Первые известные случаи превращения баронских сеньорий в контролируемые властью феоды происходят из картулярия сеньоров Монпелье. Группа документов, датируемых 1112–1114 гг., следует единой формуле: некий барон передает свои земли сеньору Монпелье, обычно получая взамен деньги; тот возвращает переданное под именем феода (ad feudum) и принимает клятву верности (fief de reprise, feudum oblatum — «возвращенный феод»). Составленный в 1172 г. для графов Шампанских список «феодов Шампани» включает без малого две тысячи таковых, что трудно приписать тысячекратному повторению аналогичной операции. Скорее налицо стремление графов рассматривать в качестве феодов уже все сеньории в пределах своих владений. «Возвращенные феоды» характерны для ранней стадии процесса феодализации. По мере возрастания власти и престижа принцев нередко имеет место молчаливое признание нового положения вещей без формального акта передачи и возвращения.
Подчиняющиеся бароны, очевидно, мало что теряют из своих прав, но после смерти обладателя феода его наследник вводится во владение через инвеституру. Держание феода обязывает приносить оммаж, освящающий конкретные политические договоренности, и эта процедура также повторяется всякий раз, когда феод меняет своего владельца. Свыше санкционируется всякое отчуждение феода. В XIII в. обладатель феода должен был «делать» или «служить» свой феод (facere feodum, feodum deservire). Феод, который не «служат», может быть конфискован.
Говоря о некоем «правильном феоде», правоведы и нотарии апеллируют к букве феодального права, однако не в силах контролировать употребление и понимание слова другими лицами. С тем же успехом под феодом может подразумеваться отнюдь не недвижимость, а денежное или натуральное вознаграждение, либо (если речь идет все же о земле) — не благородное, а вполне крестьянское держание. Во Франции такой «неблагородный» (ротюрный) феод с XIII в. получает беспрецедентное распространение.
Феодальные режимы даже соседних областей могут значительно отличаться друг от друга.
Конкретные условия и ход политической борьбы предопределяют временами противоречивые и переменчивые облики локальных феодальных режимов. Так, графы Прованса долгое время остаются равнодушными к феодальному праву, ибо находят для своей власти другой фундамент — в восходящих к каролингской эпохе, увядших, но не исчезнувших публичных институтах либо в реанимируемом римском праве. Рецепция римского права в регионе одно время даже приводит к замещению существующих феодов иным родом держания — эмфитевсисом.
Другие князья, напротив, привержены осознанной и целенаправленной феодальной политике. В ближайшем соседстве это случай графов Дофине, чье княжество возникает фактически заново, не унаследовав той древней традиции политического лидерства, которая позволяет правителям Прованса претендовать на клятвы и юрисдикции. «Дофины» — как называют графов по прозвищу одного из них Гига IV Вьеннского, на гербе которого был изображен дельфин (dauphin), — обходятся с баронами едва ли не одними феодальными методами, что оборачивается необременительностью феодального подчинения. XIII век проходит в тщетных попытках дофинов связать феоды более строгими правилами в том, что касается порядка конфискации, исключения женщин из наследования и прочего. На рубеже XIV в. побеждает обратная тенденция. Бесконечные уступки разнообразных привилегий отдельным группам знати и некоторым крупным баронам говорят о поражении феодальной политики дофинов и освящают независимость знати, расположенной приносить оммаж постольку, поскольку он ни к чему не обязывает, и признающей свои вотчины феодами, поскольку само своеобразие феода как формы землевладения остается туманным. Определения, призванные гарантировать притягательность феода в глазах баронов — «свободный», «благородный», «древний» — в конце концов начинаю? символизировать его свободу от княжеского контроля и служб. Сохранив былые вольности, знать злоупотребляет фразеологией феодального права ради своего социального самоопределения и беспардонного прессинга в отношении власти дофинов, присваивая себе все выгоды и не принимая никаких обязательств. Идея дофина о введении «чистого феодального права» (merum ius feudorum) остается в области благих пожеланий. Так феодальная политика дофинов приводит к обратному результату, и лишь после присоединения области к домену французских королей (1349 г.) те наводят в Дофине должный феодальный порядок.
Пример наиболее успешного феодального развития (с реальной военной службой держателей, с правильной иерархией держаний) демонстрирует Англия, так и не импортировавшая целостной системы феодального права. Само слово «феод», занесенное на острова Нормандским завоеванием и первоначально не свободное от французских коннотаций политического подчинения, очень скоро получает значение, весьма отличное от утвердившегося на континенте. Определение feodum (англ, fee) прилагается ко всякой полной, свободной, нормальным порядком наследуемой собственности. Напротив, военное держание или держание за ренту требуют дополнительных определений (feodum militis или militarium, feodum talliatum). Путь утверждения иерархии прав собственности в Англии — иной, чем на континенте. Уже Нормандское завоевание (1066 г.), чрезвычайно укрепило центральную власть. Вильгельму Завоевателю в Солсбери всеми землевладельцами страны была принесена феодальная присяга; они напрямую поклялись самому королю «быть верными против всех людей». Поэтому «феодальная лестница» в Англии была короткой: все феодальные землевладельцы стали вассалами самого короля, верховного собственника всей земли государства. Именно этими событиями было положено начало существованию в этой стране системы так называемых «рыцарских держаний». Эта система имела в основе своей отношения вассалитета. За то, что король отчуждал поместья (маноры) в собственность рыцарей, они становились обязанными ему различными службами. Основной из них, как почти во всей Европе, была военная служба или (позднее, со времен реформ Генриха II) откуп от нее деньгами (скутагий, или «щитовые деньги»).
От эпохи Нормандского завоевания английские короли унаследовали род правления, при котором уже осуществлялся реальный контроль над собственностью подданных. В опоре на существующие административные и правовые инструменты впоследствии происходит кристаллизация особых правил наследования и отчуждения собственности лиц высокого общественного статуса в силу их особых обязанностей перед короной. Ко времени «Великой хартии» (1215 г.) за королевские пожалования английским обществом принимается то землевладение, которое в наибольшей мере затронуто королевской эксплуатацией. Как и в остальной Европе, политический суверенитет трактуется в терминах отношений собственности.
И все же только юристы XVI–XVIII вв., в особенности те из них, кто специализировался на изучении феодального права («февдисты») анализируя компиляции вроде ломбардской «Libri feudorum», придали вассально-ленным отношениям стройность и четкость, которой они ранее не имели. Февдистам было естественно предполагать, что «благородная» собственность всегда называлась феодом, ибо так происходило в их время.
* * *Итак, «феодализм» в политическом смысле оформляется не ранее конца XII в. при помощи сил, долгое время считавшихся враждебных феодализму, — королям, церкви и юристам из городских школ. Законченный, согласованный вид феодальной системе придали правоведы XVI–XVIII вв. и историки XIX в. Эта система захватывала лишь небольшой сегмент общественных отношений. Тогда, может быть, правильнее назвать это общество не феодальным, а например, сеньориальным, перенеся акцент с вассалитета на отношения господства над непосредственным производителем? На это есть ряд возражений. Во-первых, всегда и везде оставалось немало населения, не затронутого сеньориальным господством. Во-вторых, несмотря на то что истоки сеньории можно искать в незапамятной древности, сеньория в классическом ее понимании (соединение поземельных отношений с политическим господством) сформировалась примерно тогда же, там же и по тем же причинам, что и система феодальной иерархии. Конечно, связь благородного вассала с его сеньором существенно отличалась от связи виллана с его лордом. И правоведы, с одной стороны, и отраженная в ритуалах практика — с другой, подчеркивали это отличие, несмотря на то что существовало множество переходных форм, вроде «ротюрного феода». Однако феодальные отношения (в узком смысле этого слова) сыграли важную роль как в установлении, так и в поддержании важнейшей для сеньории функции политического господства. В-третьих, термин «феодализм» является настолько привычным, что проще наполнить его новым содержанием, чем сменить имя.
Итак, «феодализм» в политическом смысле оформляется не ранее конца XII в. при помощи сил, долгое время считавшихся враждебных феодализму, — королям, церкви и юристам из городских школ. Законченный, согласованный вид феодальной системе придали правоведы XVI–XVIII вв. и историки XIX в. Эта система захватывала лишь небольшой сегмент общественных отношений. Тогда, может быть, правильнее назвать это общество не феодальным, а например, сеньориальным, перенеся акцент с вассалитета на отношения господства над непосредственным производителем? На это есть ряд возражений. Во-первых, всегда и везде оставалось немало населения, не затронутого сеньориальным господством. Во-вторых, несмотря на то что истоки сеньории можно искать в незапамятной древности, сеньория в классическом ее понимании (соединение поземельных отношений с политическим господством) сформировалась примерно тогда же, там же и по тем же причинам, что и система феодальной иерархии. Конечно, связь благородного вассала с его сеньором существенно отличалась от связи виллана с его лордом. И правоведы, с одной стороны, и отраженная в ритуалах практика — с другой, подчеркивали это отличие, несмотря на то что существовало множество переходных форм, вроде «ротюрного феода». Однако феодальные отношения (в узком смысле этого слова) сыграли важную роль как в установлении, так и в поддержании важнейшей для сеньории функции политического господства. В-третьих, термин «феодализм» является настолько привычным, что проще наполнить его новым содержанием, чем сменить имя.
Как отмечал Марк Блок, если «феодальным» называют общество, где феод не был самой значимой чертой, в этом нет ничего, что бы противоречило универсальной практике всех наук: разве физик не называет атомом, т. е. «неделимым», предмет, делением которого он занимается?
Трудно обойтись без этого (или какого-то заменяющего его) термина, если встает задача описать общество как систему. Это занятие небезопасно, и Ницше, возможно, не зря назвал волю к системе недостатком честности. У историка-исследователя, сталкивающегося с каким-нибудь явлением «феодального» общества, возникает искушение непременно вписать его в уже готовую систему, подогнав решение под ответ. Поэтому эвристическая ценность понятия «феодализм» на этом этапе исследования невелика. Но рано или поздно перед историком встает задача понять, какое общество он изучает, понять присущую ему динамику и, что еще важнее, понять, чем оно похоже или, наоборот, не похоже на общества, существовавшие в других регионах. И вот тогда нужны будут еще какие-то обобщающие понятия и термины. Почему бы не использовать в этом качестве привычный термин «феодализм»?
Мы можем называть европейское средневековое общество «феодальным», но понимать, что всякие поиски строгости в этом определении могут привести либо к «исчезновению» феодализма, либо к крайнему сужению изучаемого объекта во времени и в пространстве.
Так что же на сегодняшний день мы можем считать главными, самыми важными чертами феодального или средневекового общества? Среди историков-медиевистов желающих отвечать на этот вопрос оказалось на удивление мало.
Французский медиевист А. Герро в 2001 г. выпустил книгу с критическим разбором национальной историографии, в которой одновременно (хотя и в форме наброска) дал обобщенную характеристику средневекового общества. Для понимания его сущности Герро использовал понятия dominium и ecclesia. Первым он обозначал такую связь господства и подчинения, которая предполагала единовременно и власть над людьми, и власть над землей. Важно, что эти две стороны господства были неразрывно связаны друг с другом на локальном уровне, а не только на уровне страны. Второе ключевое понятие Средневековья — ecclesia, т. е. Церковь не только как институт, но и как форма человеческого общежития, как «община верных». Церковь была главной несущей конструкцией средневекового общества. И не только потому, что она выступала хранительницей знания, нормативных принципов и значительных материальных ресурсов, но и потому, что для каждого человека она давала практический ответ на вопрос о природе его связи с обществом.
Эта система дала трещину в эпоху Реформации (протестантской и католической), но окончательно она рухнула в XVIII в. Тогда же изменения, произошедшие в некоторых странах Запада, превратили лордов и сеньоров в собственников, извлекающих прибыль путем экономического принуждения. И dominium, и ecclesia воспринимались уже как досадное отклонение от естественного хода вещей, тогда-то и придумывают термин «феодализм» в качестве обозначения того «темного прошлого», от которого надо отказаться навсегда. Появляются новые понятия: «собственность» — как исключительное право распоряжения, владения и пользования землей как объектом собственности; «религия» — как лишь один из возможных способов осознания мира; «государство» — как независимая централизованная организация для регулирования социальных отношений. Новые понятия описывали новое общество, но были чужды обществу старому, которое парадоксальным образом начинали обозначать при помощи именно этих, чуждых ему категорий, как особое, феодальное общество.
Со времени публикации книги Аллена Герро прошло более десяти лет. Автора чаще критиковали, чем хвалили. Но каких-то иных обобщенных характеристик «феодального общества» не появилось. На современном этапе можем сказать, что модель «Dominium-Ecclesia» как выражение сущности западноевропейского средневекового общества по умолчанию пока можно считать общепризнанной. Но вопрос о том, насколько эта модель может быть распространена на другие регионы, остается открытым.
СРЕДНИЕ ВЕКА: СТРУКТУРЫ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
Человек — биологический организм. Он сталкивается с естественным порядком вещей и течением естественных циклов в самом себе. К природным фактам изначально относятся тело, рождение и смерть, возраст и болезни, пол и продолжение рода. Жизнь человека зависит от получения и трансформации природных ресурсов. Обретение части из них требует специальных усилий и является основой трудовой и хозяйственной деятельности. Человек вступает во взаимодействие с природой как социальное существо, т. е. делает это совместно с другими людьми и на основе общего опыта, превышающего его личный. Опыт складывается в систему и передается из поколения в поколение. Историки называют такие поведенческие системы «культурами».
ТРАДИЦИИ ПОТРЕБЛЕНИЯ И ПИТАНИЯ В СРЕДНЕВЕКОВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЯХ
Культурные системы поведения, взятые в сравнении, имеют общее и особенное. Особенными в них могут быть не только формы хозяйственной деятельности, но и сами человеческие потребности, удовлетворению которых они служат. Потребности человека опосредованы культурой. Так, китайский автор с удивлением замечает: «Если во время похода в Китай монголы съедают всех овец, которых они взяли с собой, то для пропитания они стреляют зайцев, оленей и диких кабанов». Со своей стороны, европейские путешественники поражались малой доле в рационе китайцев продуктов животного происхождения. Зато в раннее Средневековье во всех слоях китайского общества потребление чая получило такое широкое признание, что чай стали относить к продуктам первой необходимости наряду с рисом и солью (кстати, в это время был известен только зеленый чай, и его варили, как суп). Тогда же складывается та китайская кухня, которую мы знаем сегодня благодаря китайским ресторанам. Ее характерным отличием является обязательная термическая обработка всех пищевых продуктов, а потому считаются несъедобными не только блюда японской кухни, изготовленные из сырой рыбы, но и европейская селедка. При этом японское сыроедение, видимо, есть не что иное, как заимствование из Древнего Китая. То же можно сказать и о взбивании чая бамбуковым веничком, принятое в Китае XI–XII вв., но уступившее место заварочному чайнику. Так что японская кухня парадоксальным образом законсервировала в себе и сохранила черты забытых кулинарных традиций соседней страны. Среди последователей двух мировых религий, индуизма и буддизма, поощрялось вегетарианство, но их идеалы и практика не всегда совпадали. Мусульманский мир сделал выбор в пользу исключения из пищевого рациона вина и свинины. По преданию, хитроумные венецианцы, выкравшие в Египте мощи апостола Марка, спрятали их на своем корабле под свиными тушами. Венецианский хронист XIII в. Мартино да Канал рассказывает, что мусульмане будто бы не смогли перебороть своего отвращения к свинине и не проверили отплывающий корабль, как положено.
В христианской Европе также сосуществуют и вступают во взаимодействие разные традиции потребления. В Средиземноморье с древности особое значение в пищевом рационе, а также в идеологии имеет так называемая средиземноморская триада: хлеб, вино и оливковое масло. Эти продукты и связанная с ними трудовая деятельность со времен Древнего Рима были символом городской и земледельческой культуры, противопоставлявшей себя варварскому миру северных лесов. Само христианство, возникшее в регионе Средиземноморья, берет эти продукты для своих обрядов: хлеб и вино в обряде причастия символически превращаются в плоть и кровь христианского божества, а растительное масло используется для миропомазания. Гастрономическая культура Средних веков соединила в себе разные традиции, и хлеб и мясо стали в ней равноправными обозначениями человеческой пищи. Впрочем, и в Новое время известные нам рационы питания на Севере Европы включали большое количество мяса, тогда как в Средиземноморье они могли почти целиком состоять из продуктов растительного происхождения. В Северной Европе пили пиво, в Средиземноморье — вино, причем его дневное потребление подчас измерялось литрами. В особенности так происходило в районах распространения малярии, где вода не годилась для питья. До самого конца Средневековья молока практически не пили. Быков и коров разводили на мясо и в качестве тяглого скота, а в пищу шло главным образом овечье и козье молоко, переработанное в сыр. Сливочное масло и сыр долгое время воспринимались как продукты бедняков, деревенская пища. Тростниковый сахар, который стал известен в Европе благодаря арабам, считался дорогим и знаковым продуктом. Заменял сахар мед. Пища простонародья соленая, пища элиты сладкая. Соль не только делала еду вкуснее, но и сохраняла ее. Другими консервантами служили мед и уксус. Такой трудоемкий злак, как пшеница, шел на стол богачей. Но подлинным символом кухни богатых и знатных служило мясо, а подагра, возникающая от переедания мяса, считалась аристократической болезнью. Если в раннее Средневековье предпочтение отдавалось более жирной пище и жирным сортам мяса, в особенности свинине, то позднее знать и бюргерство полюбили птицу и говядину. Кухня, особенно к концу Средневековья, подчинялась моде. Поводом к открытию и овладению миром мореходами Западной Европы XV и XVI вв. послужили гастрономические потребности. Каравеллы Васко да Гамы, Колумба и Магеллана искали пути в «страну пряностей» — считалось, что пряности способствуют пищеварению. Заморские пряности везли из той страны света, куда воображение людей Средневековья помещало земной рай. При своей дороговизне пряности символизировали высокий статус их потребителя. Торговля ими сошла на нет, когда они стали слишком доступными и их потребление потеряло всякую социальную значимость.