Он резко поднялся, и остальные последовали за ним, за исключением Элизабет, которая осталась на месте. Я спросил, не хочет ли она пойти с нами, но она только покачала головой и беспомощно смотрела, как мы покидаем комнату.
Мы направлялись в подвалы. Я понял это потому, что Хью захватил с собой фонарь. Я иногда спускался вниз, чтобы выбрать бутылку вина с полок, но никогда не видел подземелье целиком. Сейчас мы прошли винный подвал и очутились в длинном, тускло освещенном зале. Наши шаги громко звучали на грубом каменном полу, на стенах виднелись подтеки, я почувствовал озноб от промозглой сырости. Когда доктор поежился и глухо сказал: "Это те самые гробницы Атлантиды", я узнал, что не одинок в своих ощущениях, и почувствовал даже некоторое облегчение.
Мы остановились в конце зала перед тем, что можно было бы назвать каменным чуланом. Он достигал потолка, был четыре фута в ширину и почти в два раза больше в длину. За открытым входом стояла непроницаемая тьма.
Хью потянул тяжелую дверь из темноты и закрыл проход.
- Вот она, - сказал он резко, - простое цельное дерево толщиной четыре дюйма, так подогнана к раме, что почти герметична. Прекрасная плотницкая работа, такое могли делать только двести лет назад. И никаких замков и болтов. Только кольца с обеих сторон, которые используются как ручки.
Он слегка толкнул дверь, и она бесшумно открылась.
- Видите? Она настолько идеально установлена на шарнирах, что двигается легко, как перышко.
- Но для чего она предназначена? - спросил я. - Ведь для чего-то она сделана.
Хью коротко рассмеялся.
- Все правильно. В добрые старые времена, когда слуга совершал преступление - а как я полагаю, не было большею преступления, чем надерзить кому-нибудь из семейства Лозьер, - его сажали сюда для раскаяния. А так как воздуха внутри хватало только на несколько часов, то он или скоро раскаивался, либо уже не раскаивался никогда.
- А эта дверь? - спросил доктор осторожно. - Эта ваша впечатляющая дверь, которая открывается от одного прикосновения? Что мешало слуге открыть ее, чтобы впустить воздух?
- Смотрите, - сказал Хью. Он посветил фонарем, мы сгрудились позади него, всматриваясь вглубь. Круг света достиг задней стены и осветил короткую тяжелую цепь, свисавшую немного выше уровня головы, к последнему звену которой был приделан полукруглый ошейник.
- Все понятно, - сказал Рэймонд, и это были его первые слова после столовой. - Весьма изобретательно. Человек стоит спиной к стене, лицом к двери. Ошейник надевается ему на шею, зажимается здесь и забивается вокруг его шеи - ясно, что он сделан не для замыкания на горле. Дверь закрывается, и он проводит несколько часов, подвергаясь невидимой пытке, стараясь достать ногами кольцо в двери, которое недосягаемо. Если повезет, то он не задохнется в железном ошейнике и доживет, пока кто-нибудь не откроет дверь.
- Бог мой, - сказал доктор, - такое ощущение, что я сам прошел через это.
Рэймонд слабо улыбнулся.
- Я прошел через много подобных испытаний, и, поверьте мне, действительность всегда немного хуже, чем самое сильное воображение. Когда наступает этот страшный миг ужаса, паники, когда сердце так бешено бьется, что, кажется, вырвется из груди, и холодный пот мгновенно прошибает тебя. Тогда ты должен взять себя в руки, покончить со слабостью и вспомнить все, чему ты научился. И если нет...
Он провел ребром ладони по худой шее.
- К несчастью для жертвы этого приспособления, - закончил он печально, - она умирает, не обладая необходимым мужеством и знаниями, чтобы помочь себе.
- Но вы бы не погибли, - сказал Хью.
- Полагаю, что у меня есть основания думать так.
- Вы хотите сказать, - в голосе Хью сильнее обычного звучало нетерпение, - что, если вас закуют, как это делали двести лет назад, вы смогли бы открыть эту дверь?
Вызов прозвучал слишком явно, чтобы от него можно было просто отмахнуться. Рэймонд сосредоточенно молчал некоторое время, прежде чем ответить.
- Да, - сказал он, - думаю, это было бы нелегко - решение проблемы осложняется ее простотой, но ее можно разрешить.
- Сколько времени понадобилось бы вам, чтобы решить ее?
- Самое большое - час.
Хью долго шел к этому моменту. Он медленно задал свой вопрос, как бы смакуя его:
- И вы могли бы заключить пари?
- Постойте, постойте, - сказал доктор, - мне это что-то не нравится.
- А я предлагаю выпить, - вступил я. - Шутки шутками, но все мы заработаем пневмонию, развлекаясь здесь.
Но ни Хью, ни Рэймонд, казалось, не слышали ни слова. Они смотрели друг на друга не отрываясь, Хью весь как на иголках, Рэймонд оценивающе. Наконец Рэймонд сказал:
- Ваши предложения?
- Если проигрываете вы, то уезжаете из Дэйна в течение месяца и продаете его мне.
- А если я выиграю?
Для Хью было невозможно представить такое, но тем не менее он с трудом выговорил:
- Тогда уеду я. И если вы не захотите купить Хиллтоп, тогда я продам его первому претенденту.
Для того, кто знал Хью, это было настолько невероятное, ошеломляющее заявление, что в первый момент мы просто онемели. Первым опомнился доктор.
- Вы ведь говорите не только от себя, Хью, - предупредил он. - Вы женаты, и вам необходимо считаться с чувствами Элизабет.
- Это пари? - требовательно заявил Хью. - Вы хотите держать пари?
- Полагаю, что прежде чем ответить, необходимо объясниться. Рэймонд на мгновение остановился, затем медленно продолжал:
- Боюсь, что из ложной скромности, но я создал у вас впечатление, что отошел от дел из-за скуки и потери интереса к работе. На самом деле это не так. Несколько лет назад мне потребовалось показаться врачу, он послушал сердце, и с того времени сердце стало для меня самым главным на свете. Я говорю это потому, что ваш вызов является самым необычным и своеобразным способом разрешения споров между соседями. Поэтому я вынужден отказаться от вашего предложения по причине нездоровья.
- Но еще минуту назад вы были достаточно здоровы, - жестко сказал Хью.
- Вероятно, не так, как вам хотелось бы думать, мой друг.
- Другими словами, - с горечью продолжал Хью, - под рукой нет помощника, в кармане нет ключей, которые могли бы выручить, и нет возможности заставить увидеть то, чего на самом деле нет! Итак, вы должны признать, что проиграли.
Рэймонд оцепенел.
- Я не могу это признать. Все необходимое, что могло бы понадобиться для решения проблемы, находится при мне. Поверьте, этого вполне достаточно.
Хью громко засмеялся, и звук его голоса эхом отозвался в коридорах подвала. Я уверен, что именно этот звук и содержащееся в нем презрение заставили Рэймонда войти в камеру.
Хью орудовал молотком, похожим на тяжелую кувалду с короткой ручкой, затягивая ошейник на шее Рэймонда и прибивая его к стене тяжелыми ударами. Когда он закончил, я увидел бледный отблеск светящихся чисел на часах Рэймонда, который смотрел на них в кромешной тьме.
- Сейчас одиннадцать, - спокойно сказал он. - Пари заключается в том, что к полуночи эта дверь должна быть открыта независимо от средств, которые будут использованы для этого. Таковы условия, и вы, джентльмены, являетесь свидетелями.
Затем дверь была закрыта, и началось долгое хождение вперед и назад, как будто нас троих заставляли выводить всевозможные геометрические фигуры на каменном полу, доктор, с его быстрой, нетерпеливой походкой, и я, соизмеряющий свои шаги с большими, нервными шагами Хью. Глупый, бессмысленный марш с переступанием собственных теней и отсчитыванием про себя секунд, так как каждый боялся первым посмотреть на часы.
Некоторое время одновременно с нашими шагами в камере раздавались свои звуки - едва различимое позвякивание цепи через короткие, размеренные интервалы. Потом наступила долгая тишина, после чего звуки возобновились. Когда они снова прекратились, я уже не мог сдерживаться. Я поднес часы к тусклому желтоватому свету электрической лампы, которая висела над головой, и в смятении обнаружил, что прошло только двадцать минут.
После этого никто уже не испытывал колебаний относительно часов, хотя это делало ожидание еще более невыносимым. Я видел, как доктор заводит часы короткими, быстрыми движениями, через несколько минут он попытался завести их опять и недовольно опустил руку, когда понял, что уже сделал это.
Хью ходил не отрывая взгляда от часов, как будто, сосредоточившись на этом, мы могли заставить еле ползущую минутную стрелку двигаться быстрее по кругу.
Прошло тридцать минут.
Сорок.
Сорок пять.
Помню, когда я увидел, что осталось меньше пятнадцати минут, то подумал, хватит ли меня даже на это оставшееся время. Холод настолько глубоко проник в меня, что я уже испытывал боль от него. Я был потрясен, когда увидел, что лицо Хью покрывал пот, который стекал по нему каплями.
Это случилось тогда, когда я как зачарованный смотрел на него. Изза стены камеры раздался звук, похожий на агонизирующий крик издалека, и забился, задрожал над нами.
- Доктора! - звал он. - Воздуха!
Это был голос Рэймонда, но толщина стены делала его высоким и тонким. В нем совершенно отчетливо слышалось выражение ужаса и мольбы о помощи.
- Воздуха! - раздался пронзительный крик, и само слово вскипало и растворялось в продолжительном и бессмысленном звуке.
Потом наступила тишина. Мы рванулись к двери, но Хью оказался там первым. Встав спиной к двери, он загородил ее собой. В поднятой руке он держал молот, которым прибивал ошейник Рэймонда.
- Назад, - крикнул он. - Предупреждаю, ближе не подходить! Его ярость, а также угроза оружия заставили нас остановиться.
- Хью, - умолял доктор, - я знаю, о чем вы сейчас думаете, но забудьте об этом сейчас. С пари покончено, и я открываю дверь под свою ответственность. Даю вам слово.
- Да? А вы помните условия пари, доктор? Эта дверь должна быть открыта в течение часа. И не имеет значения, какие для этого использованы средства! Вы понимаете? Он дурачит нас обоих. Он разыгрывает сцену смерти для того, чтобы вы открыли дверь и выиграли пари для него. Но это мое пари, не ваше, и мое слово последнее!
По тому, как он говорил и несмотря на срывающийся голос, я понял, что он полностью собой владеет, но это еще больше усугубляло положение.
- Откуда вы знаете, что он нас разыгрывает? - спросил я. - Он говорил, что у него больное сердце. Он также говорил, что в ситуациях, подобных нашей, всегда наступает момент, когда он должен совладать с паникой, и поэтому чувствует сильное напряжение. Какое вы имеете право играть его жизнью?
- К черту, вы разве не видите, что он никогда не упоминал о больном сердце, пока мы не заговорили о пари. Разве вы не видите, что он поставил западню точно так же, как в тот раз с закрытой дверью? Но сейчас никто не выпустит его, никто!
- Послушайте, - сказал доктор, и его голос прозвучал как удар хлыста, - вы можете допустить, что существует хотя бы малейшая возможность того, что этот человек там уже мертв или умирает?
- Да, это возможно, все возможно!
- Я не собираюсь с вами спорить о пустяках! Я говорю: если этот человек в беде, каждая секунда имеет значение, а вы крадете это время у него. И если это так, то, клянусь богом, я буду свидетельствовать на суде над вами, что вы убили его! Вы этого хотите?
Голова Хью упала на грудь, но его рука по-прежнему крепко сжимала молот. Я слышал его тяжелое дыхание, и когда он поднял голову, его лицо было бледным и осунувшимся. Муки колебаний отражались на нем. И тогда я внезапно понял, что имел в виду Рэймонд в тот день, когда говорил Хью об откровении, которое откроется ему, когда он будет стоять перед абсолютным выбором. Это то откровение, когда человек должен заглянуть в глубины собственной души и познать себя, - и Хью, наконец, открыл его для себя.
В призрачном свете подвала, когда безжалостные секунды все громче стучали в наших ушах, мы стояли в ожидании его решения...
Оставалось еще около трех минут до истечения этого злополучного спорного часа. Хью внезапно поднял голову, лицо его просветлело. Я понял, что решение им было принято. Хью обвел нас медленным взглядом, молча посмотрел на часы. Время, обусловленное пари, истекло. Он быстрым движением открыл дверь...
Рэймонд полулежал на полу, оперевшись частью спины о стенку каземата. Глаза его были закрыты, а лицо мертвенно-бледно. Доктор поспешно опустился на колени и прижался ухом к груди лежащего. Через несколько мгновений он поднял голову и с большой радостью произнес:
- Он дышит...