Тогда, в первую нашу встречу с Хирумицу, Костя мог и не переводить — все было ясно и без его вмешательства. Но он переводил. «Этого не может быть», «Это неправда», — говорил Костя, и чувствовалось, какое садомазохистское удовольствие доставляет ему тот факт, что господин Хирумицу не верит ни единому моему слову.
— Это совсем неправильно, — сказал Костя, краснея и почти проваливаясь от удовольствия сквозь пол ресторана гостиницы «Гавань» — нам подали совершенно ужасающее морское ассорти. Это ассорти было скомпоновано из крабов, гребешка и креветок, не более недели назад сваренных бережливыми работниками тамошней кухни, увенчавших композицию горкой совершенно каменной лососевой икры.
Никогда не водите японцев в ресторан гостиницы «Гавань», слышите? Никогда. Там очень шаткие стулья. Например, недоверчивый Хирумицу чуть не сделал кульбит, когда в очередной раз взялся за меч, для чего ему пришлось сместить центр тяжести — и стул под ним опасно покачнулся, а спинка издала предупредительный выстрел в воздух.
Хирумицу спросил меня о способах легализации машин, угнанных в Японии и привезенных в Россию. Он спросил, а я ответила. Нормальное дело. Но после моего ответа стул Хирумицу выстрелил, а Костя едва не испытал оргазм. Он сказал, что этого не может быть — и перевел, почему именно. Выслушав изнемогающего Костю, я от изумления очень резко откинулась на спинку своего стула. Так между мной и Хирумицу произошла перестрелка, а после нее воцарился худой мир, который, как известно, лучше, чем самая добрая ссора. Но сперва у нас состоялся примерно такой диалог:
— Я понимаю, что можно сделать фальшивые документы, — сказал Хирумицу-сан, — но ведь на двигателе есть номер?
— Номер с двигателя обычно сбивают еще в Японии, — ответила я, немного удивившись наивности журналиста, работавшего, по словам Кости, в Афганистане и еще в какой-то не сильно гуманитарной стране.
Костя перевел, а Хирумицу открыл стрельбу.
— Этого не может быть, — простонал Костя сквозь участившееся дыхание.
— Почему? — Я съела креветку и почувствовала свою перед нею вину: таких стареньких не едят, таких стареньких относят на гору Нараяма.
Хирумицу тем временем что-то отвечал.
— Потому что если сбить с двигателя номер, двигатель поломается, и машина никуда не поедет, — прошептал Костя и закрыл глаза.
Что мне оставалось делать? Я взяла с блюда еще одну креветку, а затем бабахнула из стула. А могла бы просто тихонько сойти с ума.
Тишина была убита окончанием перевода:
— Хирумицу-сан считает, что вы недостаточно хорошо владеете темой, — сказал Костя уже почти нормальным голосом и закурил сигарету.
После этих слов я могла совершить несколько действий на выбор:
1) встать, попрощаться и уйти;
2) встать и уйти не прощаясь;
3) начать стрелять очередями, но стул был способен лишь на одиночные выстрелы;
4) показать Хирумицу какую-нибудь глупость руками;
5) остаться сидеть на месте, широко открыв рот;
6) попытаться спасти ситуацию, а вместе с нею — ускользающий заработок.
Я решила, что буду бороться за гонорар.
Не то чтобы я владела темой достаточно хорошо. Я владела ею замечательно. Я и не могла владеть ею как-то иначе, потому что (но как было сказать об этом Хирумицу?) специфика города В. еще в начале девяностых была такова, что и я, и бывший муж, и практически все мои друзья, и друзья моих друзей, и друзья друзей друзей так или иначе хотя бы вскользь занимались торговлей японскими машинами, часть из которых — увы и ах — была нормально угнана с территории этой благословенной в своей наивности страны. Правда, к угонам приложили руку совсем другие люди, но что это меняет? — начало начал всегда и везде отягощено криминальной аурой, зато потом служит благотворительным целям и пополняет ряды налогоплательщиков.
— Хорошо, — сказала я, проглотив наконец креветку, — хорошо. Завтра у нас в расписании — интервью с Интерполом в 10 утра, а завтрак в 8-30. Завтрак переносится на обед, а обед — на ужин. Ужин отменяется. Костя, ты переводишь? — От приятного ужаса Костя снова начал было возбуждаться, но я сделала вид, что не обратила на это внимание: — Скажи ему, что завтра в восемь мы едем в автомастерскую, где ремонтируют ихние тачки. Я хочу — скажи ему, — чтоб у Хирумицу-сан немного прояснилось сознание. Ты перевел? Спасибо.
Вечер у меня был очень продуктивным. Расставшись с Костей, Хирумицу и молчаливым оператором Токадо, я ехала домой, злая и серьезно струсившая. Я вдруг усомнилась в технической возможности удаления с двигателя металлической планки с номером: нет ничего более абстрактно-тревожного, чем чужая убежденность в чем-то конкретном.
Я щипала себя за руку и вызывала в памяти образ цифр, многажды виденных мною под капотами разнообразных авто, которые прошли через наши с Яхтсменом руки. Я помнила эти номера, как живые, и категорически не понимала, как в чьей-то голове — пускай и такой непредсказуемой, как японская — может угнездиться версия о невозможности замены одних цифр на другие. Я недоумевала так сильно, что не заметила, как начала делать это вслух.
— А в чем проблема-то? — спросил вдруг молчавший до этого Валера.
Я сконцентрировала интеллект и прояснила суть вопроса. Когда мы чуть не въехали в опору моста, Валера включил аварийку и остановил машину на обочине.
— Ну бля, ну бля, — резюмировал он в конце концов, а затем перевел дыхание и присовокупил основную мысль: — Я чуть не сдох.
С Валерой вместе мы решили, что ехать надо будет на такую стоянку, где делают сразу все: продают, покупают, шаманят кузовщину и меняют нутро. Владелец одной был у Валеры в приятелях, так что слишком большой неожиданностью визит японских телевизионщиков для приятеля бы не стал. «Да пожалуйста, — сказал он, — только в левом углу не снимайте, ну его нахуй, там как раз это самое». Я пообещала в левый угол японцев не водить, и мы ударили по рукам, так и не увидев друг друга: договоренность была достигнута, как и водится меж приличными людьми, по телефону.
Наутро мы заехали за съемочной группой в «Гавань» («чтоб китайцев там нежило» — таково было условие, решившее для меня выбор отеля в пользу «Гавани»), Хирумицу-сан садился в автобус, всем видом показывая, что завтрак, купленный ценой ужина, стоит гораздо дороже, чем предстоящая попытка откорректировать ситуацию, которую уже не исправить ничем. Костя выглядел изможденно, Токадо — ровно никак, а мы с Валерой были сдержанно-вежливы и деланно-доброжелательны.
Первым и единственным живым человеком, встреченным нами в столь ранний час на автостоянке-шиномонтажке-разборке, оказался мужчина в шлеме танкиста, сильно из-за этого походивший на куколку капустницы. Лицо его было такого радостного цвета, что даже издали делалось ясно: куколка уже опохмелилась. Мы вышли из машины, а мужчина опустил проволоку, должную обозначать запертые ворота. Представился он дядей Васей, сообщив, что ждет нас уже полчаса, если вообще не двадцать пять минут. И хотя ничто — с моей точки зрения — не предвещало сексуального удовольствия, Костя стал мучительно разглядывать асфальт.
Хирумицу-сан вежливо поклонился дяде Васе и зашел издалека. Для начала он спросил, много ли в данном сервис-центре бывает работы. Костя начал переводить. Затем, глядя на разнообразные кузова машин, аккуратно составленные вдоль забора вперемешку с какими-то совершенно непотребными на вид железяками, Хирумицу поинтересовался спецификой дядивасиного труда. Костя переводил спокойно, но как-то, на мой взгляд, излишне подробно. Минут через пятнадцать, когда дяде Васе стало уже совершенно необходимо добавить, а я тихонько показала ему из рюкзака горлышко стеклянной посуды, Хирумицу-сан, не меняясь в лице, направил свой самолет на миноносец противника.
— Скажите, ээээ… — враз охрип Костя, — является ли… технически возможной… замена… заводского номера… на двигателе автомобиля… в кустарных условиях?
— Чего? — переспросил дядя Вася.
— Является ли технически возможным замена заводского номера на двигателе автомобиля в кустарных условиях? — повторил Костя на одном дыхании, после чего оно сделалось у него горячим и частым.
— Номер, что ли, переебошить? — удивился дядя Вася, с любопытством разглядывая занятного юношу.
— Является ли это технически возможным? — повторил Костя, сдерживая конвульсии.
— Это он спрашивает или ты? — зачем-то уточнил дядя Вася. — Хуякс, да и все, а потом хуякс, и все — и, махнув нам рукой, направился в левый угол автостоянки.
Мы с Валерой переглянулись, но дядя Вася не присутствовал при нашем разговоре со своим хозяином.
Обогнув гору металлолома, закрывавшую вид на совершенно новенькие и шикарные джипы, мы ступили на запретную территорию. Дядя Вася открыл капот первого в ряду «Prado», посветил непонятно откуда взявшимся в руке фонариком, а затем, точно так же материализовав молоток и ржавую железку, показал, как делается хуякс.
Все произошло столь быстро, что Токадо не успел расчехлить камеру, а Хирумицу — снять руку с рудиментарного эфеса. После этого с дядей Васей стало происходить превращение: он вдруг забеспокоился, выхватил из моих рук бутылку «Гжели», сказал, что у него много дел, снял шлем и, сделавшись бабочкою, первым полетел на выход. Валера успел поднять с земли ржавую железяку, с помощью которой дядя Вася, пока был куколкой, продемонстрировал нам технические возможности хуякса в кустарных условиях. Впоследствии эта железяка фигурировала в фильме, где роль дяди Васи — по просьбе Хирумицу — исполнил снятый со спины Валера, а роль «Prado» — хорошего качества внедорожник одного моего приятеля, торговавшего катерами и двигателями «Ямаха». Собственно, никто другой, а именно Хирумицу подсказал мне, что роль мафии в фильмах-расследованиях не обязательно должна исполнять мафия. Просто у меня было слишком мало времени, чтобы успеть взрастить собственные кадры, и буквально через три дня я оказалась в совершенно дебильной ситуации. А заодно утянула в нее и мужа своей лучшей подруги Казимировой.
Убедившись, что сеанс окончен, переживший метаморфозу дядя Вася оставил нас, а сам упорхнул в сторону пятитонного контейнера в десяти метрах от выезда со стоянки. Мы в обратной последовательности перешагнули проволоку ворот и подошли к машине. Перед тем, как сесть в неё, Хирумицу-сан сложил ладони, согнулся под прямым углом, поклонился мне и сказал:
— Thank you very much.
Вообще-то я думала, он сделает себе харакири.
— Take it easy, — великодушно посоветовала я.
Это был момент моего триумфа.
Это был момент, полностью переломивший наши взаимоотношения с Хирумицу.
С этого момента Хирумицу-сан стал доверять мне.
Три дня я ни разу не злоупотребила его доверием, а на четвертый Хирумицу спросил, могу ли я организовать встречу с человеком, который знал бы всю технологическую цепочку в криминальном автобизнесе: от момента угода машины в Японии до продажи ее на здешнем авторынке под названием «Зеленый Угол».
Таким человеком была я.
Понимая, однако, что моя теоретически подкованная персона, вещающая на камеру, никоим образом не устроит Хирумицу, я стала лихорадочно соображать, в чьи уста вложить свои познания, дабы не пострадали ни картинка, ни моя репутация. Первым, кто пришел мне на ум, был Вова. Я кивнула Хирумицу, а потом, уже отвезя их с Токадо в гостиницу, позвонила Казимировой и испросила позволения на переговоры с ее мужем.
— Казимирова, — сказала я, — ты прикинь, ну где я им возьму мафию?
Здоровенный и спокойный, как питон, Вова полностью подходил для решения этой задачи — с одним «но»: у Вовы на тот момент не было дорогой машины, на которой он мог бы красиво подкатить на конспиративную встречу с японскими журналистами, переехавшими для такого случая из слишком интимной «Гавани» в большую и суматошную гостиницу, в которой было полно китайцев.
Более того: у Вовы на тот момент вообще не имелось машины. Никакой. Впрочем, какая попало здесь бы и не годилась; нужна была именно дорогая, максимально свежего года штуковина, сопоставимая по цене с небольшим пригородным особнячком. Я много раз видела такие возле управления Дальневосточного морского пароходства, но слишком близко не подходила к ним никогда.
Рассказывая Хирумицу про Вову, работавшего на ту пору скромным третьим механиком в упомянутом Дальневосточном пароходстве, я представила его как одного из владельцев Зеленого Угла, а также хозяина небольшой — в десяток единиц флота — судоходной компании, чьи пароходы курсируют между Находкой и Иокогамой. В процессе своего довольно сумбурного описания я с ужасом понимала, что наделяю Вову признаками вполне конкретной личности, которая была известна всему городу В. и далеко за его пределами. Но остановиться уже не могла.
— Это очень серьезный человек, — мгновенно оценил Хирумицу.
— О, да, — согласилась я.
— И он согласен поговорить на камеру?
— Да, — сказала я, — но только со спины.
— Это очень понятно, — кивнул Хирумицу. — Рола-сан, а почему он согласился? — спросил вдруг он.
— Потому что это мой близкий друг, я его попросила, он и согласился, — сказала я чистую правду и тут же зачем-то наврала: — Мы учились в одном классе.
— О-о! — сказал Хирумицу и больше никаких вопросов не задавал.
Вечером накануне последнего дня съемок, который должен был увенчаться эксклюзивным интервью с одним из главных бандитов города, мы втроем — я, Казимирова и Вова — собрали оперативный штаб. Когда я поведала о том, чью именно роль предстоит исполнить Вове, он так развеселился, что какое-то время было просто невозможно продолжать заседание. Казимирова смеялась тоже, а мне было не смешно: я почти никогда не теряю серьезности, когда мне предстоит операция. Я чувствовала себя Штирлицем, которому ни свет ни заря отвозить Шлага в Швейцарию. Я была крайне не уверена в том, что пастор умеет ходить на лыжах. Вова сказал, что сделает все как надо.
Мы обсудили детали. То, чего Вова не знал, я ему сообщила, а он запомнил наизусть. Впрочем, пробелов в его познаниях оказалось совсем немного: несколько нюансов, почерпнутых мною из общения с дружественными УБОПовцами, дополнили Вовину картину мира, и тему можно было закрывать. Единственный момент, который требовал технического решения, заключался в вопросе транспорта. В конце концов мы придумали, что встреча с Хирумицу произойдет ровно в десять вечера возле гостиницы, после чего мы спокойно поднимемся в Хирумицев номер и отснимем интервью.
— А машину я у Юры возьму, — сказал Вова.
— Вова, ты что? — ужаснулась Казимирова.
— А что за машина? — спросила я.
— Лора, это не машина, — сказала Казимирова.
— Ездит — значит, машина, — возразил Вова.
— Нет, ну ты представляешь? — продолжала ужасаться Казимирова.
— Что за машина-то? — опять спросила я.
— Да главное, чтоб японец этот твой ее не увидел, — сказал Вова. — Я же сказал — оставлю где-нибудь возле «Океана». Даже если он из фойе выйдет, там за поворотом не видно.
— Что за машина?! — заволновалась я.
— Да автобус, — махнула рукой Казимирова.
— Это не автобус, — сказал Вова.
— Ну, в общем, да, — подтвердила Казимирова.
— Мне главное, чтоб доехать, — сказал Вова.
Вспоминая то совещание, я всегда удивлялась только одному: с чего мы — все трое — были так твердо уверены в том, что Хирумицу непременно поведет русского мафиозо в свой гостиничный номер?
Наступил последний съемочный день. За исключением предстоящего интервью, делать было уже совершенно нечего: все, кто был включен мною в сценарий фильма, уже приняли в нем участие. Мы покатались по городу, пообедали, поснимали какие-то панорамные виды, затем к Морвокзалу подвалил не запланированный мною лесовоз, с которого гроздьями свисали японские машины — мы увидели швартовку случайно, проезжая мимо, — и я получила возможность спокойно покурить и подумать о жизни, пока Хирумицу и Токадо снимали разгрузку.
Я курила и с некоторым запозданием понимала, что, в сущности, абсолютно ничто не мешало мне отказать Хирумицу в интервью с мафией — но, конечно, не теперь, не за два часа до времени «X», а — например — вчера. Это интервью не значилось в предварительном списке пожеланий Хирумицу, оно было высказано им в качестве мечты, полного счастья, сослагательного наклонения по отношению к Луне с неба, но я — почему-то — расценила это для себя как руководство к действию. Мне, всю жизнь автоматически пресекавшей контакты с гражданами, едва заподозренными мною в превышении лимита моей доброты, вдруг изменило чувство самосохранения. Я не понимала, как это могло произойти. Я задавала себе этот вопрос, пока он не перестал быть риторическим. Я все поняла.
После того, как алкаш дядя Вася на моих глазах перевернул представление Хирумицу о японском автопроме, я принялась с каждым днем увеличивать дозы, методично enlarging my penis. У меня получалось все. С легкой руки дяди Васи я легко щелкала съемочные проблемы, одновременно любуясь эффектом, производимым на потомственного самурая. Я вошла в раж. Это был затянувшийся антропологический эксперимент, в ходе которого я не заметила, как сама сделалась объектом наблюдения со стороны Хирумицу.
— Рола-сан, — как-то сказал Хирумицу, — существуют ли для вас невозможные вещи?
После этой фразы и последовал вопрос об интервью с человеком, «который знает все», а я — я не услышала даже того, что мой отрицательный ответ был заложен в вопрос самим Хирумицу. Я вспомнила, что было сразу после того, как я кивнула башкой: Хирумицу тоже кивнул башкой.
Большой хуй способен сыграть с человеком очень недобрую шутку. Открытие собственных, не ведомых прежде глубин, предательски затаившихся — до поры — в моем подсознании, меня ошеломило. Первым моим желанием было затушить сигарету о камеру Токадо, когда он закончил снимать разгрузку лесовоза, переквалифицированного в автомобилевоз. Токадо опасливо просочился в автобус, дважды оглянувшись на меня.