Сказать нечто подобное проще, чем сделать. Будучи продуктом определённого типа и образа социализации, я, как и все остальные люди, страдаю от незнания. Проблема же заключается в том, что я даже не подозреваю, о чём я, собственно, не осведомлён. Те примеры, которые я бы мог привести, в действительности и по большей части будут касаться того, информация о чём всё-таки, пусть и в весьма урезанном виде, присутствует в моём сознании. Кроме того, тут я не вправе ссылаться на общий набор, потому что сейчас я должен выйти за его пределы, включив в свои рассуждения весь язык. Единственным помощником в данном непростом предприятии станет ссылка на чужую для меня коммуникационную систему. Но и это не так легко осуществить. Всегда остаётся, хотя и потенциальная опасность перевода. Если нечто оказывается годным для трансляции в мой язык – это плохой пример. Следовательно, я обязан найти такую игру слов или отдельные термины, которые бы оказывались неуловимыми для всякого толмача, и он был бы вынужден лишь развести руками.
Конечно, в любом языке присутствуют заимствования, но они суть есть ненадёжные помощники. Скажем, англицизмы стали столь распространены, что уже не воспринимаются как нечто чуждое, а это означает, что их понимают. Единственным выходом, как мне кажется, является использование какого-либо философского термина, при переводе которого существует традиция переносить их прямо, даже и не пытаясь как-нибудь определить в знакомых словах. На мой взгляд, подходящей кандидатурой выступает Dasein М. Хайдеггера. Итак.
Собственно, в самом немецком языке это слово отсутствует. Тем не менее, оно понятно его носителям потому, что соответствует определённой структуре данной коммуникационной системы и, вследствие этого, не оказывается за гранью разумного. В других языках Dasein обычно даже пишется в его первоначальном виде. Это существительное, среднего рода.
Самое важное состоит в том, что мне не нужно объяснять, что это такое. И если читатель не осведомлён о содержании данного понятия, то это даже к лучшему. Другие языки или философы не удосужились включить в состав своего словесного репертуара данную единицу и к тому же не предусмотрели её осознание на уровне структуры. Именно поэтому Dasein так хорош.
Однако значит ли всё это, что немцы более прозорливы или же внимательны? Ничуть. Dasein до М. Хайдеггера, конечно, отсутствовал, но, по крайней мере, он был потенциально возможен. Придумав это слово, философ указал на ту часть нашего бытия (да простят меня его почитатели), которая для прочих народов оказалась скрыта. И хотя на уровне долгих объяснений люди приходят к осознанию данного феномена, нам это ни к чему. Что же произошло за пределами немецкого языка?
Мы лишились возможности как заметить, так и, разумеется, постичь Dasein. Это, собственно, то, что не имеет названия. Способны ли мы тогда узнать, что кроется за этим понятием? Нет. Это нечто недоступное до тех пор, пока мы не выучим немецкий язык настолько, чтобы он стал нам родным. Это неназванное сужает наш кругозор ровно на свою величину, лишая, тем самым, нас какой-то части действительности. Вне зависимости от того, насколько Dasein широк и объёмен, он, всё равно, оказывается по ту сторону нашего понимания мира.
Любой язык на самом деле содержит в себе аналоги Dasein. А это значит, что все они как включают, так и исключают отдельные сферы реальности в наших миропонимании и мировосприятии. Это неизбежность. Никакая коммуникационная система не в состоянии объять в себе весь мир, а потому вынуждена изымать некоторые куски действительности в соответствии с внутренними правилами, которые, я надеюсь, станут ясны из последующего изложения.
Теперь же мне остаётся сделать лишь вывод по данной главе. Те ограничения, о которых я вёл речь, присущи любому языку вне зависимости от того, когда он появился и какими характеристиками обладает. Это универсальные пределы, наложенные самой возможностью людей общаться между собой. Если последовательно сложить их вместе получится следующая картина.
Мы, т.е. человеческие существа, напрасно мним себе, что мы способны описать мир во всей его полноте. В действительности его тотальным отображением является он сам, а люди, будучи лишь частью, вряд ли в состоянии адекватным образом перенести его в язык, каким бы развёрнутым и сложным тот ни был. Вообще говоря, наша речь создаёт и воспроизводит только то, что мы ощущаем, и тем ровно способом, какой нам присущ. Все прочие картины – наша иллюзия осведомлённости. Первая из тех, что я намерен здесь описать.
Часть 2. Обучение
Диапазон возможностей
В данном разделе речь пойдёт о, по видимости, неочевидных вещах. Тем не менее, как станет ясно ниже, они всё же таковы. Можно приводить множество доводов в пользу обратного, однако я склонен считать, что мы порою переоцениваем собственную индивидуальность, а также свободу воли. Этим я не хочу сказать, что их нет вовсе, но, скорее всего, искать их нужно в другом месте, для чего стоило бы обратиться к моим предыдущим работам. Как бы то ни было, последующее изложение моей позиции, как я надеюсь, продемонстрирует то, сторонником чего я являюсь.
Процесс социализации обычно описывают в крайне усечённом виде. Тому есть множество причин, но здесь нет смысла их рассматривать. Однако главную я всё же приведу. Если бы люди были в курсе того, как на них воздействуют, они бы просто запаниковали. Действительно, обнаружить то, что большая часть моего Я – это, вообще говоря, не совсем я, на самом деле удар и потрясение для любого человека, вне зависимости от его искушённости. И потому, собственно, подобное положение вещей скрывается, но, разумеется, не нарочно, а словно походя.
Есть и ещё одно хорошее объяснение тому, почему мы таковы, каковы мы есть. Судя по всему, положение вещей не может быть каким-то иным просто потому, что это самое другое неосуществимо в принципе. Люди не в состоянии избавиться, да этого и не нужно, от влияния извне. По большому счёту, человечность приобретается, а не наследуется, или лучше сказать, организовывается в некотором виде. И если бы на нас никак не воздействовали в критические периоды нашей жизни, то мы так бы и остались заготовкой, сырым материалом без колдовства художника над ним.
Впрочем, нередко это влияние грубо и жестоко. Часто нас заставляют или принуждают к тому, чего бы мы при других обстоятельствах ни в коем случае не предпочли3. Однако это опять-таки не значит, что всякое воздействие таково. Вообще, как бы мы не относились к собственной трансформации, стоит отметить следующее. Мы таковы, каковы мы есть, благодаря тому, что с нами случилось то, что случилось. Несмотря на банальность подобного утверждения, оно, тем не менее, несёт в себе глубокий смысл, который, как я полагаю, станет понятным ниже.
Но прежде чем приступить к непосредственной теме данного раздела я должен сосредоточиться на одном крайне важном моменте. Вне зависимости от конечного результата социализации, она всегда покоится на наличном материале. В рассматриваемом случае – это наша человеческая природа. Она серьёзным образом ограничивает возможности общества по созданию самого себя. Впрочем, обо всём по порядку.
Человек представляет собой один из видов животных. Как и любые другие звери, мы обладаем рядом отличительных особенностей, касающихся нашего внешнего вида, нашей обеспеченности средствами выживания, доступной нам среды обитания, способами размножения и т.д. Каковы же они, и какие ограничения они накладывают на конечный результат, т.е. на общество?
Во-первых, наше физиологическое строение крайне специфично. Общеизвестно, что у человека отсутствует волосяной покров и более или менее действенные средства обороны и нападения. Кроме того, он передвигается на задних конечностях, имеет большой отстоящий палец, а также является обладателем довольно значительного головного мозга. Эти особенности предопределяют наш рацион питания, способы размножения, скорость передвижения, подверженность облучению со стороны Солнца и некоторые другие, не столь выдающиеся черты. Нельзя также забывать о долгом периоде зависимости в детстве и о слабо выраженном, но всё же присутствующем половом диморфизме. И последнее, но не по важности – наша социальная природа, в которую включены, помимо прочего, речь, развитая эмпатия, альтруизм и т.д. В общем и целом – это тривиальные заявления. Но из них следуют далеко не тривиальные выводы.
Приведу пример. Наши руки и ноги сгибаются в разные стороны. Это связано с тем, что нашими далёкими предками были земноводные. Передвигаться на четырёх конечностях гораздо удобнее, а эволюция имеет дело, как правило, с уже наличным материалом, поэтому люди выпрямились, но сохранили в себе эти черты. К чему я клоню? Прямо сейчас я сижу за столом, на котором находится ноутбук. Моё расположение в пространстве предопределено моей физиологией: так, мои локти покоятся на поверхности стола, тогда как колени согнуты под ним. Сделать данный предмет мебели, по сути, можно каким угодно, однако любая конфигурация не подойдёт потому, что он перестанет выполнять те функции, ради которых он предназначен. Именно поэтому, несмотря на огромное количество вариаций, столы, тем не менее, крайне похожи один на другого.
Если общество не будет учитывать наше строение, то оно попросту окажется несостоятельным. Именно вследствие данной причины мир вокруг нас настолько, как кажется, удобен. Впрочем, отчасти это также заслуга нашего животного начала. Как звери мы включены в природу со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мы дышим воздухом, передвигаемся по более или менее ровной поверхности и т.д. Можно, разумеется, очень долго спорить о том, приспособлены ли люди к выживанию, но факты говорят сами за себя – если бы всё было не так, нас давно бы уже не существовало.
Во-вторых, и это связано с первым замечанием. Человек обладает рядом характеристик, которые ставят пределы его активности. Он не может, скажем, прыгнуть вверх на пять метров, или протянуть руку в сторону на три4. Выше я уже говорил о доступном нам диапазоне звуков. Общество должно учитывать данные рамки, вписывая себя в них, и оттого его манипуляции с окружением детерминированы жёсткой привязкой к этому основанию.
Например, дорожные знаки обладают совершенно конкретными размерами, а также рядом отличительных свойств. Полагаясь во многом именно на зрение, водители не заметили бы их, будь они не такими. Созидая или трансформируя окружающую среду, общество обязано учитывать все возможности человека с тем, чтобы конечный результат не слишком им противоречил. Конечно, повсюду встречаются неудачи и провалы, но, тем не менее, общий итог вполне удовлетворителен.
Здесь стоит задать один вопрос, ответ на который я дам позже. Почему, в частности, в европейской культуре почти все помещения или подавляющее их количество имеет четыре стены? Минимальным числом было бы три, наиболее эффективным в плане использования материалов – шесть, наподобие сот, но выбор был сделан в пользу именно четырёх. Почему? Некоторым приближением к разгадке являются наши способности. Мы физически не в состоянии проживать в двумерном пространстве, а множество углов нас бы, по-видимому, дезориентировало. Однако как бы оно там ни было – диапазон в данном случае очерчен. И уже в нём делается некоторый выбор.
В-третьих, и это уже проскальзывало выше, мы – животные. Можно, естественно, спорить по поводу того, насколько человек окультурен и, как следствие, вычеркнут из природы. Но в действительности культура не настолько противоположна природе, как это обычно представляется. Многие наши инстинкты вписаны в наше социальное бытие, что и неудивительно, особенно в свете того, о чём я говорю.
У всех людей существует естественные потребности. Мы нуждаемся в еде, питье, сне, партнёрах по совокуплению, поддержании температурного баланса наших тел, а также в некоторых параметрах окружающей среды. Наши желудки, как наиболее явные кандидаты для иллюстрации, представляют собой тривиальные материальные образования, функционирующие по жёстко заданным биологическим законам. Сколько бы ни упорствовала культура, но, скажем, метеоризм сохраняется, потому что он является неотъемлемой частью нашей пищеварительной системы.
Все те условности, которые выступают в качестве этикета, никогда не могли и на деле не перешагивали некоторый предел, заданный самой природой. Да, наше тело выделяет ряд секреций, но запретить ему это делать нельзя, да и вообще – попросту глупо. Обычно, люди стесняются обсуждать подобные темы. Стоит только сказать, скажем, о соплях, как тут же все смолкают или же невинно тупят взгляды. Но ведь от подобной реакции ничего не меняется – сопли продолжают нам досаждать. Манеры заставляют нас относиться к таким явлениям как к чему-то неправильному и предосудительному, но нашим организмам как-то плевать на то, что мы по этому поводу думаем или чувствуем.
Несмотря на весь прогресс, достигнутый в особенности западной технологической мыслью, мы почти ничем не отличаемся от своих далёких предков, вышедших когда-то из Африки. Что они думали о своей животной природе, мы никогда не узнаем, разве что будет изобретена машина времени, но есть смысл в утверждении, что наши тела остались прежними. И хочется нам того или нет, их биологическое функционирование жёстко задано. Мы видим сны, испытываем голод, сморкаемся и чихаем и совершаем многие другие поступки, на которые повлиять крайне сложно.
Однако есть ещё одно важное дополнение. Мы стареем и умираем потому, что живём. Этот факт, как правило, никак не затемняется. Смысл нашего бытия определяется нашей же конечностью, и огромные пласты культуры посвящены именно данной стороне нашей физиологии. Тела имеют ограниченный срок годности, да к тому же подвержены многочисленным неприятным воздействиям извне. Это, как представляется, плохо. Не то, чтобы совсем, но было бы лучше, если бы мы могли наслаждаться пребыванием тут подольше. Так, по крайней мере, считается в ряде культур.
Я сейчас озвучу, наверное, крамольную мысль, и всё же я считаю, что смерть необходима. И связано это даже не столько с конечным количеством ресурсов, сколько с тем, что в противном случае жизнь была бы напрасна. Хотя это имеет косвенное отношение к нашей теме, важно подчеркнуть следующее. Социальное устройство любого общества ориентируется на то, что люди приходят из и уходят в небытие. Вечное пребывание человека на планете не предусмотрено ни в одной культуре. Её устройство обязательно учитывает данный факт. Именно поэтому, например, так важны вопросы наследования или же обряды захоронения.
Кроме того существенен сам срок нахождения человека на Земле. Несомненная разница в потенциальном количестве ожидаемых и проживаемых лет между разными культурами мало что значит. В среднем индивид располагает не таким уж и огромным запасом, а потому принуждается к тому, чтобы им как-то распорядиться. Вообще говоря, сам смысл жизни связывается с её ограниченностью. Имея приблизительно – с учётом привходящих факторов – одинаковые отрезки времени, мы успеваем или, наоборот, тратим впустую то, что нам дано. Отсюда берут начала различного рода соревнования и сравнения, которых, по понятным причинам, не было бы, если бы люди существовали вечно.
И последнее, но не по значимости. Критичны также отношения между поколениями, обусловленные разницей в возрасте. И как самый крайний вариант – связи с умершими. Кто-то пришёл раньше и уже успел провести здесь какое-то время, а кто-то, напротив, ещё ничего не сделал. Третьи же вообще уже ушли, но их помнят или создают видимость. Как бы то ни было, но представления о загробном мире существуют лишь потому, что мы умираем, равно как и мечты о полёте – это следствие отсутствия крыльев.
Однако помимо непосредственных процессов биологического функционирования с его конечной точкой в смерти есть также ряд последовательных этапов (на самом деле во многом условных) взросления и старения. Культуры делят людей на детей, половозрелых и стариков, что, очевидно, связано с нашей телесной природой. Отсюда берут своё происхождение обряды инициации, упоминавшиеся взаимоотношения между поколениями и многое другое.
Общество соответственно не вправе игнорировать столь фундаментальные факты. Потому что детей нужно располагать в одних местах и временах, тогда как взрослых – уже в иных, и связи между ними будут предопределяться тем, сколько времени они уже провели на этой планете. Какова бы ни была конечная конфигурация культуры, она неизбежно учтёт эти моменты, равно как и многие другие, мной не озвученные, но явным образом привязанные к нашей физиологии. Однако и уже сказанного достаточно для того, чтобы понять, что наша природа играет существенную роль в деле ограничения социума в его попытках, в реальности весьма успешных, контролировать своих членов.
В-четвёртых, общество всегда ориентировано на двуполую систему. Волею судеб сложилось так, что любой социум населяют мужчины и женщины. Несмотря на не столь заметную по сравнению с другими животными разницу между ними, она, тем не менее, даёт о себе знать. Первые в среднем больше и тяжелее, тогда как вторые – меньше и легче. Кроме того, нельзя забывать и о непохожем устройстве самих тел.
Каждая культура неизбежно создаёт идеальные типы мужчин и женщин. Какими бы качествами они не обладали, важно то, что они как таковые вообще производятся. Хотя это и банальное утверждение, люди почему-то игнорируют тот факт, что сама по себе двуполая система не универсальна. Многие языки, например, содержат в себе также и третий пол – средний, что само по себе есть результат диморфизма, но всё остальное расцвечивается по гендерному признаку. В мире животных имеются иные структуры, поэтому человеческая организация есть во многом продолжение подобного природного сексизма.
Отчасти данное положение вещей ответственно за манихейский взгляд на вещи. Людям присуще смотреть на мир в чёрно-белых тонах через призму противоположностей. Несмотря на то, что в действительности половой диморфизм выражен не очень ярко, тем не менее, он вносит явную лепту в то, какой становится культура. Общество, буде оно отыщется, пожелавшее проигнорировать разделение между мужчинами и женщинами, вряд ли окажется дееспособным. И вот почему.