«Информацию жду до завтра. И будь любезна уложиться в срок».
«Бельгийцы вконец обнаглели. Ты уже читала ноту, надеюсь? К вечеру подготовь меморандум. Обломаются. Накидаем им паровоз с прицепом».
«Сделку с иранским купцом ратифицирую. Пускай…»
Я механически выключаю прослушивание. До меня еще не доходит. Я еще не могу связать воедино то, что услышал. Я…
Мир перед глазами плывет. Задыхаюсь. Хватаю воздух открытым ртом. Ощущение такое, будто саданули со всей дури ломом под дых. «Накидаем им паровоз с прицепом. Паровоз с прицепом. С прицепом!!!»
– Капитан, что с тобой? Капитан?! – кричит откуда-то из другого пространства Артем.
Мир перестает плыть и замирает. Это совпадение, орет, надрываясь, кто-то во мне. Дурацкое совпадение. Мало ли кто употребляет в речи этот прицеп.
Никакого совпадения, внезапно осознаю я. Никакого. Андрюхин. Отличный друг и верный товарищ. Безотказный. У которого всегда можно перехватить до получки. Непьющий и некурящий. Работающий как стадо волов.
Тогда в машине он сказал… Черт, как же он сказал? «Видал таких, как она. Типичная истеричка и стерва». Но он ведь не видел Настю. Не знал, о ком идет речь. Он слышал только фамилию и имя, их назвал Виктор.
Получается, что знал. Знал, кто такая Маркова Анастасия Викентьевна. Видел ее воочию в том безлюдном месте, о котором говорила Настя. И знал, что у нее остались его сообщения. Поэтому, убив ее, уничтожил всю электронику. А предварительно позвонил мне, убедился, что я дома. До этого наверняка названивал целый день, проверял. И как только положил трубку, отправился к ней. Сказал, что от меня, помахал удостоверением «Антивирта» в дверной глазок.
– Валенок, да что с тобой? Валенок! – кричит Артем. Я не обращаю внимания.
Постепенно прихожу в себя. Мне не поверят, отчетливо понимаю я. Допустим, я скажу шефу. И что? Обезличенный голос на диске – не доказательство. В конце концов, там может быть записан кто угодно. Ночной звонок тоже не доказательство. Не говоря уж о случайно оброненной фразе. Шеф попросту поднимет меня на смех. Или позовет Андрюхина и попросит пересказать при нем. Его слово против моего. И все.
Андрюхин улыбается мне с фотографии на стене. Мы стоим рядом, касаясь друг друга локтями, радостные, возбужденные. Снимал шеф, праздновали десятилетие «Антивирта». Друзья-соратники…
– Да очухайся ты уже, черт возьми!
Какое-то время оцепенело гляжу Артему в глаза. Затем рассказываю ему. Рассказываю все. Служебная тайна. Какая, к чертям, тайна. С кем. От кого…
– Красавчик, – говорит Артем, разглядывая фотографию. – Это, значит, и есть товарищ Сталин. Надо же… Андрюхин, говоришь? Его надо грохнуть.
– Что?!
– Что слышал. Грохнуть. Спустить. Замочить. Называй как хочешь. На барахолке можно легко взять левую пушку. По дешевке. Ах да, у тебя же должна быть служебная.
– Ты спятил?
– Это ты спятил, Валенок. Твоего дружка надо грохнуть, ты понял?
Я жалею, что сказал ему. Хотя бы потому, что он прав.
– Ты как себе это представляешь? Я пойду и пристрелю его? Человека, которого называл другом? Тем более что все это может быть совпадением!
– Эх ты, Валенок, – говорит Артем. – Его надо грохнуть по-любому. Даже если совпадение, даже если это не он. Что, не понимаешь? Его жизнь по сравнению с тысячами других.
– Понимаю, – говорю я тихо. – Понимаю. Только я не смогу.
– Ясно, – он усмехается криво. Как тогда, в палате реабилитационного центра. – Я, в общем-то, так и думал.
Он встает и двигается на выход. Останавливается в дверях, говорит насмешливо:
– Валенок, – и захлопывает дверь.
Я остаюсь один. Его надо грохнуть, сказал этот мальчишка. Грохнуть. Даже если совпадение. Даже если это не он.
Я не смогу. Я – не смогу. Не смогу!
Через три дня Андрюхина хоронили. С почестями, венками от друзей и залпами из табельного оружия. Меня, впрочем, на похоронах не было. Я находился в это время в тюрьме. В следственном изоляторе.
– Свидание полчаса, – говорит сержант и отпирает зарешеченную дверь.
Он сидит, ссутулившись и низко опустив бритую голову. Тощий, едва не дистрофик.
– Здравствуй, Артем, – говорю я.
Смертной казни у нас нет, его ждет пожизненное. На его месте должен был сидеть я. Мне, впрочем, пожизненного не дали бы. С учетом прежних заслуг огреб бы пятнашку.
– Зачем ты это сделал, Артем?
Он молчит. Долго, потом поднимает голову.
– Уходи, Валенок, – говорит он. – Ты все равно не поймешь. Уходи, не о чем говорить.
Я отворачиваюсь, иду к двери. Он прав, я не понимаю. Он влез в то, что его не касается. В дело, где он ни при чем. Его никто не принуждал. Он…
– Валенок, – говорит он мне в спину.
Я оборачиваюсь. Мы смотрим друг другу в глаза.
– Я тебе сказал однажды, – говорит он. – Я – не кидаю. Теперь уходи.
Сержант отпирает мне дверь. Я бреду по тюремному коридору. Надо напиться. Нажраться в стельку, вдрабадан, в хлам. Может быть, тогда не будет так больно.
– Надо работать, Валя, – говорит шеф. – Да, знаю, да, тяжело. Нам всем тяжело, он был отличным парнем. И специалистом отменным. Но его больше нет. А мы – есть, и…
Во внутреннем кармане у меня заявление с просьбой уволить по собственному желанию. Я сглатываю слюну – осталось вытащить его и бросить на стол. Рассказать шефу о том, что произошло, я не в силах.
– Поступила любопытная информация, – шеф протягивает листок бумаги. – Только что доставили, прямо перед твоим приходом. Я распечатал, на, почитай.
Я читаю. Буквы расплываются перед глазами, слова не складываются во фразы, я считываю лишь их обрывки.
«…В связи… заговор герцогини де Шале… вовремя раскрыт… понесла наказание… аккаунт аннулирован… бдительность… т. Сталин».
– Похоже на намеренно организованную утечку, – говорит шеф. – Но, возможно, и подлинная.
До меня еще не доходит. Не понимаю. Не знаю. Не знаю, как буду жить дальше.