Однако верно ли обратное? Означает ли высокая степень зависимости данной группы от природы наличие в рамках её культуры большого числа слов, именующих проявления и предметы окружающей среды?
На этот вопрос не так-то легко ответить. И тому есть следующие причины. Первая. Совершенно избежать обозначения социального локуса действительности ни один коллектив не способен. Поэтому хотя бы какие-то слова, посвящённые данной области, будут присутствовать. Это обстоятельство само по себе накладывает некие пределы возможности именования мира природы.
Вторая. Простых ярлыков для животных и растений явно недостаточно. Должны быть связки и вспомогательные языковые единицы, которые бы соединяли разрозненные явления и предметы природы в единое целое, по крайней мере, в рамках соответствующей системы. В противном случае нужда в именовании выглядела бы странно, потому что хватило бы и указания. И снова данные слова могли бы использоваться в контекстах, не имеющих прямого отношения к окружающей среде, но переноситься на мир культурный.
Третья. Большую роль играют размеры данного коллектива. Если вспомнить мои примеры, то обнаружится, что существование биологов с их особым языком – это возможность общества отдавать часть ресурсов на то, что не применяется большинством других людей. То же самое касается и многих других специалистов, имеющих собственный жаргон. Вследствие того, что носителей коммуникационной системы – огромное множество, она в состоянии позволить себе существование отдельных, но не изолированных областей, в рамках которых присутствуют особые имена и обозначения. Если же, напротив, группа невелика, то весь её словарный запас распределяется равномерно, и, по сути, каждый знает ровно столько же единиц, сколько и любой другой её представитель.
Если вообразить себе ситуацию, когда носителей много, но все они плотно спаяны с природой и зависят от неё, то не совсем понятно, начнёт ли язык дифференцироваться по подгруппам, с собственной специализацией в некой узкой области знания, либо же мы увидим образование новых коммуникационных систем, но с той же плотностью данных, что и у изначальной. Проще говоря, что произойдёт – появление или углубление?
В истории известны примеры довольно жёсткой зависимости, но с большой плотностью населения. Многие первые цивилизации крайне болезненно реагировали на изменения в окружающей среде, а также не расщеплялись на более мелкие, и, тем не менее, демонстрировали более серьёзный уклон в сторону социальной сферы именования. С другой стороны, местности, позволявшие её обитателям оказываться изолированными от иных групп, очевидно, показывали образование новых языков, но с той же насыщенностью словесного репертуара.
По видимости, сама плотность населения может оказывать глубокое воздействие на состав коммуникационной системы. В зависимости от того, насколько насыщенной является социальная жизнь данного коллектива, складывается более очевидная предрасположенность к её обозначению.
Четвёртая. Важно само качество окружающей среды. Чем более разнообразной она выглядит в глазах наблюдателя, тем больше потребность в нюансах, а, следовательно, создании новых слов. Здесь существенно следующее. Не имеет значения, насколько реальность многогранна в действительности. Не существует критериев, по которым кто бы то ни было получал возможность определить, что это такое – дифференциация. Если, скажем, я отличаю голубой от небесного, это ничего не говорит о вещах, которым я приписываю данные цвета, но только о моих способностях к разведению их по сторонам. То же самое касается и групп людей, которые дают имена. Всё зависит от их коллективного восприятия и от желания его воспроизвести в языке.
Кроме того очень важно, чтобы группа была готова потратиться на данное предприятие. Потому что, поступая подобным образом, она автоматически теряет ресурсы на обозначение чего-то другого, тоже предположительно существенного. Вообще же это очень сильно напоминает ситуацию со следами в снегу. Для одного – они просто огрехи в ровной поверхности, тогда как для его визави – они целый мир, наполненный смыслами и информацией.
Пятая. Она тесно соприкасается с предыдущей, но к ней не сводится. Окружающая среда может быть как стабильной, так и подверженной резким и частым флуктуациям. Понятно, что обитатели соответствующей местности в курсе происходящего, поэтому они имеют возможности или, если смотреть на это под иным углом, вынуждены давать обозначения крайним концам спектра, а также всем промежуточным положениям. Если, например, весна и осень непохожи друг на друга, то они получат разные имена, если же они представляют собой версии, по сути, одного и того же – нет.
Несмотря на то, что я придаю огромное значение субъективности людей, нельзя всё же забывать, что различия обнаруживаются не на пустом месте, но имеют под собой порой весьма веские основания. Игнорировать уникальность невозможно, и в зависимости от обстоятельств она либо получает имя, либо же остаётся без оного.
Имея озвученные причины в виду, можем ли мы ответить на заданный вопрос? Лишь частично. Разумеется, более плотное взаимодействие с природой заставляет людей уделять этим отношениям значительно больше своего времени, внимания и сил по сравнению с противоположным состоянием дел. Тем не менее, посвятить себя всего исключительно обозначению явлений и предметов окружающей среды коллектив просто не в состоянии, потому что в данном случае он перестанет существовать именно как культура. Последняя есть всегда надстройка, и какой бы малой она не была, она всё же потребляет часть ресурсов общества, её создающего. С другой стороны, сложность социума совершенно точно ведёт к большему числу слов, обслуживающих внутренние потребности группы.
Вернёмся к третьей причине – размеру общества. В простых коллективах, т.е. состоящих из незначительного числа индивидов, нередко наблюдаются имена для крайне запутанных родственных отношений, которые часто упускаются там, где людей много. Всякая большая группа сталкивается со следующей проблемой. Ей необходимо регулировать связи между незнакомцами, а, значит, их классифицировать.
Сложные системы родства возникают там, где на самом деле людей мало или они отделены друг от друга, без возможности содержания комплексного аппарата языка. В крупных агломерациях нет смысла производить на свет огромное количество терминов для в действительности имеющихся нюансированных отношений просто потому, что это потребовало бы такого объёма ресурсов, что ни одна коммуникация не захотела бы отдавать.
Значит ли это, в свою очередь, что выведенная мною закономерность неверна? Нет. Если в малых группах основное внимание, а, следовательно, и ресурсы сосредоточены на узком круге лиц и связей между ними, то в больших коллективах система сама по себе становится более сложной, а потому производит, в конечном счёте, значительно большее число оттенков, обслуживающих отдельные локусы и типы взаимоотношений. Вспомним по этому поводу «качание ногой с целью привлечения внимания». Более вероятным представляется вариант с изобретением отдельного для данного явления слова в крупных и плотных популяциях по сравнению с разреженными и малыми. И всё же почему отдельного термина, по видимости, нет?
Рассмотрим этот процесс внимательнее. Что значит качать ногой? Это значит производить ею некие движения, не обязательно осмысленные. Сложно, хотя и возможно, представить себе культуру, где бы подобные усилия воспринимались как угрожающие. Конечно, человек, вполне вероятно, готовится нанести вам удар, но зачем тогда показывать свои намерения столь явно? Проще было бы причинить вам вред исподтишка, не позволяя вам понять, что он затевает. Если же движения носят нейтральный характер, то, тем более, нет смысла их как-то обозначать. Хватит и того, что я в состоянии это описать. Наконец, привлечь внимание можно и иными, на самом деле более действенными способами.
А что значит привлечь внимание? Это значит, что некто пытается сделать нечто, чтобы его заметил кто-то, кто, очевидно, пока этого не продемонстрировал или же проявил свою заинтересованность в степени, недостаточной для самого актора. В силу своего физиологического устройства нам проще смотреть на уровне своих глаз, и здесь были бы действеннее мимика и жесты руками, а не ноги. Но даже если смотреть на них удобно, то выражать они могут немногое, потому что не столь подвижны, как другие наши члены. Вообще же доступный репертуар привлечения внимания настолько широк, что трудно понять, с какой целью нужно задействовать столь неудобное для этого средство как нога. Собственно говоря, одно это делает ненужным дополнительное слово. Но тут есть одно «но».
Если мы представим себе культуру, в которой ноги – по всей их длине – обладают уникальными выразительными качествами, например, татуировками, а, кроме того, занимают особенное место в коммуникации и выделяются на фоне других конечностей, то слово не заставит себя долго ждать. В таком случае найдутся термины и для «привлечения внимания», и для «угрозы физической расправы», и даже для, скажем, экзотического «давай прогуляемся на пару». Разумеется, диапазон может оказаться и более серьёзным и содержать в себе многое другое. Однако это почти вряд ли осуществимо. И связано подобное вот с чем. Наш мозг в действительности не сильно интересуется ногами как таковыми, по крайней мере, всей их поверхностью за исключением пальцев. Обратить внимание на что-либо нарочно, конечно, реально, но это войдёт в противоречие с нашей физиологией. Зачем придавать смысл тому, что природа по большей части игнорирует?
Если мы представим себе культуру, в которой ноги – по всей их длине – обладают уникальными выразительными качествами, например, татуировками, а, кроме того, занимают особенное место в коммуникации и выделяются на фоне других конечностей, то слово не заставит себя долго ждать. В таком случае найдутся термины и для «привлечения внимания», и для «угрозы физической расправы», и даже для, скажем, экзотического «давай прогуляемся на пару». Разумеется, диапазон может оказаться и более серьёзным и содержать в себе многое другое. Однако это почти вряд ли осуществимо. И связано подобное вот с чем. Наш мозг в действительности не сильно интересуется ногами как таковыми, по крайней мере, всей их поверхностью за исключением пальцев. Обратить внимание на что-либо нарочно, конечно, реально, но это войдёт в противоречие с нашей физиологией. Зачем придавать смысл тому, что природа по большей части игнорирует?
Конечно, я не настолько наивен, чтобы не принимать в расчёт другие, более интересные нашему мозгу фрагменты действительности. Но в том-то и дело. То, что привлекает природу, неизбежно влечёт и нас. А это, в свою очередь, вынуждает нас придумывать слова. Именно поэтому мой гипотетический пример не имеет определения, и именно поэтому другие, более занятные и волнующие нас явления ярлыками обладают. Как бы ни были сильны культурные императивы и требования, они, тем не менее, не в состоянии предопределять решительно всё. Так или иначе, но люди до сих пор живут в естественной окружающей среде, и даже если бы мы и оказались способными заменить природу на искусственную обстановку, она бы, всё равно, отвечала человеческим животным потребностям.
Подводя итоги данному разделу, необходимо отметить следующее. Как количество слов, так и то, что именуется, определяется, в том числе, и культурой, которая, в свою очередь, есть набор инструментов выживания. Разумеется, существует также внутренняя логика, наше неумение смотреть на мир как-то иначе, а также непредусмотрительность, халатность и размер общества, которые в совокупности дают то, что мы и имеем. В сухом же остатке у нас есть язык, который серьёзно нас ограничивает. Как это происходит я опишу в последнем в этой главе разделе.
Власть имени
Несмотря на напыщенный заголовок данного раздела, в нём не пойдёт речи ни о чём эзотерическом. Несмотря на то, что было бы интересно посмотреть на процесс и сопутствующие ему значения именования чего-то одушевлённого, тут я буду говорить обо всех вещах сразу – как о живых, так и нет. Что же касается власти, то ей стоит уделить внимание отдельно.
Вне зависимости от того, является ли последняя насильственной или осуществляется без применения принудительных сил, представляет ли она собой добро или зло, отвечает ли она запросам тех, на кого направлена, или нет, существенно то, что для подчинённых – это всегда внешнее. Это означает, что моя воля не принимает никакого участия в процессе принятия решения, которое, тем не менее, со мной связано. Разумеется, будучи озвученным, скажем, приказ может подвергаться корректировке с моей стороны, но всё же его возникновение исходит извне, но не изнутри.
Власть обозначения также носит не внутренний, но внешний характер. Именуя что-либо так, а не иначе, мы, тем самым, заставляем вещь или явление быть, рассматриваться, восприниматься и действовать совершенно определённым образом. Но у данного процесса есть ещё одна сторона, которую крайне редко принимают в расчёт, а именно – неназванное. Как ведёт себя оно и какими свойствами обладает, станет, в том числе, предметом этого раздела.
Таким образом, нам надо решить два вопроса. Как именно называют предметы и явления и что влечёт за собой тот или иной ярлык. И второй. Что происходит с безымянным и, соответственно, какие последствия имеет игнорирование или забывание обозначения.
В любом языке известны примеры неприятных обозначений. Скажем, в русском есть слова «рожа» и «морда». Как правило, физиономию людей именуют лицом, но могут встречаться и иные ярлыки. «Рожа» есть нечто специфически человеческое, трудно в рамках данной системы применить ту же единицу в отношении животного. Наоборот, «морда» – это что-то сугубо звериное, хотя и переносимое на индивида. Если задаться вопросом о предпочтительности того и другого, то лично я бы предпочёл именно «рожу», тем более, что мужчины обладают, скажем, ногами и руками, тогда как женщины, а равно и дети, соответственно – ножками и ручками. Но в том-то и дело, что выбор здесь осуществляется не мной, а кем-то другим.
Приведу ещё одну иллюстрацию. После выборов 2012 года, а также во время самой кампании людей, разделяющих некоторые специфические взгляды (я никак не оцениваю их) называли «оранжоидами». Мой текстовой редактор, естественно, подчеркнул данное слово, как неверное, но оно, тем не менее, ярко отражает то, что имели в виду те, кто вообще ввёл его в оборот. Не вдаваясь в подробности, отмечу лишь, что такой ярлык уничижителен, если и не больше, а потому представляет соответствующую группу индивидов как нечто не очень лицеприятное.
Наконец, мы вправе обозначать людей, играя с их именами. Есть полные и укороченные, ласкательные и презрительные и т.п. В зависимости от того, как вы относитесь к тому или иному человеку, мы можете вешать на них соответствующие ярлыки, тем самым заставляя, по крайней мере, своих слушателей, воспринимать, а нередко и имитировать ваш к ним подход. Разумеется, существуют также клички, в любом случае отражающие что-то, что данному человеку присуще, пусть и не по-настоящему, но в качестве приписки.
Всё это вместе взятое есть серьёзное орудие власти. Само существование подобных возможностей неизбежно влечёт за собой вопрос о том, что именно и в каких, естественно, целях пользуется таким мощным арсеналом. Ведь недаром же говорят, что слово зачастую ранит больнее и эффективнее любого насилия. Тут мы имеем дело с символической властью, властью, распределяемой как в ходе самой коммуникации, так и за её собственными рамками. Рассмотрим их по раздельности.
Любой язык предоставляет нам средства выражения. Мы можем обозначить чью-то физиономию и как «рожу», и как «морду». Мы способны использовать и уменьшительно-ласкательные, и обычные суффиксы, окончания и прочие части слова. Мы в состоянии придумать кличку из того арсенала, что уже и так наличествует в нашей коммуникационной системе. Вопрос, таким образом, заключается в следующем. Всякий раз, когда мы прибегаем к уже готовому, мы неизбежно затрагиваем смысл не только непосредственно употребляемого, но и сопутствующие ему значения уже других единиц, обладающих иными коннотациями и оттенками.
Скажем, использование слова «морда» влечёт за собой широкий спектр значений, связанных с миром животных. Если кому-то не сильно импонирует сравнение себя со зверями, то применение к нему данного аппарата вызовет негативную реакцию, а также послужит другим путеводной нитью в те же самые или идентичные области живого мира, хотя, возможно, и с иным к нему отношением. Власть имени здесь очевидна. Называя кого-то определённым образом, вы непременно затрагиваете множественные пласты языка, не обязательно или вообще никак не предназначенные для ваших целей, но явно служащие им. Впрочем, вопрос о пользе несколько спорен.
Давайте представим себе, что вас обозвали «батареей». Человек, столь отвратительно поступивший с вами, мог иметь в виду много отрицательного, связанного с данным предметом. Например, он хотел выразить вашу неуклюжесть или ваш излишний пыл, или что-нибудь ещё. Но это далеко не очевидно. На самом деле мне даже тяжело придумать, точнее, выразить его намерения. В обычном словоупотреблении «батарея», по крайней мере, как предмет интерьера, в сущности, нейтральная вещь. Конечно, с ней связывается личный опыт каждого, но большинству, по-видимому, они ничего плохого не делали, и, если даже некто и воспринимает их как истинное зло, то это не означает, что все остальные разделяют его точку зрения. Поэтому применение столь ярких эпитетов, скорее всего, ни к чему не приведёт, но лишь позабавит того, кого хотели подобным образом оскорбить.
Следовательно, не всякая область языка предоставляет нам дополнительные возможности для обозначения. Если уж и говорить об уничижительных ярлыках, то придётся прибегать к помощи чего-то другого, в действительности – весьма ограниченного набора. Как и в любом ином случае, наши коммуникационные системы ограничены. Нельзя бесконечно и по собственному произволу комбинировать все доступные нам части речи. К тому же всегда нужно ориентироваться на опыт окружающих, что фактически означает и наш личный опыт.
Именно поэтому наречение кого-либо в оскорбительном тоне – это неизбежное обращение к тем слоям и пластам языка, которые считаются в нём чем-то отрицательным, либо же имели в своей истории негативное употребление. Поэтому «морда» – это нечто нелицеприятное, тогда как «батарея» нет. Но то же самое касается и более тонких моментов. Не все вспомогательные словесные единицы пригодны для любых целей, но лишь для специфических.