Перевернув карточку, я увидела, что Тоби приклеил с обратной стороны коротенькую записку: «Можешь отрезать меня, если хочешь». Сначала я даже не поняла, что он имеет в виду, но потом до меня дошло: Тоби писал, что можно разрезать фотографию пополам. Если мне захочется, можно отрезать и выкинуть его половину.
На следующий день, в воскресенье, мы сидели с родителями на кухне и читали юмористическую страничку. Это было самое обычное утро, пока к нам не спустилась Грета. Она пришла прямо в пижаме и первым делом потянулась к кофейнику.
— Вот она, наша будущая звезда, — сказал папа.
Родители смотрели на Грету с таким восторгом, с каким фанаты глядят на своих кумиров.
Я посмотрела на них, как на чокнутых. Потом посмотрела на Грету, пытаясь понять, что происходит. Но Грета сидела с совершенно каменным лицом.
— А что случилось? — спросила я.
— Похоже, она и тебе ничего не сказала.
Я покачала головой.
— Скажи ей, Грета, — попросил папа. — Поделись новостью с сестрой.
— Да рассказывать нечего, — пробормотала Грета. — Я даже еще не знаю, приму я это предложение или нет.
— Конечно, примешь, — сказала мама. — Если возможность сама идет в руки…
— Да, мама. Мы все это знаем.
Я по-прежнему ничего не понимала.
— Так что случилось? Кто-нибудь мне все-таки скажет?
— Вчера вечером позвонил мистер Небович и сказал…
— И сказал, — перебила отца мама, — что у него есть приятель, занятый на бродвейской постановке «Энни». И этот приятель интересовался у мистера Небовича, нет ли у него кого-нибудь в студии, кто мог бы временно заменить их актрису. Им нужна девушка на роль Пеппер — на это лето. И мистер Небович сказал, что у него есть единственная кандидатура, кого он мог бы рекомендовать. И это — твоя сестра. Потрясающе, правда?
Грета стиснула зубы и принялась нервно постукивать ногой по полу.
— Мам, я еще ничего не решила. Может, на следующий год… ну, или потом как-нибудь.
Мама перестала улыбаться. Она нахмурилась и уперла руки в боки.
— Никакого «потом» не будет. Думаешь, тебя станут ждать целый год? Но даже если бы и стали… хотя вряд ли… на следующий год ты уже будешь слегка старовата для этой роли. Такая возможность бывает раз в жизни.
— А может, мне это и не нужно, — сказала Грета.
Мама уставилась на нее широко раскрытыми глазами.
— Тебе не нужно, а мне нужно. Многие о таком только мечтают, а тебе само плывет в руки. Если упустишь эту возможность, потом всю жизнь будешь жалеть. Доживешь до моих лет — и будешь клясть себя и говорить: «Какой же я была дурой!» — Лицо у мамы сделалось красным. — Думаешь, что всегда есть второй шанс? Ты правда так думаешь? Так вот, открою тебе секрет. Никакого второго шанса не бывает. Куй железо, пока горячо. Если не схватишь сразу, шанс просвистит мимо на всех парах, и за ними уже не угонишься, как ни старайся. И что тогда? Что тогда делать? Звонить маме и говорить: «Ну, почему я тебя не послушала?» Когда человеку дается шанс, его надо использовать. Потому что потом…
Мы все потрясенно застыли.
— Мама, ты плачешь? — спросила я.
Она покачала головой, но мы все видели слезы у нее на глазах.
В конце концов Грета сказала, что будет участвовать в «Энни». Конечно, люди из театра еще должны посмотреть на выступление Греты, прежде чем все решится. Но мы были уверены, что Грета получит эту роль. Выйдет на сцену и сыграет настоящую сироту. Когда Грета сказала «да», мама еще долго донимала ее вопросами, уверена ли она в своем решении, и уверяла, что никто на нее не давит. Абсолютно никто.
30
Мы смотрели «Семейные узы». Всей семьей, включая и Грету, которая после того разговора об «Энни» стала еще более мрачной и замкнутой, чем обычно. Это было так здорово — собраться всем вместе! В последние время такое случалось нечасто: только в те вечера, когда шли «Семейные узы» или «Шоу Косби». Я ни капельки не сомневалась, что Грета сидит вместе с нами исключительно потому, что ей нравится Майкл Джей Фокс в роли Алекса Китона. Она считала, что он милашка. Однажды я слышала, как она его так назвала, когда говорила по телефону с кем-то из подруг.
— Кому попкорна? — спросила мама, когда закончилась серия.
— Мне, — сказала я.
— И мне тоже.
На Рождество папа купил электрическую машинку для приготовления попкорна, и она очень нам нравилась. Даже просто сидеть наблюдать, как зерна взрываются и разбухают, переполняют контейнер и высыпаются в миску — это само по себе было развлечение.
По телевизору начались новости, и теплый запах растопленного масла смешался с рассказами о военных преступлениях Клауса Барби и новыми фактами, связанными со скандалом «Иран-контрас».
— И как там наш «Юг Тихого океана»? — спросил папа.
Грета пожала плечами.
— Нормально. Как всегда.
Папа, похоже, ждал продолжения, но Грета быстро схватила журнал с телепрограммой и принялась сосредоточенно его изучать.
Мама вошла в гостиную с огромной миской только что приготовленного попкорна.
— Сразу две порции, — сказала она. — А сколько я туда бухнула масла, вам вовсе не обязательно знать. — Она улыбнулась и поставила миску на стол. Мы все тут же набросились на попкорн, загребая его горстями.
Местные новости начались с сообщения о пожаре в Маунт Киско, уничтожившем многоквартирный дом. Потом был репортаж о судье из Йонкерса, который перенес слушание дела на автостоянку перед зданием суда, потому что у подсудимого был СПИД. «Свежий воздух и солнечный свет», — сказал судья, поясняя, почему он решил, что проводить суд на улице будет значительно безопаснее (для работников судопроизводства), чем в крошечном тесном зале вместе со всякими вредными микробами. Журналисты, снимавшие репортаж, спрашивали у прохожих, что они думают о поступке судьи: было ли это разумным решением? Одна женщина сказала, что не уверена, но береженого бог бережет, и в таких делах лучше перебдеть, чем недобдеть. А еще один парень сказал, что это не судья свихнулся с ума, это СПИД свихнулся с ума.
После этого пошел уже более общий сюжет о СПИДе. Как обычно, он начался сценой из какого-то мрачного ночного клуба, где геи, одетые в дурацкие кожаные наряды, танцуют друг с другом. Я не могла себе даже представить, что Финн стал бы вот так танцевать целую ночь, нарядившись каким-то придурочным полуголым ковбоем. Сама мысль об этом казалась дикой. Было бы здорово, если бы те, кто готовит сюжеты для телеэфира, хоть раз догадались бы показать, как геи сидят дома в гостиной, пьют чай и беседуют об искусстве, кино или о чем-то еще в том же духе. Если бы их показали вот так, тогда, может быть, люди сказали бы: «Ну и что здесь такого?»
Я уже собиралась идти к себе, но тут диктор заговорил про зидовудин — новый лекарственный препарат, который уже доказал свою эффективность в борьбе со СПИДом. Я осталась послушать, что скажут дальше. А когда услышала, меня буквально парализовало. Диктор сказал, что лекарство одобрено Комиссией по контролю за лекарствами и питательными веществами. И уже через полгода поступит в продажу.
Никто из нас не произнес ни слова. Это было так убийственно несправедливо, что мы лишились дара речи. Я стиснула кулаки. Финн не дождался. Слишком рано умер. А если бы продержался еще чуть-чуть… Буквально несколько месяцев, то…
Мама резко поднялась и вышла из комнаты, а я осталась сидеть на месте, не в силах даже пошевельнуться. Диктор дал слово научному консультанту, который принялся объяснять, как именно действует зидовудин, но я его просто не слышала. Папа, самый тихий и сдержанный в нашей семье человек, рявкнул в экран:
— Хватит уже!
Подошел к телевизору, с размаху хлопнул ладонью по кнопке ВЫКЛ и вышел из комнаты.
31
Это было 17 марта, на сорок первый день после смерти Финна. Мистер Зебрик, наш географ, рассказывал на уроке о черных дырах. Вообще-то черные дыры не относятся к географии, но мистер Зебрик частенько пускается в пространные рассуждения на отвлеченные темы. Адам Белл задал вопрос об осколке метеорита, который он нашел во дворе за домом, и мистер Зебрик тут же объявил, что «сейчас мы слегка отклонимся от темы, но…» — и, конечно, всем сразу стало интересно. Если бы учителя притворялись, что их объяснения — это лишь рассуждения «не по теме», у нас бы вся школа ходила в отличниках. Именно так я и буду строить свои уроки, если когда-нибудь стану учительницей. Пока что я не собираюсь посвящать свою жизнь педагогике, но если не сложится с соколиной охотой, тогда можно будет подумать об этом всерьез. Когда мистер Зебрик заговорил о космосе, у него загорелись глаза. Как будто он с детства мечтал стать астрономом, а не школьным учителем географии. Он воодушевленно размахивал руками и взахлеб рассказывал о законе всемирного тяготения и космических скоростях.
Мы по очереди задавали ему вопросы, стараясь задержать его на космической теме как можно дольше. Я подняла руку и спросила, правда ли, что черные дыры — это провалы во времени. Я где-то читала, что искажения пространства и времени в черных дырах могут открыть проходы для путешествий в прошлое или будущее. Мистер Зебрик ответил, что это вряд ли.
— Это уже из разряда научной фантастики, мисс Элбас, — сказал он, после чего заявил, что мы как-то уж чересчур увлеклись и что нам пора возвращаться к теме урока. Весь класс тихо взвыл. Я заметила, что Дженни Халпен недобро прищурилась в мою сторону. Впрочем, меня это мало заботило. Завтра я точно ее не увижу. И всех остальных одноклассников — тоже. Завтра у наших учителей методический день и уроков не будет.
Позавчера я позвонила Тоби и сказала, что собираюсь приехать в гости. Судя по его голосу, он даже не сразу поверил такому счастью, что я все-таки позвонила, а я подумала про себя: «Ты-то не слишком радуйся, приятель», — ведь для меня это была просто исследовательская экспедиция. С целью как можно больше узнать о Финне.
Грета с Джули и Меган собирались поехать в Уайт-Плейнс прошвырнуться по «Галерее». Я сказала маме, что, может быть, зайду в библиотеку. А может, и не зайду. Так что я вроде как даже и не соврала. Мама спросила, пойдет ли со мной Бинз, и я ответила, что, наверное, да. Это было уже откровенное вранье, зато мама осталась довольна. Главное, теперь я могла совершенно спокойно уехать в город на целый день, и мне не пришлось бы переживать, что кто-то заметит мое отсутствие.
Я села в следующую электричку после той, на которой уехала Грета, и всю дорогу до города ужасно смущалась. Мне казалось, все на меня смотрят и понимают, что я делаю что-то не то. Я надела свои средневековые сапоги, а перед тем, как выйти из дома, пробралась в комнату Греты и надушилась ее «Жан-Нате». У меня было чувство, что я маскируюсь, прячусь за запахом Греты. Я ехала в город, ощущая себя не собою, а кем-то другим — незнакомкой, пахнущей лимоном и детской присыпкой.
Тоби сказал, чтобы я взяла такси от вокзала. Всю дорогу до дома Финна я смотрела в окно, потому что шел дождь, а я обожаю смотреть на город во время дождя. Он весь такой чистый и свежий. Все буквально сияет, и огни отражаются в темных лужах. Как будто весь город покрыт тонким слоем сахарного сиропа. Как будто это не город, а огромное яблоко в карамели.
Тоби сказал, что встретит меня у подъезда и расплатится с таксистом. В доме Финна нет консьержки. Там стоит домофон, и чтобы войти в подъезд, нужно позвонить снизу тем людям, к кому ты идешь, и они откроют тебе дверь. Когда мы подъехали, Тоби уже стоял на застекленном крыльце между дверью на улицу и дверью в дом. Он вышел наружу, под дождь, и улыбнулся. Теперь я разглядела, что он был в вязаной кофте Финна. Только Финну она была велика и доходила почти до колен, а Тоби она была коротковата, и он оттягивал ее вниз. На нем эта кофта смотрелась странно. Совершенно неправильно. Наверное, я нахмурилась. Потому что, как только Тоби открыл мне дверь и увидел мое лицо, он первым делом спросил:
— Все в порядке?
Я сказала, что да. Я очень старалась не таращиться на кофту Финна, но ничего не могла с собой поделать. Тоби, похоже, слегка растерялся и не знал, что говорить.
— Ну, тогда хорошо. — Он слегка сгорбился и склонил голову. Потом сунул деньги таксисту и махнул рукой — мол, поезжай, — даже не озаботившись тем, чтобы взять сдачу.
— Дамы вперед, — сказал Тоби, распахнув передо мной дверь подъезда. Вторую дверь он оставил приоткрытой и подпер толстой телефонной книгой, чтобы она не захлопнулась. Когда мы вошли, Тоби поднял книгу с пола. Мы встали у лифта. Тоби протянул длинную руку у меня над плечом и нажал кнопку вызова. Я заметила, что он смотрит на мое отражение в гладких металлических дверцах лифта.
— Спасибо, — сказал он. — Спасибо, что пришла.
— Да ну, ерунда, — отмахнулась я, словно это и вправду был сущий пустяк. Хотя для меня это был далеко не пустяк: сорваться в город одной и не сказать никому из домашних, где я и с кем.
Лифт в доме Финна старый и очень медленный. Мне всегда казалось, что он ползет на двенадцатый этаж целую вечность.
— Там открыто, — сказал Тоби, когда мы подошли к двери в квартиру. Я взялась за дверную ручку, но потом нерешительно замерла и обернулась к Тоби.
— Там теперь все по-другому? — Мне не хотелось показывать Тоби свой страх, но голос меня все-таки выдал.
Тоби ничего не ответил. Молча протянул руку над моей головой и толкнул дверь. И когда дверь открылась, я увидела, что внутри все по-прежнему. Все как было при Финне. Турецкий ковер на полу. Слоник из папье-маше. Старый сундук с резной крышкой. Две черно-белые фотографии в рамках на стене по обеим сторонам большого окна, выходящего на Восемьдесят третью улицу: руки моего деда, правая и левая. Финн снял их с такого близкого расстояния, что они представлялись фрагментами инопланетных пейзажей. Все осталось таким же, как раньше. Изменился лишь запах. В квартире больше не пахло лавандой и апельсинами. Теперь здесь пахло застарелым табачным дымом.
Тоби сгреб в кучу разбросанные на диване бумаги, книги и одежду и переложил это все на стул у обеденного стола.
— Вот, так уже лучше, — сказал он. — Садись.
Похоже, он здорово нервничал. Невпопад улыбался, суетился, носился из угла в угол. Разгладил смятую диванную подушку. Подправил покосившуюся картину на стене. Он снял кофту Финна, и под ней обнаружилась заношенная черная футболка из Музея естественной истории с рисунком в виде скелетов динозавров. Я знаю такие футболки: в темноте рисунок будет светиться. Наконец Тоби слегка успокоился и тоже присел на диван.
— Как тебе фотография?
— Хорошая.
— Хорошо, что хорошая. — В его голосе слышалось легкое удивление. — Мне она показалась немного странной, я даже не знаю… Но я рад, что тебе понравилось.
— Ну… она и вправду немного странная.
— Да? — Тоби весь как-то сник.
— В хорошем смысле. Как произведение искусства.
Лицо Тоби вновь озарилась улыбкой.
— Да. Как произведение искусства. Именно так. — Он посмотрел на меня с таким искренним восхищением, словно в жизни не слышал ничего более умного. — Как я уже говорил, если хочешь, можешь меня отрезать. Я не обижусь. Там между нами достаточно места. Вообще не будет заметно, что там кто-то был.
— Да нет, все нормально, — сказала я. — Не буду я никого отрезать.
— Это твоя фотография, ты можешь делать с ней все, что захочешь. И если вдруг передумаешь…
— Не передумаю.
Потом мы просто сидели молча, не зная, о чем говорить. Через пару минут Тоби поднялся.
— Хочешь чаю?
Он ушел на кухню заваривать чай, а я воспользовалась случаем и спокойно осмотрелась, не смущаясь чужих глаз. Старое синее кресло Финна стояло на месте. Сиденье было вытертым до залысин, а спинка казалась почти нетронутой, потому что Финн всегда наклонялся вперед, когда сидел в кресле перед мольбертом.
На столике в дальнем углу стоял светильник, который Финн смастерил из круглого аквариума: наполнил его зелеными стекляшками самых разных оттенков и установил среди них электрические лампочки. Когда светильник включали, он представлялся каким-то загадочным артефактом из далекого будущего. Там же на столике стояли шахматы, которые Финн сделал, когда учился в художественном колледже. Он говорил, что хотел выкинуть эти шахматы, но все же решил сохранить — в качестве напоминания и назидания, что не надо быть претенциозным придурком. Все клетки на доске были черного цвета, так что играть на ней было совсем неудобно. Вместо фигур Финн взял настоящие крысиные черепа, которые он собственноручно отчистил и залакировал. Каждый череп он отметил специальным значком, чтобы было понятно, что это за фигура. Слонов обозначил крестами, коней — крошечными конскими головами. А в остальном все черепа были практически одинаковыми. Хотя, если как следует присмотреться, все-таки можно заметить различия. Например, сколотый зуб или мелкую трещинку. Мне всегда нравились эти шахматы. Я не считала их претенциозными или дурацкими. Да, они были странными, даже слегка жутковатыми. Но мне они нравились.
Когда Тоби вернулся с чаем, я как раз вертела в руках один из черепов.
— Сыграем? — предложил Тоби.
Я пожала плечами.
— Если хотите.
Вообще-то, я не умею играть в шахматы, но мне не хотелось в этом признаваться. Я взяла доску и перенесла ее на журнальный столик рядом с диваном.
Тоби заварил чай в белом фарфоровом чайнике, который слегка подтекал, когда из него наливали заварку. Этот простенький чайник не мог даже близко сравниться с русским заварочным чайником Финна. Похоже, мы с Тоби оба об этом подумали, но не стали ничего говорить.
— Сахару? — спросил Тоби, готовясь запустить ложку в пачку с сахарным песком. Финн всегда подавал к чаю кубики рафинада в крошечной металлической вазочке, к которой еще прилагались щипцы в форме когтей какого-то маленького зверька. Тоби, наверное, об этом не знал. И просто захватил с кухни начатую смятую пачку песка.