браке, начинают походить друг на друга даже внешне. Почему бы не предположить, что в области инструментов описания реальности происходит то же самое?
В-третьих, вполне логично было бы, если для усвоения всех этих средств использовалась бы одна, а не много структур. Принцип экономии никто не отменял, и было бы странно, если бы он не работал тут, но оказывался действенным в иных отношениях. Не то, чтобы общество всегда и всюду придерживалось рационального выбора и поведения, но, в конце концов, очевидно напрасная растрата ресурсов в данном случае не совсем, а, может, и вовсе нежелательна.
И, в-четвёртых. Язык сам описывает то, что его дополняет. В действительности данные строки – это лишнее тому подтверждение. Если мы хотим передать кому-либо какую-либо информацию, то первым делом мы обращаемся именно к речевой структуре, хотя, конечно, при этом используем и другие каналы трансляции. Способность же нашей коммуникационной системы к нарративу, обращённому к самой себе, поистине удивительна. И это опять же может служить косвенным доказательством переноса логики функционирования языка в область мышления.
Если всё-таки я прав, и структура речи распространяется и на весь остальной интеллект, то механизмы его работы относительно ясны. В таком случае мы мыслим дискретными категориями, используя при этом усвоенные извне способы и методы. Так, например, мы непременно связываем одни понятия с другими просто потому, что в языке они также соединены. Если же, напротив, я заблуждаюсь, то ответ на вопрос о принципах функционирования не столь прозрачен, как бы мне того хотелось, и, тем не менее, я могу кое-что о них сказать.
Прежде всего, существует так называемое ассоциативное мышление. В процессе социализации мы привыкаем к тому, что имеются устойчивые связи между различными явлениями и предметами. Отчасти они составляют культурный багаж данного коллектива, а, значит, транслируются из поколения в поколение без изменений, отчасти же они кристаллизируются из личного опыта индивида. Но и во втором случае человек подвергается влиянию со стороны окружающих, а потому его интеллект функционирует так, чтобы остальным были понятны результаты его работы.
Во-вторых, как я уже отметил, мы думаем, как правило, дискретными категориями. В онтологии есть требование, согласно которому бытие необходимо рассматривать в целом, но не по частям, однако люди, как в силу своего физиологического строения, так и ради удобства делят мир на составные элементы. Сам факт того, что среда разлагается нами по определённым шаблонам, свидетельствует в пользу научения мышлению. Ведь критерии не изобретаются всякий раз, но берутся готовыми от других.
В-третьих, и это связано с предыдущим замечанием, мы объединяем в разные категории не все предметы и явления, но те, что, как нам представляется, в чём-то схожи. Скажем, понятие «красоты» весьма расплывчато. Красивыми могут быть и женщина, и ландшафт, но между ними, мягко говоря, нет ничего общего. Мне сейчас возразят в том духе, что их роднит именно «красота», но проблема заключается в другом. Это родство – усвоенное. Если мыслить непредвзято, то между ними не окажется ничего, их связующего. Кроме того что они опять же «красивы». В данном смысле показателен пример с любой вещью. Так, существуют «ручки», которыми мы пишем. Но в группу «ручек» входят не все письменные принадлежности, пусть и содержащие чернила, но из неё исключаются слишком большие и слишком маленькие предметы. Мера устанавливается сверху, но не достигается с помощью работы собственного интеллекта.
В-четвёртых, нас учат соблюдать порядок. То обстоятельство, что я прямо сейчас раскладываю свои мысли по полочкам, явно указывает на то, что я усвоил это требование. Конечно, как я, так и любой другой человек неизбежно и довольно часто нарушаем это правило, и всё же на каком-то базовом уровне ускользнуть от него невозможно, потому что не существует какой-либо иной привычки, способной заменить озвученную.
Разумеется, вполне найдутся и иные принципы. И важна не полнота списка, но его направленность. Я просто хочу указать на то, что даже если наше мышление не повторяет логику функционирования языка, хотя, как представляется, это всё-таки имеет место быть, то между ними легко обнаружить общее. И оно состоит в том, что человека именно обучают тому, как думать, т.е. соблюдать некоторые входные требования. Здесь нет какого-то тотального контроля. В конце концов, общество, как я описал в первом разделе этой главы, ориентируется в своём бытии на наличный материал. И, наверное, не будет преувеличением заявить, что сам наш мозг приспособлен размышлять совершенно конкретным образом, а социум всего лишь вписывает его в заранее заготовленные рамки. Как бы то ни было, но теперь настала пора обратиться к последнему вопросу, поставленному в самом начале.