В 1663 г. Спиноза переехал в Ворбург, пригород Гааги, и прожил в этом городе до конца жизни. В письме, написанном пару лет спустя, он единственный раз упоминает о себе. (Другие упоминания, в том числе о том, что люди ведут себя как насекомые, и о страданиях ревнивца, не имели цели излить душу. Это была философия, или голос философа, доносящийся из его уединения.) В письме к своему другу-врачу Спиноза рассказывает, как безуспешно пытался излечиться от лихорадки с помощью кровопускания (предположительно пиявок, распространенного медицинского средства той эпохи). Он пишет, что с нетерпением ждет от друга снадобье из красных роз, а также сообщает, как наконец справился с приступом лихорадки: «…Благодаря строгой диете я ее наконец прогнал и отправил к черту. Куда она пошла, я не знаю, но я забочусь о том, чтобы она сюда не возвратилась»[11]. Несмотря на эту шутку (уникальный пример юмора в произведениях Спинозы), он, судя по всему, был всерьез обеспокоен своим состоянием. Похоже, он был слаб здоровьем и вечно страдал от какого-нибудь легкого недомогания, которое могло бы стать предметом зависти ипохондрика Декарта (уже пятнадцать лет пребывавшего в ином мире).
Спиноза вел очень простую жизнь, довольствуясь всего одной комнатой. Там он не только спал и писал, но и, скорее всего, часто занимался полировкой линз. Не требуется богатого воображения, чтобы представить стопки бумаг и раскрытые книги, подернутые тонким слоем стеклянной пыли. Возможно также, что в комнате имелось решетчатое окошко, из которого открывался вид на картофельные поля и каналы под мрачным серым небом. (Кроме того, оно могло быть источником мух для живущих у него пауков.)
По свидетельству одного из источников, нередко Спиноза «за весь день съедал лишь кусок вымоченного в молоке хлеба с маслом и выпивал кружку пива». В другой день его пища состояла из «жидкой каши с изюмом и маслом». Тот же источник сообщает, что в месяц Спиноза выпивал всего две полпинты вина – в Голландии того времени это считалось героическим воздержанием. Тем не менее высказывалось предположение, что и это он делал ради укрепления здоровья. По словам современников, Спиноза говорил, что «просто сводит концы с концами, как змея, держащая в зубах свой хвост».
Теперь, когда ему уже исполнилось тридцать, Спиноза утратил юношеское высокомерие. Обычно эту перемену приписывают расцвету его гения, хотя в большинстве случаев подобная гениальность приводит к противоположному результату (мания величия и солипсизм – обычные спутники этого состояния, для которого характерны неконтролируемые вспышки гнева). На самом деле причина утраты Спинозой высокомерия может заключаться в медленном, но неизбежном осознании того факта, что великой философии, созданию которой он посвятил всего себя, не суждено получить широкого распространения при его жизни. Надежда на публикацию работ постепенно угасала. Мучительное унижение способно уничтожить любую гордость.
При всем при том Спиноза испытывал потребность объясниться: продемонстрировать всему миру, и особенно своим религиозным оппонентам, что его философия не является несовместимой с традиционной верой в Бога. Поэтому по завершении «Этики» он приступил к новой работе под названием «Богословско-политический трактат», которая была посвящена вопросам богословия и политики. Трактат Спинозы довольно необычен – смесь политической теории и комментариев к Библии. Он рассказывал друзьям, что пытается подготовить почву для публикации «Этики», демонстрируя, что «свобода суждения… может быть допущена без вреда благочестию и спокойствию государства». Возможно, Спиноза был величайшим философом-рационалистом, но в данном случае сложно утверждать, что его аргументация рациональна. Безликий пантеистический Бог Спинозы не имеет ничего общего с библейским Иеговой, а теория о том, что мы вредим себе, когда причиняем вред другим, противоречила господствующим религиозным взглядам (в отношении еретиков и неверующих), а также политическим и нравственным установкам той эпохи (в отношении практически всех людей). А его утверждение, что описанные в Библии чудеса являются просто природными явлениями, суть которых сознательно искажалась в целях религиозной пропаганды, вряд ли могло вызвать восторженные отклики в кругах церковников.
Как бы то ни было, в политической теории Спинозы есть чрезвычайно интересные (и удивительно современные) аспекты. Его идеи во многом стали ответом английскому философу Томасу Гоббсу, чья новаторская работа «Левиафан» вышла в свет двадцатью годами ранее, в 1651 г. В «Левиафане» Гоббс высказал пессимистическую мысль, что без государства «жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна». Человеческие существа нашли такое положение вещей невыносимым и объединились в управляемые сообщества, чтобы изменить его. Любая форма государства лучше его отсутствия, и поэтому мы должны подчиняться власть имущим.
Спиноза придерживался более благожелательного взгляда на человечество, и его политическая теория была, в сущности, либеральной. Он не считает, что нужно поддерживать государство любой ценой, а убежден, что государство или его правитель оправдывают свою власть, только гарантируя безопасность своих граждан, «чтобы их душа и тело отправляли свои функции, не подвергаясь опасности, а сами они пользовались свободным разумом»[12]. Государство обязано лишь защищать индивидуума, которому должно быть позволено преследовать собственные цели. (Спиноза был оптимистом, полагая, что эти цели включают обуздание страстей и использование разума для более глубокого понимания самого себя и окружающего мира. Неизвестно, правда, как соотносилась с этим средневековая версия накачанного пивом футбольного хулигана или не встающего с дивана лежебоки.) Спиноза также выдвинул довольно наивную идею о том, что государство обязано ограничивать свою власть. Его действия должны быть разумными, а используемые средства – гарантировать полную свободу мысли и мнений. Однако тут он проводит вполне реалистичное разграничение между мыслями и действиями. Мы должны иметь право думать так, как считаем правильным, но наши действия могут ограничиваться государством. А под действиями он понимает в том числе публичное выражение мыслей, способное спровоцировать беспорядки.
Политическая теория Спинозы довольно точно отражает тогдашнее положение в Голландии. Здесь существовали толерантное государство и свобода мысли – но в определенных границах. Идеи Спинозы часто выходили за эти границы, однако он упорно отстаивал свое право если не на свободу публикации, то на свободу иметь эти идеи. И настаивал, что именно в неспокойной Голландии XVII в. государство должно делать все возможное для безопасности граждан.
Политическая теория Спинозы значительно опередила свое время. Некоторые ее положения нам могут показаться наивными, но в те времена подобного рода взгляды, близкие к утопическим, считались опасной белибердой – или по меньшей мере нелепостью. Тем не менее представления Спинозы о государстве во многом совпадают с идеологией либерал-демократов в современном западном обществе. Каждый человек имеет право на расистские, женоненавистнические или даже агрессивные политкорректные взгляды, но ему запрещено претворять их в действия. Например, противозаконно призывать толпу к насилию над курильщиками.
В 1670 г. «Трактат» был наконец опубликован, но цели своей Спиноза не достиг. Достаточно процитировать слова одного из критиков, который заявил, что книга «изготовлена в аду евреем-вероотступником и дьяволом, а выпущена в свет с ведома господина Яна де Витта». (Ян де Витт был голландским государственным деятелем и противником роялистов, а его политическое искусство помогало защищать Голландию от агрессивных поползновений как Англии, так и Франции, – реакционеры той эпохи винили его во всех бедах.)
В Голландии наступили неспокойные времена, и даже Спиноза не мог оставаться равнодушным к происходящему вокруг – это видно из его политической теории, изложенной в «Трактате». Она отличалась сочетанием созерцательности и непрактичности – что не помешало запретить «Трактат» через четыре года после публикации. В 1665 г. Голландия оказалась вовлеченной в войну с Англией, причем преуспела куда больше, чем кто-либо со времен Вильгельма Завоевателя (включая Наполеона и Гитлера). В 1667 г. голландцы поднялись вверх по Темзе и ее притоку Медуэй, сожгли английский флот, разрушили верфи и захватили порт Ширнесс. Голландские пушки были слышны даже в Лондоне, где они вызвали панику, вынудив Сэмюэля Пипса, автора известного дневника, составить завещание. Мир был заключен при посредничестве Людовика XIV, но в 1672 г. Франция предъявила права на Испанские Нидерланды (в настоящее время Бельгия) и вторглась в Голландию. Во время последовавших беспорядков де Витт был растерзан разъяренной толпой. Когда Спиноза услышал об этом, то впал в ярость. Он бросился в свою комнату и написал плакат: «Подлейшие из варваров». Так он отзывался о толпе, растерзавшей де Витта. Спиноза собирался пройти с этим плакатом по улицам и повесить его на стене в том месте, где произошла расправа над де Виттом. К счастью, эту самоубийственную глупость предотвратил домовладелец: узнав, что задумал Спиноза, он запер его в комнате.
В Голландии наступили неспокойные времена, и даже Спиноза не мог оставаться равнодушным к происходящему вокруг – это видно из его политической теории, изложенной в «Трактате». Она отличалась сочетанием созерцательности и непрактичности – что не помешало запретить «Трактат» через четыре года после публикации. В 1665 г. Голландия оказалась вовлеченной в войну с Англией, причем преуспела куда больше, чем кто-либо со времен Вильгельма Завоевателя (включая Наполеона и Гитлера). В 1667 г. голландцы поднялись вверх по Темзе и ее притоку Медуэй, сожгли английский флот, разрушили верфи и захватили порт Ширнесс. Голландские пушки были слышны даже в Лондоне, где они вызвали панику, вынудив Сэмюэля Пипса, автора известного дневника, составить завещание. Мир был заключен при посредничестве Людовика XIV, но в 1672 г. Франция предъявила права на Испанские Нидерланды (в настоящее время Бельгия) и вторглась в Голландию. Во время последовавших беспорядков де Витт был растерзан разъяренной толпой. Когда Спиноза услышал об этом, то впал в ярость. Он бросился в свою комнату и написал плакат: «Подлейшие из варваров». Так он отзывался о толпе, растерзавшей де Витта. Спиноза собирался пройти с этим плакатом по улицам и повесить его на стене в том месте, где произошла расправа над де Виттом. К счастью, эту самоубийственную глупость предотвратил домовладелец: узнав, что задумал Спиноза, он запер его в комнате.
В то время Спиноза жил в городской черте Гааги. Сначала он снимал комнату в центре города, в доме номер 32 по Стилле Вееркаде, которая в те времена была набережной канала, ныне засыпанного. (Лет двадцать пять спустя в той же самой комнате жил один из первых биографов Спинозы пастор Целерус, работая над своими бесценными записками.) Однако это жилье оказалось слишком дорогим для Спинозы (но не для его биографа, как это часто бывает с биографами гениев), и он переехал в другую комнату, на канале Павильюнсграхт, в доме художника ван дер Спейка. Теперь этот дом превращен в музей Спинозы, где можно увидеть комнату, в которой Спиноза жил последние десять лет своей жизни, – обшитые деревянными панелями стены, старые потолочные балки и маленькое зеркало у окна.
По словам Целеруса, который собирал материал для биографии Спинозы, беседуя с теми, кто знал его при жизни, философ, несмотря на бедность, всегда был аккуратно одет. Однако, по свидетельству другого источника, «что касается одежды, она всегда отличалась небрежностью, не лучше, чем у самых бедных горожан». Бродяга или денди? Если судить по портретам, Спиноза, скорее всего, одевался вполне обыкновенно, как обедневший дворянин.
Спиноза продолжал шлифовать линзы и писать. Он принялся за еврейскую грамматику, но так и не закончил ее. Однако Спиноза сочинил «Трактат о радуге» – о предмете, который будоражил воображение великих философов того времени. Декарт, Спиноза и Лейбниц писали о радуге – и, хотя радуга не относится к традиционным предметам философии и им не было нужды поддерживать традицию ошибочных суждений о ней, все они это сделали.
К тому времени работы Спинозы распространялись в частном порядке, и для обсуждения его идей в Гааге собирался тесный кружок. Среди этих людей был богатый студент-медик по фамилии де Врис. Узнав, что Спиноза болен и скоро умрет, он решил подарить ему 2000 флоринов и выплачивать ренту в размере 500 флоринов. Но Спиноза отказался от подарка и настоял, чтобы ежегодное содержание уменьшили до 300 флоринов. По всей видимости, он был очень щепетилен в том, что касалось его независимости, и продолжал зарабатывать себе на жизнь шлифовкой линз, еле сводя концы с концами. К этому времени Спиноза стал известным мыслителем, которого уважали во всей Европе (похвалы от религиозных властей говорят сами за себя), и несколько известных интеллектуалов приехали в его маленькую, пыльную, затянутую паутиной комнату.
Самой интересной личностью среди них был немецкий ученый Эренфрид Вальтер фон Чирнгауз. Вместе со своим помощником-алхимиком он изобрел европейский белый фарфор, который начали изготавливать в Мейсене в начале XVIII в. – слишком поздно, чтобы обогатить изобретателя, умершего в 1708 г. Другим посетителем был Лейбниц, в то время единственный философ континентальной Европы, который по своему масштабу не уступал Спинозе. Спиноза обсуждал с Лейбницем свои идеи и даже показал ему экземпляр «Этики» и другие неопубликованные труды. На Лейбница эти неизвестные работы произвели такое впечатление, что по возвращении в Германию он стал заимствовать высказанные в них идеи.
В 1673 г. пфальцский курфюрст Карл Людвиг предложил Спинозе занять кафедру философии в Гейдельбергском университете, но с условием, что преподаваемая философия не будет противоречить учению Церкви (что свидетельствует о знакомстве курфюрста с идеями Спинозы). Философ благоразумно отказался от престижной должности.
Спиноза продолжал переписываться со многими выдающимися мыслителями. Среди них был его старый друг Генрих Ольденбург, с которым он познакомился еще в Рейнсбурге. Несколькими годами раньше Ольденбург был назначен первым секретарем Королевского общества в Лондоне. Никто, похоже, не возражал, что этот гражданин Голландии продолжает занимать свой пост во время англо-голландской войны. Кроме того, никому не показалось странным, что он по-прежнему поддерживает связь со своим голландским другом Спинозой. Из-за войны почта немного задерживалась, но ничто не прерывало регулярной переписки двух друзей. Как это ни удивительно, их обмен непонятными идеями, которые любой дотошный цензор мог принять за тайный шифр, не вызвал подозрений в шпионаже – в отношении обоих. В те времена нужно было сделать что-то намного большее (или меньшее), чтобы привлечь к себе пристальное внимание, и Спинозе вскоре предстояло в этом убедиться.
В мае 1673 г. Спиноза получил приглашение от французского государственного деятеля Конде, который хотел встретиться с философом в Утрехте и обсудить его идеи. До Утрехта было меньше 50 километров, но в то время город был оккупирован французской армией. Спиноза получил необходимые бумаги, гарантировавшие безопасный проезд, чтобы встретиться с этим выдающимся человеком, другом Мольера и Расина. По прибытии в Утрехт Спиноза обнаружил, что Конде отозвали по делам государственной важности. Просидев в городе несколько недель (вне всякого сомнения, расстраивая французских поваров требованиями гренков с молоком и овсяной каши с изюмом), Спиноза вернулся в Гаагу – и там быстро стали распространяться слухи, что он французский шпион. Дело приняло опасный оборот. (Прошел всего один год после линчевания Витта.) Спиноза решил, что ответ на эти слухи должен быть прост: он выйдет на улицу и объявит толпе, что он не шпион. К счастью, отличавшийся необыкновенным долготерпением домовладелец снова сумел запереть его в комнате, и в конечном счете опасность миновала.
Эта история до сих пор окружена завесой тайны. Высказывались серьезные предположения, что Спинозу по поручению голландских властей направили для тайных политических переговоров с Конде. Однако в условиях напряженной и хрупкой политической обстановки того времени это было бы невероятно. Но вполне возможно, что Спиноза был настолько не похож на посланника, что ему приказали отправиться в эту поездку и вручили некое тайное послание.
Теперь Спинозе было уже за сорок. Долгие одинокие ночи, проведенные в размышлениях, и растягивание скудных средств, заработанных тяжелым трудом, ежедневной шлифовкой линз, начали сказываться на его слабом здоровье. Похоже, его легкие пострадали от постоянного вдыхания стеклянной пыли. Спиноза заболел чахоткой – так тогда называли туберкулез. Летом 1676 г. хрупкая, истощенная фигура Спинозы все реже появлялась на улицах квартала, а когда наступила зима, философ слег. Его состояние быстро ухудшалось.
Спиноза умер в воскресенье, 21 февраля 1677 г., пока его домовладелец был в церкви. В то время за Спинозой ухаживал его давний друг, доктор Мейер. Ходили странные слухи, что после смерти Спинозы Мейер исчез, прихватив со стола мелкие монеты и нож с серебряной рукояткой. Вполне возможно, что доктор-клептоман также стянул весь запас незаконченных линз, который впоследствии попал в руки практичного антиквара Корнелиуса ван Халевейна.
Как бы то ни было, у большинства людей сложилось впечатление, что Спиноза почти ничего не оставил после себя. Даже его жадная сводная сестра Ребекка решила, что на этот раз судиться не из-за чего. Но эти рассказы противоречат другому свидетельству, согласно которому Спиноза оставил библиотеку из 160 книг, «каталог которой сохранился». В те времена такое собрание стоило бы приличных денег – книги в кожаных переплетах использовались не только для чтения, но и как украшение. После Спинозы также остались неопубликованные труды, в том числе шедевр, который навеки вписал его имя в историю, – «Этика». Эти работы были изданы как Opera Posthuma[13] в год его смерти. Однако их опубликовали анонимно, поскольку Спиноза всегда подчеркивал, что не желает, чтобы с его именем связывали какое-либо учение. По словам его душеприказчика, «в одиннадцатом определении аффектов [в «Этике» Спинозы], где объясняется природа честолюбия, он открыто осуждает таких людей».