– Ну, вот и она, – показал на меня Алексей. – Думаю, черный.
– Определенно, – согласилась девушка без тени улыбки и повернулась ко мне. – Пойдемте.
– И что это? – таращилась я на Алексея. Он довольно кивнул и уехал, сказав, что приедет, когда все закончится.
– Что все? Что закончится? – не понимала я.
– Увидишь, – сказал он и скрылся в дверях.
Оказалось, что девушка, к которой он меня отвел, – парикмахер, какой-то дорогой и жутко крутой к тому же. Она и еще одна холеная девица с рыжими волосами и на десятисантиметровых каблуках усадили меня в массивное радиоуправляемое кресло, замотали в покрывало и принялись расчесывать, приглушенно обсуждая качество (сомнительное) и количество (недостаточное) моих волос. Мне эта ситуация показалась невероятно забавной, совершенно недопустимой, но при этом весьма пикантной. Значит, Алексей решил модифицировать меня и даже не стал спрашивать на то моего согласия? Такая уж у нас с ним была игра, волнующая и немного опасная, но я решила не нарушать ее правил. Думается мне, больше всего ему нравилось вот это ощущение силы, власть, которую он неожиданно обрел над другим человеческим существом. Что ж, до этих пор никто и никогда не пытался владеть мной, любить меня, играть в меня, как в любимую живую игрушку. Я решила отдаться девицам, закрыла глаза и расслабленно слушала музыку.
В конечном счете после нескольких магазинов и множества моих восторженных (честное слово!) криков передо мной в зеркале возникла некая особа: высокая, стройная, с длинными ногами, с гладкими и сияющими, как в рекламе, черными волосами, такими, что самая черная ночь показалась бы днем рядом с их чернотой. Она была одета в черное – то ли короткое платье, то ли длинный свитер, трикотажный, с четырьмя большими блестящими пуговицами и в черные с вышивкой джинсы. Этот наряд так лихо вытягивал ее фигуру, что никто бы и предположить не смог, что у нее, красотки, тяжелые бедра и непропорционально маленькая грудь. Шею прикрывал лихо накрученный белоснежный шелковый шарф, на ногах великолепно сидели длинные узкие сапоги-ботфорты на высоком, но странно удобном каблуке. Девушка в зеркале держала в руках теплую дубленку и растерянно смотрела на себя. Она никак не могла себя узнать.
– Ну, как? – спросила меня рыжая. – Пойдет?
– Не то слово, – вымолвила я. – Я даже не думала, что могу такой быть.
– Все не думают, вот и ходят с авоськами. Ладно, звоним Алексею.
– Лёш, это просто… фантастика! – взвизгнула я, когда по звонку моих добрых каблукастых ангелов Алексей приехал, чтобы на меня посмотреть. Я бросилась ему на шею и поцеловала в щеку, я чувствовала себя героиней из фильма «Красотка», только, пожалуй, без ее темного прошлого. Хотя моего прошлого тоже любой бы хватило.
– Всегда пожалуйста, – делано равнодушно бросил он, но потом улыбнулся и добавил: – Ничего так получилось, да?
– Я просто в ауте.
– Имей в виду, я хочу, чтобы ты была именно такой, – заявил он. И добавил, что через пару недель я должна буду начать бросать курить.
– Буду, товарищ генерал, – счастливо улыбалась я.
– Ладно, я тебя не смогу отвезти, у меня еще есть дела. Доедешь сама, я тебе потом позвоню, – коротко скомандовал он, поцеловал меня и оставил, посадив на метро.
Я стояла оглушенная и с удивлением ловила на себе заинтересованные взгляды мужчин. Как Катерина сказала? При твоей внешности и фигуре все решает правильно подобранное пальто? Что ж, сегодня на мне были определенно правильные вещи. Я не знала, не могла понять, зачем все это надо самому Алексею и какого рода чувства он испытывает ко мне. Может быть, он в детстве мечтал играть в Барби, а ему не разрешали. И теперь он играет в меня. Возможно. Ясно одно, он гораздо лучше меня знал, что мне подойдет, что улучшит мою внешность, красота которой – вещь спорная, а что только испортит дело. А в тот день я летела домой, практически не касаясь земли. Так мне не терпелось показать результат трудов (и расходов) одного мужчины – другому. Владимир – вот единственный, кого я хотела бы поразить.
Глава четырнадцатая, в которой я понимаю, что много – это тоже плохо
Считается, что, если уж ты хочешь оставить одного мужчину, лучше всего не делать этого до тех пор, пока ты не сыщешь какого-нибудь другого, на замену. Как-то комфортнее и проще знать, что ты в конечном счете не останешься одна. И я эту мысль на самом деле разделяю. Уж кто-кто, а я наелась этого одиночества, накушалась сполна. Когда Сосновский оставил меня, собрав вещи и перенеся свое бренное тело на четыре этажа ниже, я осталась совершенно одна в своей руинообразной, почти непригодной к проживанию человеческого существа квартире. Я помню, как ходила по вечерам из комнаты в комнату, как слушала чьи-то шаги на лестнице и дрожала, как не могла заснуть ночью от звенящей тишины. Нет, я – определенно – не фанат одиночества. Когда-то я думала, что если даже мне не суждено найти и встретить свою Большую Любовь, мне просто надо, чтобы был кто-то рядом. Чтобы не было так страшно и холодно, вот и все.
Когда Мусякин был совсем маленьким, да и сейчас тоже, временами он отказывался спать в своей кровати. Прибегал к нам, запрыгивал в нашу псевдосупружескую кровать и прижимался носом к моей груди. Он ненавидел засыпать в одиночестве, когда же мы пытались его к этому приучить, он смотрел на нас своими чистыми и прекрасными зелеными глазками и говорил:
– Мам, я не могу один.
– Почему?
– Мне же нужен какой-нибудь человек, чтобы заснуть! – возмущался моей непроходимой глупостью он. У него вообще была своя логика во всем, неповторимая и прекрасная. Иногда мне казалось, что он вдвое умнее нас с Владимиром, вместе взятых. Итак, если задуматься, а что нас, собственно, связывает с Владимиром, кроме желания, чтобы был какой-нибудь человек, чтобы заснуть? Он меня не любит, это ясно. Когда я вернулась с невероятной прогулки по магазинам, признаюсь, я немного дрожала, думая о том, что сейчас, через пару минут, меня увидит Владимир. Я говорила себе – дорогая, это нормально. Тебе просто интересно, как изменится выражение его лица. Он живет с тобой уже кучу времени, но не видел тебя такой никогда. Да он должен просто со стула упасть при виде моих черных волос.
– Привет всем! – томным голосом поздоровалась я, заходя в дом. Я прислонилась спиной к дверному косяку, немного откинулась назад и с улыбкой посмотрела на моих мужчин.
– Мама! Это ты? – присвистнул Мусяка, игравший на полу в паровозик.
Ох, как же я, признаться, ненавидела этот паровозик. Владимир его откуда-то притащил, он был красивым, большим, ездил по железной дороге, пыхтя специальными палочками. Их надо было вставлять ему в головной вагон, после чего из трубы колечками валил пахучий черный дым. Я этот запах просто не переносила и каждый раз вопила, что за такие паровозики надо в суд подавать и что я не верю категорически, что он безопасен и безвреден для детей. Но Мусякин паровозик обожал, так что пользовался любой моей отлучкой, чтобы поиграться. Вот и сейчас вся комната была пропитана мерзким дымом, но наполнена искрящимся Мусякиным восторгом. Однако при виде меня даже паровозик был брошен и забыт. Так что один – ноль в мою пользу. На Мусяку мне удалось произвести самое сильное впечатление.
– А ты как думаешь? Я иль не я? – ухмыльнулась я, вскользь посматривая на Владимира. К сожалению, он сидел лицом к телевизору, смотрел какой-то матч и, кажется, даже не посмотрел на меня.
– Ты-ы! – ахнул сын. – Ты… ты даже лучше Лизы Виногладовой.
– Да ты что! – восхитилась я. Это был настоящий комплимент, победа по всем направлениям. Лиза Виноградова – девочка из садика, с которой Мусяка сидел за одним столиком и уже поэтому был с ней ближе, чем с другими. Но дело было еще в том, что Лиза действительно была так хороша, что задела Мусякину душу до самых ее глубин. Белокурая пухленькая Лизавета с розовыми бантами и в прелестных сарафанчиках покорила его сердце, и он даже поцеловал ее однажды в щечку. Когда он мне рассказывал об этом, мне было так тяжело сдержаться, чтобы тоже не расцеловать его во все его щечки. Он был таким серьезным, сказал, что теперь Лиза – его женщина и что в губы он ее поцелует, когда они поженятся.
– Это правильно, – одобрила я такой план. Так что теперь, когда Мусяка сказал, что я даже лучше самой Лизы Виноградовой, это что-нибудь да значило.
– Плавда-плавда! – улыбаясь, кивал он. – Ты – лучше.
– Ну, спасибо. Мне тоже нравится, – смеялась я, а Мусякин залез ко мне на ручки и принялся рассматривать меня со всех сторон с деловитым видом. Пощупал материал, постучал костяшками пальцев по голенищу сапога, потрогал волосы.
– Чем-то пахнут, – заметил он. – Вкусно.
– Чем-то пахнут, – заметил он. – Вкусно.
– Но есть их нельзя, – усмехнулась я. – Ну, а вы тут что с папой поделываете?
– Иглаем, – пояснил ребенок. – Папа – в футбол.
– Это я вижу, – кивнула я, ссаживая Мусяку с ручек. – К папе прямо не подходи, да? Так увлекся. Володь, что там такое? Кубок вселенной?
– А нельзя мне не мешать? – моментально заворчал Владимир. И еще ближе подался корпусом к экрану.
– Можно. Конечно, можно и не мешать, – согласилась я. Чего я ждала, не понимаю. Как может женщина конкурировать за внимание мужчины с футболом!
– Там есть рагу, – примирительно бросил мне Владимир.
– Рагу? Не хочу рагу, – вздохнула я.
– Ма-ам, а пойдем делать аягами? – предложил Мусяка. Оригами его тоже увлекли в саду, правда, он искусство сворачивать бумажку непредсказуемым образом понимал по-своему. Он считал, что самое лучшее оригами получается после того, как весь дом будет завален резаной бумагой и измазан клеем ПВА. Не так важно, что именно получается в итоге. В нашем случае после долгих и упорных вырезаний, сворачиваний и склеиваний мы получили странного вида геометрическую фигуру, доселе невиданную, размером с человеческую голову.
– Серьезная штуковина, – радовалась я.
– А то, – согласился Мусякин.
– Еще бы знать, чего это.
– Это Тригоза, – с самым серьезным видом пояснил Ванюшка.
– Тригоза? Почему Тригоза? – не поняла я. Но он только развел ручками и сказал:
– Разве не видишь? Тригоза. Только ручек и ножек не хватает.
– Знаешь, а ведь ты прав! – кивнула я, и мы (после некоторых мучений) приклеили к Тригозе ножки (три, потому что он же – Тригоза) и ручки, тоже три. Мы так увлеклись, что совершенно забыли о папе, прилипшем к телевизору в соседней комнате. Мы сидели на полу в детской, в куче обрезков, раскрасневшиеся, счастливые, довольные как собой, так и Тригозой, когда к нам в комнату вошел Владимир.
– Что это вы тут… Господи Боже! – воскликнул он с исказившимся лицом.
– Мы все уберем! – моментально отреагировал Мусякин и показушно принялся сметать обрезки бумаги. Я же смотрела на Владимира и не могла понять, к чему все-таки относится его возглас.
– Ты… ты что, покрасилась? – спросил он после паузы.
– Ты еще спроси, не выщипала ли я брови, – хмыкнула я, вспомнив соответствующий анекдот. Но Владимир юмора не понял, только еще сильнее вытаращился на меня. Тут уже даже Мусяка понял, что дело вовсе не в бумажных обрезках.
– А знаешь, паа, ее волосы есть нельзя! – заботливо предупредил он.
– Что? – растерянно переспросил Володя.
Я встала и подошла к нему:
– Так что же ты скажешь? Как я выгляжу? На все сто?
– Что это с тобой случилось? – нахмурился Владимир.
– Ничего не случилось. Прошвырнулась по магазинам, – пожала плечами я.
– Нет, что-то случилось.
– Тебе не нравится? – расстроилась я.
Владимир постоял, словно не зная, что мне на это сказать, а потом отвернулся и бросил через плечо:
– Какая тебе разница, что мне нравится, а что – нет.
– В каком это смысле? – поразилась я. – Конечно же, мне есть разница.
– Да? Ну, так спрашивай мнение своего этого… как его? Беса этого на разных машинах.
– Ну и что, что разных? – удивилась я. Марок машин я никогда не понимала, для меня они все на одно лицо. Четыре колеса, посередине кузов. Музычка.
– Нет, ты мне скажи, какая у него машина? Не может же быть у человека пятьдесят машин?
– А вдруг может? – подколола его я.
– Ладно, как знаешь, – помотал головой он. – Только… не нравится он мне.
– Да? – удивилась я. – Ну, я-то наивно полагала, что у нас такие с тобой отношения, что это не важно. Главное, чтобы он мне нравился, верно?
– Верно. Но если он маньяк?
– Что ж он меня за все это время не прирезал? – возмутилась я.
– Все равно, – фыркнул Владимир, крутя в руках нашу с Мусякой Тригозу. – Ты хоть что-то о нем знаешь? Что у него там за душой? Что он за человек?
– Да понятия не имею, что там у него. И какой он человек. Меня сейчас интересуешь ты. Что ты обо мне думаешь? Нравится тебе или нет, как я покрасилась? А платье? А вот маникюр? А все в целом?
– Зачем тебе это, а? Какое значение имеет то, что я думаю? – ядовито прошипел он.
– А что, так трудно просто высказать свое мнение? Что тут такого? Не понимаю, чего ты разозлился так? – чуть не кричала я. Если бы не Мусякин, я бы точно разоралась на всю округу. Черт, неужели нельзя хоть какой-то плевенький комплимент отвесить. Не отвалится же у него язык от этого.
– Мнение? Хорошо. Вот тебе мое мнение. Мне не нравится. НЕТ, мне НЕ нравится. Волосы эти, ты с ними выглядишь акулой. Стервой. И вообще, раньше было лучше, – пророкотал Владимир и ушел, хлопнув дверью.
– Ну уж нет, – окончательно взбесилась я. И, проследовав за Владимиром прямо в святая святых, в его кабинет, распахнула дверь настежь.
– И ты считаешь, что можешь так врываться? – холодно поднял он бровь.
– Да что, черт возьми, с тобой не так? Почему ты не можешь быть со мной хотя бы просто вежливым?
– Вежливым я быть могу, изволь, – сжал губы он. – Дорогая, не будешь ли ты так любезна оставить меня одного? Мне нужно работать.
– Работать? Отлично! А что, если я вообще оставлю тебя одного? – вдруг предложила я. Сердце мое ухнуло куда-то вниз, когда я это сказала. Но слово, как известно, не воробей. Вылетит – и все, пиши пропало. Дело сделано, ставок больше нет. Владимир же на мое предложение только пожал плечами и с преувеличенной вежливостью кивнул:
– Прекрасно, это было бы очень мило с твоей стороны.
– Да? Ты считаешь? Что ж, можешь уже начинать наслаждаться. Я уеду, как только смогу! – крикнула я и вылетела из комнаты.
Минут десять я проторчала на лестнице, выкурив несколько сигарет, одну за одной. Вспомнила, как Алексей сказал, что на следующей неделе я должна начать бросать курить. Вот уж точно, плохая выдалась неделька, чтобы бросить курить. И вообще, если бы я сама захотела, я бы давно бросила курить. И все что угодно бросила бы. Ведь бросила же я только что Владимира. И не чихнула. Вот только руки немного трясутся. Кстати, что это вообще за странное у всех мужчин желание решать все за меня, управлять мной, как каким-то роботом. Брось курить, начни пить. Надень черные сапоги. Внезапно мне совершенно разонравились все шмотки, надетые на меня по воле Алексея. И если бы не слова Владимира, что раньше ему нравилось больше, как я выглядела, я бы уже их сняла и надела бы свои любимые джинсы. Тем более что я уже устала стоять на шпильках, у меня подкашивались ноги и, кажется, начало натирать левую пятку. Позор, сапоги за такие деньжищи не должны бы натирать вообще.
– Послушай, Диана, что ты имела в виду? – вдруг откуда ни возьмись появился предо мной Владимир. Я, видимо, настолько глубоко погрузилась в собственные мысли, что не заметила, как он вышел из квартиры.
– А, что? Ты о чем? – растерялась я.
– Ты сказала, что… что-то там про оставить меня одного. Я не понял в точности, о чем ты говорила? О том, чтобы я поработал? Да? – с надеждой уточнил он. Я вздохнула. Ну, почему все так сложно, и как же сильно я бы хотела, чтобы эта странная, глупейшая стена, по неизвестным мне причинам имеющаяся между нами, вдруг бы рухнула, как в свое время Берлинская стена. Зачем мы так уперты в своих намерениях быть в собственной скорлупе? Почему боимся признаваться в слабостях, в чувствах? Зачем стремимся защититься от всего, если все равно рано или поздно все кончается вот этим?
– Нет, я не об этом говорила. Я больше так не могу. Думаю, нам лучше будет расстаться, – еле слышно пробормотала я, продолжая смотреть в окно. Там, за окном, уже стемнело. Выл ветер, поднимая в воздух не успевшие еще осесть снежинки, крутя их, как белый тополиный пух. Было очень грустно. И тихо. Потом кто-то вызвал лифт, а мы все молчали.
– Но это невозможно! – прошептал он.
– Почему? – удивилась я. В этот момент я малодушно пожалела, что не воспользовалась его непониманием как поводом. Надо было сказать, что я просто погорячилась, что ничего такого не имела в виду и что мы можем и дальше продолжать проживать вместе, как сумасшедшие идиоты, изображая идеальную пару, которой вообще не существует. Но я так устала ждать и надеяться, мне была невыносима даже мысль о том, чтобы продолжать влачить это странное существование.
– Я… мы договаривались! – жалобно всплеснул руками он. – Я же не мешаю тебе жить. Зачем тебе уходить. Мы можем…
– О чем ты? – помотала головой я. – Нет, мы совершенно больше не можем. Так не может продолжаться вечно. Я не нужна тебе, ты меня не любишь. Я не должна с тобой жить, Алексей прав. В таких вещах ни один договор не может быть действительным.
– Но ты не можешь так поступить со мной! Просто не имеешь права! – В голосе Владимира послышалось самое настоящее отчаяние. – Ты не можешь уйти! А как же Ванька, я не представляю…
– А при чем тут он? Речь идет о нас.