Впрочем, в советские годы Новосибирск более или менее процветал. Немалые деньги вбухивались в Академгородок. И там, и здесь строилось такое нужное всем жилье. Но Союз рухнул, и деньги откатились, как волна на общественном пляже, обнажая всё то, что щедрой рукой накидали в воду товарищи отдыхающие.
Многочисленные стройки сиротливо замерли, обнесённые серыми заборами. В заборах предприимчивое население быстро наделало дырок: поскольку бросили не просто каркас дома, но ещё и стройматерилы, кое-где даже технику. Буквально за пару лет всё это когда-то советское (а значит, общественное, по сути, ничьё) хозяйство уже было растащено, прибрано заботливыми руками. Ещё пара лет – и каркасы прогнили, согнулись, как будто сокрушаясь над своей судьбой: домами им не быть. Никогда. Только под снос. Впрочем, их не сносили – до этого ли было? Так и торчали прогнившие, проржавевшие социалистические стройки, как памятники ушедшей эпохе.
Вместе с общим внешним благополучием отхлынула и культура. Жители города, славившегося своими театрами, в эти самые театры не ходили. А если и ходили, то зимой – в валенках, весной и осенью – в стоптанных, испачканных грязью туфлях. Музеи тоже теперь посещали разве что школьники в рамках общего образования. Про библиотеки забыли. А если где-то убыло, то, по всем законам сохранения энергии, значит, где-то прибыло.
Вскрылись такие нарывы общества, о которых раньше помалкивали, а теперь загорланили во весь голос. На лавочках вместо старушек теперь восседали гопники, вели свои гопнические «разговоры», лузгали семечки. По улицам шатались подростки и, мучаемые бездельем, творили разные, невинные на их взгляд, шалости: то позднего прохожего разденут, то витрины побьют. Ведь в их десять-двенадцать лет им даже Уголовный Кодекс не указ! Про школу и родителей лучше помалкивать: те и другие уже давно никого не воспитывают, только обязанности друг на друга перекладывают. Забегали от дома к дому зазывалы с книжками о райском мире, истине, известной только их Учителю. При этом в каждой квартире они рыскали ненасытными глазами: чего бы урвать не для общины, а для себя лично.
Впрочем, достаточно быстро все угомонились. Люди словно очнулись. Снова стали открываться детские клубы, худо-бедно, но закапало финансирование. Родители вспомнили про свои родительские обязанности, похватались за детей, не успевших окончательно спиться, сколоться. Движение неформалов, ещё не так давно со всех сторон притесняемое, развернулось со скоростью освобождённой пружины. Именно эти самые неформалы, в советское время считавшиеся врагами народа, сумасшедшими и даже сектантами, быстро построили в рядочек «реальных пацанов», а заодно – и настоящих сектантов.
В общем, город покачался в разные стороны, но устоял.
Правда, транзитом так и остался.
Новосибирск мог бы стать великолепным туристическим городом. Над его архитектурой когда-то трудились величайшие творцы ХХ века, например, такие, как Дмитрий Крячков. Под его крылом выросли именитые художники, музыканты, актёры, писатели. Только вот где они жили? Где учились? Где умерли? Даже сами новосибирцы толком не знают, каких именно деятелей искусств выпестовала их малая родина. Чудом сохранившиеся таблички рассказывают только о погибших в огне революции или Великой Отечественной войны. Других героев в столице Сибири вроде как и нет.
Мало-мальски понимающий турист согласен в Новосибирске остаться на одну, максимум две ночи – не более! Потому, что самая маститая гостиница города гордо носит статус «минус пять звезд», то есть со всеми неудобствами и по сумасшедшим деньгам. Потому, что дороги такие, что по ним даже ноги бить жалко. Потому, что смотреть толком не на что: музеи обнищали, старинные дома скособочились, памятники уже давно позеленели от времени и голубей.
В общем, в конце ХХ века Новосибирск представлял собой весьма жалкое зрелище.
Нищий, с остатками позолоты, поэтому категорически не признающий себя нищим. С великолепными университетами, выпускники которых никуда не могли устроиться, потому что обучали их всё ещё по советским нормативам, а не согласно требованиям современности. С удивительной историей, которая нигде и никак не отмечена, поэтому благополучно забыта. Где бандиты мнят себя меценатами, благодетелями, поскольку действительно таковыми являются в свободное от прочих дел время.
Одним из таких бандитов и был Сметана. Некто Анатолий Иванович Сметанин, имеющий за плечами высшее медицинское образование и несколько ходок. Которого жизнь наказала так, как этого никогда бы не смог сделать Уголовный Кодекс.
Глава IV. Январь 1998 г. Инга
Инга молча давилась слезами в женском туалете. Такого унижения за всю свою жизнь она ещё ни разу не испытывала! Лучше бы провалила. Лучше бы заставили пересдавать. Но не так! Не так…
По всем экзаменам Инга получила «трояки». Значит, стипендии не будет. Хотя это полбеды! Потому, что отшутиться: «главное – не вылетела» – не удастся. «Следующую сессию я вообще не сдам», – подумала Инга и заревела горше прежнего.
Прошедший семестр Инга плыла. Топором. Потому что абсолютно весь материал казался китайской грамотой. Абсолютно по всем предметам.
Перед каждым практическим занятием девушка прилежно вызубривала лекцию наизусть, просилась к доске. Но только за порог аудитории – как всё выветривалось, как будто и не было. Перед экзаменами пришлось учить заново. Чуть голова не лопнула! Не ела, не спала. Отощала.
Первые два экзамена кое-как сдала. На вопросы отвечала более или менее уверенно, но стоило экзаменатору отойти хоть немного в сторону от заученной темы, как Инга терялась, лепетала что-то невнятное. Педагог, полистав журнал, вздыхал и всё-таки выводил в зачётке «удовлетворительно».
Третий экзамен «Черчение» выучить оказалось проблематично: тут надо головой соображать. А Ингина голова соображать отказывалась! Все эти сечения, полусечения… диагонали, квадраты, окружности! Зачем столько фигур в геометрии? Какой дурак их придумал? Ведь специально же! Назло ей, Инге.
К счастью, экзамен принимал тот же педагог, что вёл практические занятия. Он повздыхал над Ингиным чертежом, задал пару вопросов, получил на них весьма туманные ответы и нарисовал «тройку».
– Вы совершенно не понимаете предмет, – сказал он. – Так что ставлю оценку только за старание.
Вздохнул. И вдруг на полном серьёзе спросил:
– А вы не думаете сменить профиль?
– В смысле? – удивилась Инга.
– Ну, другой факультет, другой вуз. Вообще другая направленность. Подумайте, пока не поздно. В следующем семестре материал будет сложнее, а вы и этот не усвоили, хотя верю, что очень старались.
Инга тогда обиделась, поджала губы, мол, не ваше это дело! А поздно вечером, уже забравшись с головой под одеяло, вдруг расплакалась. Не из-за «тройки», нет! А из-за того, что правду сказали. Ну, не понимает она ничегошеньки! А ведь через два дня предстоит последний экзамен – физика. По нему соображает не больше, чем по всем остальным. Одинаково отвратительно.
Оставшиеся дни до усердно зубрила. Так усердно, что всё в кашу перелопатила.
В день экзамена умудрилась бездарно проспать: устала так, что даже будильник не услышала. Проснулась только около одиннадцати.
Бросилась в университет, залетела не в ту аудиторию. Успела только порадоваться, что опоздала не слишком смертельно. Впрочем, сам экзаменатор тоже сразу ничего не понял. Инга схватила билет со стола, забилась за парту, судорожно пыталась понять, что же там написано. Не удалось! Вот ничегошеньки мозг не выдал! Как Инга ни старалась, как ни трясла головой – бестолку! Поплелась отвечать, с отчаяньем понимая, что первый «неуд» ей обеспечен. Истина – что экзамен не тот, что профессор не тот и что даже курс вообще не тот – открылась, когда спросили её фамилию, а тут – такой фортель! Инга побелела, онемела.
К счастью, экзаменатор оказался дядькой понимающим. Он взял девушку под руку и сам отвел её на кафедру Физики, оставил там на попечение двух аспиранток. Вскоре появился профессор, которому Инга и должна была сдавать предмет. Историю незадачливой студентки он уже знал.
– К счастью для вас, Миловская, ведомость ещё у меня, – сказал он. – Устно отвечать будете?
Инга что-то промычала, замотав головой: всю физику уже напрочь забыла!
– Тогда решите вот эти задачки и будете свободны! Даю вам ровно час, – профессор сунул ей листочек и сел за стол.
Инга с ужасом уставилась на задачи. От пережитого ужаса перед глазами всё плясало. Какое тут решение! Она даже условие толком прочесть не может.
Только Инга собралась духом признаться, что согласна на «двойку», как в кабинет ворвался Витя. Взлохмаченный, под мышкой – потёртый дипломат.
– Тогда решите вот эти задачки и будете свободны! Даю вам ровно час, – профессор сунул ей листочек и сел за стол.
Инга с ужасом уставилась на задачи. От пережитого ужаса перед глазами всё плясало. Какое тут решение! Она даже условие толком прочесть не может.
Только Инга собралась духом признаться, что согласна на «двойку», как в кабинет ворвался Витя. Взлохмаченный, под мышкой – потёртый дипломат.
– Прищепа! – обрадовался профессор. – Чем порадуете, молодой человек?
– Я бы хотел согласовать с вами тему моего доклада для технической конференции.
– Уже? – ещё больше обрадовался профессор.
– Вот, – Витя полез в дипломат. – Я тут накидал кой-какие тезисы. – Он сунул в руки профессора несколько смятых листков. А для этого он прошёл мимо Инги и вроде бы случайно заглянул в её задачи.
Впрочем, профессор этого не заметил: тут же уткнулся в записи. Даже причмокнул.
– Интересно. У вас положительно научное мышление, молодой человек.
Профессор глубже зарылся в Витины бумаги. А сам Витя бочком-бочком прокрался к Инге и тайком сунул ей клочок бумаги. У девушки даже сердце ёкнуло! И так обидно стало, что даже в глазах слезы зажглись. Витя лишь мимоходом на задачи глянул – и вот, пожалуйста! Ответы. А сама Инга над этими задачами уже битых полчаса сидит.
Прописывать решение сил не нашлось. Поэтому она просто проставила ответы. Будь что будет!
– Ну-с, девушка, решили хоть что-нибудь? – наконец обратил на неё внимание профессор. – Представляете, Виктор, это милое создание с перепугу решило сдать физику моему коллеге.
Профессор незло рассмеялся, взял у Инги листок с задачами. Посмотрел.
– Всё верно. А почему алгоритм решения не прописан, только ответы?
Инга в ответ всхлипнула.
– Ну-ну, что вы! – замахал руками профессор. – Не написали – значит, не надо. На «троечку» согласны?
Инга кивнула головой: согласна.
Домой Инга пришла больной. Рухнула на постель. Забылась. Когда очнулась, часы показывали десять вечера. Кое-как встала. Переоделась. Даже нашла в себе силы сполоснуть лицо водой. И снова рухнула на постель. Как в бездну упала. Пропала.
На следующий день очнулась ближе к обеду с высоченной температурой. К счастью, была суббота, домочадцы на месте. Мать тут же заохала, начала пичкать Ингу всякой химией, которую только нашла в аптечке. Девушка послушно всё выпила. Потом снова уснула. Во сне она плакала. «Мамочка! Можно я заберу документы? Я больше не могу там!» Но мамочка лишь кривила губы, топала ногами, кричала что-то про соседку. Во сне Инга не понимала, при чём тут соседка, если она говорит о себе.
Проснулась вся в слезах. Проглотила очередную порцию лекарств и снова уснула.
Сквозь сон она слышала, как звонил телефон. Трубку взяла мать, сказала:
– Она спит, Слава. Да, температура держится. Нет, ничего не нужно. Да, я обязательно передам.
Но что просил передать ей Славка, Инга так и не узнала. Мать ничего не стала говорить о звонках. С её материнской точки зрения, Славка ведь был абсолютно не перспективный.
Глава V. Январь 1998 г. Витя
Вите Ингу просто по-человечески жалко. Красивая девчонка, умница. Вот только на самом-то деле – не место ей среди технарей!
Он вот уже который день издали наблюдает за Ингой. Тревожится. Ругает себя. Всё-таки есть кому за неё тревожиться. Мама, папа имеются. Ну и Славка, наконец. Теперь уже ругается на них. Неужели не видят, как ей здесь плохо? Вот он бы, Витя, Ингу на руках носил. Цветы там каждый день, шоколадки. Говорят, девушки это любят. Впрочем, наверняка Витя не знает – девушки у него пока ещё не было. Вот если бы Инга… От одной этой мысли Витя неприлично потел.
Когда он первый раз увидел Ингу, то решил, что она точно такая же, как и большинство современных барышень: ветер в голове да тряпочки – те, что сегодня помоднее вчерашних. Да и парень ей вроде под стать нашёлся – гора мускул, ноль мозгов. Но первое впечатление оказалось ошибочным.
С Ингой Витя не раз сталкивался в коридорах университета. Не раз сидели они за соседними столами в библиотеке. Иногда он даже якобы случайно касался рукава её пиджака, волос. Только тогда она замечала его, оглядывалась и тут же вновь забывала. От этого почему-то делалось грустно. Витя долго не мог понять: почему? Ну, не верил он, не хотел верить, что ему, Виктору Прищепе, нравится такая девушка, как Инга. Но прошедшим летом – вот же случай! – они устроились работать в одно и то же кафе, их определили в одну смену, и всё встало на свои места. Инга оказалась совсем другой. Куда лучше, чем он думал о ней! Просто она изо всех сил старалась быть такой, как все.
Кольнуло: подобным образом он обманулся много лет назад. Только с точностью наоборот. С плюса на минус.
Витя всегда жил с матерью, сколько себя помнит. Отец где-то раз в месяц навещал их. Хотя порой были периоды, когда вместо него приходили какие-то типы, приносили традиционные подарки: продукты, одежду, игрушки, а когда Витя подрос, то ещё и книги.
Отца он тогда любил. Тосковал, ждал. Дорожил каждой подаренной игрушкой. А вот мать после таких визитов почему-то горько плакала. Витя тогда думал, что она просто очень скучает по отцу, который в силу обстоятельств не живет с ними. «Что ж! – думал Витя, – бывает и такое». Про разводы и приходящих пап он во времена своего золотого детства не раз слышал – это была обыденность, впрочем, как и вся жизнь.
Правды он тогда не знал.
Маленький Витя страшно расстраивался, что отец не приходит к нему в детский сад на утренники, не принимает участия в домашних праздниках. И вообще почему-то запрещалось о нём говорить где-либо: что приходил, какие подарки принёс. Витя сперва не понимал. Обижался. Ведь что такого дурного в том, если он скажет во дворе, что эту классную машинку подарил не кто-нибудь, а папа? Но мать ему объяснила. Мол, отец на дюже секретной работе, что каждый его визит – это риск, так что болтать не нужно. У мальчика даже сердце учащённо забилось! Его отец – разведчик. Настоящий. Как Штирлиц. Нет. Лучше Штирлица, потому что отец.
Правду Витя узнал в пятом классе. Вообще, как выяснилось, весь педсостав школы знал, кто такой на самом-то деле Анатолий Иванович Сметанин. Но молчали. Просто им тогда ещё дела не было ни до самого Вити, ни до его отца – своих забот хватает. Только вот учительница младших классов мальчика просто жалела. Даже как-то составила с его матерью разговор на тему: не пора ли Вите сказать правду? Мать тогда заохала, руками замахала. А потом заплакала.
Ей самой было безумно стыдно. Она ведь ушла от мужа, как только узнала всю правду, даже с маленьким Витей не побоялась уйти. Но жизнь внесла свои коррективы. С любимой работой – преподаватель истории – пришлось расстаться. Так ей и сказали: с такой характеристикой только будущих врагов народа воспитывать. Кое-как через знакомых устроилась нянечкой в детский сад. Работа – каторжная, зарплата – копеечная. Правда, спустя несколько лет всё-таки разрешили занять ставку воспитателя. Может быть, даже и в школу смогла бы вернуться, если бы запретила бывшему мужу приходить. Но не смогла. Всё-таки отец.
Каждый его визит женщину по сердцу ножом резал. Стыдилась. Но не прогоняла, не выбрасывала подарков. Потому что дефицит, а ребенок растёт – одежда нужна, игрушки, продукты. Впрочем, подарки были не мешками, а так – всего по чуть-чуть. Пара плиток шоколада, три кило гречки, кило масла, палка колбасы, одна-две игрушки. Было бы больше – просто не взяла бы. Бывший муж, видимо, это понимал. Или имел свои соображения на этот счёт.
Шло время. Мальчик рос, веря в сказочку про разведчика в тылу врага, но жизнь опять внесла свои коррективы.
В пятом классе русский язык вела некая молодая, весьма наглая особа – только что из института. Естественно, первым делом выяснила все школьные сплетни, в том числе – и правду про отца Вити. Хмыкнула и пропиталась такой неприязнью к ребенку, которой мальчик просто-напросто не заслуживал. Впрочем, до «лихих девяностых» оставалось совсем чуть-чуть, и мнение своё девице спешно пришлось менять. А тогда… Как-то задала она сочинение на тему «На кого я хочу быть похож, когда вырасту». Витя, естественно, написал об отце. А про кого ему еще писать? Не про Тихонова же!
А девица та уж как разозлилась! Прямо перед всем классом по лицу тетрадкой отхлестала. Ах ты такой-растакой. Отец твой – вор, и сам ты вором быть хочешь! Нашу социалистическую собственность растаскивать!
Витя впал в ступор.
Его отец – его замечательный отец! – не мог быть вором.
Бросился домой. К счастью, мать уже вернулась с работы. Спросил. Мать разрыдалась. Покаялась. Витя не поверил. После стольких лет сладкого обмана поверить в столь отвратительную ложь он просто не мог!
Ждал отца. Мучительно, с нетерпением. Когда наконец пришёл, то Витя не бросился ему на шею, как это бывало раньше, а спросил, насупясь, исподлобья: «Папа, ты вор?» Отец ничего отрицать не стал. Понял, что лучше сейчас уйти. После его ухода Витя взял молоток и переломал все игрушки, которые когда-либо дарил ему отец.