– Что ж, теперь есть. Предатель. Вылущите его и пристрелите. Тэд Эвер-как-то-там-еще?
– Эверли, золотой ребенок Британского конгресса тред-юнионов, которого готовят к большим должностям. Безупречная центристская политика. Ни даже намека на розоватость, не говоря уже о коммунистических пристрастиях.
– Теперь он ваш. На дыбу его. Смедли или Смидли Тайллер?
Роберт Армстронг протянул ему сигареты. Перси Смедли-Тэйлор: аристократ-землевладелец, богат, окончил Тринити-колледж – чуждый политике извращенец, которому удается делать так, что его отклонения не появляются на страницах прессы, когда он попадается; известный балетный критик, издатель журналов для эрудитов с безукоризненными, неприкосновенными связями в самых высоких и деликатных кругах британской власти. Боже всемогущий, если он советский шпион… Это невозможно! Не будь чертовым идиотом, ты на этой работе слишком много лет, знаешь слишком много секретов, чтобы удивляться по поводу кого бы то ни было.
– Здесь ничего в голову не приходит, белиберда какая-то, но я проверю, Хашеми, – сказал он, не желая делиться этой информацией, не продумав тщательно, как ему следует поступить.
Перемотка закончилась, и магнитофон громко щелкнул, выбросив крышку с кассетой. Хашеми достал ее, положил рядом с другими в нижний ящик стола и тщательно запер его на ключ.
– Тогда разберись с ними по-старинке: пошли к ним человека, Роберт, к ним и к их вшивым друзьям наверху. Они быстро дадут тебе хороший пешкеш, который компенсирует тебе потерянную пенсию. – Хашеми невесело рассмеялся, вставляя в крышку магнитофона новую кассету. – Только сам не ходи или закончишь в темном переулке с ножом между лопаток или с ядом в бокале пива – эти высокопоставленные ублюдки везде одинаковы. – Он очень устал, но тот подъем, который в нем вызывала вся эта волшебная информация, полученная от Ракоци, прогонял потребность во сне. Мы уже выжали из него достаточно, чтобы взорвать Туде ко всем чертям, поставить под контроль курдов, прекратить бунтарские выступления в Азербайджане, обезопасить Тегеран, обезопасить Ковисс – и накрепко утвердить Хомейни у власти, сказал он себе.
– Ты этого хочешь? Что насчет Абрима Пахмуди?
Лицо Хашеми помрачнело.
– Аллах, дай мне возможность разобраться с ним как следует! Ракоци дал мне золотой ключик, может быть, даже к нему. – Он взглянул на Армстронга. – Золотой и для тебя тоже, а? Этот Суслев – Петр Олегович, – который убил великого Роджера Кросса? А?
– Да. Для тебя тоже. Теперь ты знаешь, кто твой враг номер один.
– А что тебе до Мзитрюка, этого Суслева?
– Была у меня с ним стычка много лет назад в Гонконге. – Армстронг отхлебнул холодного кофе, цепляя наживку на крючок. – Он мог бы принести тебе – и мне – больше золота, чем его сын. Он мог бы ткнуть пальцем в Абрима Пахмуди, а если в него, то один Бог знает, в кого еще… может быть, в Революционный комитет? Дорого бы я дал, чтобы побеседовать с Суслевым. Как бы нам это устроить?
Хашеми оторвался мыслями от Пахмуди и снова сосредоточился на опасности, которая грозила лично ему и его семье.
– В обмен ты добудешь мне британский паспорт, безопасный выезд из страны и приличную пенсию – если она мне понадобится?
Армстронг протянул руку.
– Договорились, – сказал он.
Они пожали друг другу руки, хотя ни тот ни другой не верил, что этот жест имеет какую-либо ценность, кроме простой вежливости, оба знали, что выполнят свою сторону сделки, если смогут, но только если на тот момент это будет полезно им самим.
– Если мы его заполучим, Роберт, я контролирую допрос и первым спрашиваю то, что мне нужно.
– Разумеется, ты начальник. – Глаза Армстронга прятали охватившее его возбуждение. – А ты смог бы его заполучить?
– Возможно, мне удастся уговорить Абдоллу-хана назначить ему встречу по эту сторону границы. Ракоци дал нам достаточно, чтобы заставить юлить даже его, хотя мне придется быть очень осторожным… он ведь и один из наших лучших агентов!
– Предложи в обмен информацию о секции 16/а: готов поспорить, он не знает, что они его предали.
Хашеми кивнул.
– Если мы выманим Петра Олеговича через границу, сюда его привозить будет не нужно. Мы сможем выдоить его в нашем месте в Тебризе.
– Я и не знал, что у вас есть место в Тебризе.
– Ты многого не знаешь про Иран, Роберт. – Хашеми затушил окурок сигареты. Сколько времени у меня осталось? – нервно спросил он себя, совершенно не привыкший чувствовать себя дичью, а не охотником. – Знаешь что, пожалуй, дай мне паспорт завтра.
– Как скоро ты сможешь «уговорить» Абдоллу-хана?
– Нам все равно придется действовать осторожно. В Азербайджане тот ублюдок всесилен. – Они повернулись и посмотрели на Ракоци, который шевельнулся и застонал, потом снова провалился в свой кошмар. – Нужно быть очень осторожным.
– Когда?
– Завтра. Как только мы закончим с Ракоци, нанесем визит Абдолле. Ты обеспечишь самолет… или вертолет. Ты ведь теперь большой друг ИВК, не так ли?
Армстронг улыбнулся.
– Все тебе известно, а?
– Только то, что касается Тегерана, ислама, Ирана. – Интересно, подумал Хошеми, что бы сказали Мак-Айвер и остальные иностранцы, обслуживающие добычу нефти, если бы узнали, что заместитель министра Али Киа, недавно введенный в совет Управления гражданской авиации, рекомендовал несколько дней назад провести немедленную национализацию всех обслуживающих добычу нефти иностранных компаний, всех самолетов и вертолетов с иранскими регистрационными номерами, всех авиационных компаний и выдворение из страны всех иностранных пилотов и работников этих компаний.
– Как вы собираетесь обслуживать нефтяные месторождения, ваше превосходительство министр? – спросил он, когда узнал об этом.
– Нам не нужны иностранцы. Наши собственные пилоты будут обслуживать наши собственные месторождения. Разве у нас нет сотен и сотен пилотов, которым необходимо доказать свою преданность? Я полагаю, у вас есть секретные досье на всех иностранных пилотов, менеджеров, директоров и так далее. Мы… э-э… комитету необходимы эти документы.
– Я не думаю, что у нас есть что-нибудь, ваше превосходительство. Эти досье были заведены САВАК, – гладко проговорил Хашеми. – Полагаю, вам известно, что у этих ужасных людей имелось обширное досье на ваше превосходительство?
– Какое досье? На меня? У САВАК? Вы, должно быть, ошибаетесь.
– Может быть. Сам я его не читал, ваше превосходительство, но мне говорили о его существовании. Сказали, что оно было начато более двадцати лет назад. Вероятно, в нем нет ничего, кроме лживых измышлений…
Он оставил замминистра Киа глубоко потрясенным, пообещав, что постарается тайно раздобыть это досье и передать ему, и хохотал все дорогу до Главного управления внутренней разведки. Досье на Али Киа – его досье – действительно охватывало двадцать лет и содержало неопровержимые доказательства сомнительных сделок, ростовщичества, голосования в пользу шахского режима и доносительства вместе с крайне изобретательными – и запечатленными на снимках – приемами половых соитий, при виде которых консервативные фундаменталисты потеряли бы дар речи.
– В чем шутка? – спросил Армстронг.
– Жизнь, Роберт, большая шутка. Пару недель назад у меня в распоряжении были все военно-воздушные силы, если понадобится, теперь я должен просить тебя устроить мне чартерный рейс. Ты договорись о чартере, я получу разрешение. – Он улыбнулся. – Ты передашь мне британский паспорт, очень сильно действительный, как сказал бы Талбот, перед взлетом. Договорились?
– Договорились. – Армстронг подавил зевок. – Пока мы ждем, могу я прослушать последнюю кассету?
Хашеми потянулся за ключом, замер, услышав стук в дверь. Устало подошел к ней и открыл. Его усталость как рукой сняло. Снаружи стояли четыре человека. Один из его собственных людей с побелевшим лицом и трое «зеленых повязок». Вооруженных. Он знал самого старшего из них.
– Салам, генерал, – вежливо поздоровался он. Его сердце готово было остановиться. – Мир вам.
– Салам, полковник. Мир вам. – Лицо генерала Джанана было словно высечено из камня, рот сложился в тонкую линию. САВАК. Он холодно посмотрел на Армстронга, потом достал лист бумаги, протянул его Хашеми. – Вы должны немедленно передать мне задержанного Язернова.
Хашеми взял бумагу, благодаря Бога, что рискнул всем, чтобы захватить Ракоци и быстро протащить его до третьего уровня. «Полковнику Хашеми Фазиру, внутренняя разведка. Срочно. Постановлением Революционного комитета Управление внутренней разведки распускается и весь его личный состав немедленно передается в настоящую организацию под командование генерала Джанана. Вы отстраняетесь от работы до дальнейших указаний. Вам предписывается без промедления передать генералу Джанану задержанного Язернова и все записи проведенных допросов. Абрим Пахмуди, директор САВАМА».
– Этот шпион все еще на втором уровне, и вам придется подождать. Сейчас трогать его опасно и…
– Это уже не ваша забота. – Генерал сделал знак одному из своих людей, который вышел, махнул рукой остальным в коридоре, потом спустился по ступеням в камеру внизу; врач с белым как мел лицом уже был с ними. Когда «зеленые повязки» увидели голого человека на столе, инструменты и то, куда были подсоединены провода, их глаза заблестели. Врач начал снимать провода.
В комнате для допросов наверху Хашеми обернулся к генералу.
– Я официально заявляю вам, что перевозить его опасно. Под вашу ответственность.
– Иншаллах. Просто передайте мне кассеты.
Хашеми пожал плечами, отпер верхний ящик и протянул ему дюжину почти бесполезных кассет с информацией первого и второго уровня.
– И остальные! Быстро!
– Больше никаких нет.
– Откройте второй ящик!
Хашеми снова пожал плечами, выбрал ключ и аккуратно им воспользовался. Если повернуть ключ как следовало, то включалось размагничивающее устройство, которое стирало с кассет всю информацию. Только он и Армстронг знали об этом секрете и о тайной установке второго комплекта записывающих кассетных магнитофонов. «Никогда не знаешь, Хашеми, когда и кто может тебя предать, – сказал ему Армстронг много лет назад, когда они вместе устанавливали эти магнитофоны. – Тебе может понадобиться размагнитить пленки, а потом воспользоваться секретными кассетами, чтобы выторговать себе свободу. В этой игре осторожность никогда не бывает чрезмерной».
Хашеми выдвинул ящик, молясь про себя, чтобы оба устройства работали исправно. Иншаллах, подумал он и протянул генералу восемь кассет. – Они пустые, говорю вам.
– Если так, я приношу свои извинения, если нет… Иншаллах! – Генерал перевел на Армстронга тяжелый взгляд. – Вам лучше поскорее покинуть Иран. Даю вам день и ночь за прошлые заслуги.
Дом Бакравана рядом с базаром. 20.57. Шахразада лежала на животе на кровати, ей делали массаж, и она постанывала от удовольствия, когда старая женщина ласкающими движениями втирала масло в ее синяки и в кожу.
– Ох, осторожнее, Джари…
– Да-да, моя принцесса, – ворковала Джари, ее руки действовали мягко и сильно, убирая боль. Она была няней и служанкой Шахразады с ее рождения, выкармливала ее, когда ее собственный ребенок, родившийся на неделю позже, умер. Два года она кормила Шахразаду грудью, а потом, поскольку Джари была спокойной и мягкой женщиной, теперь вдовой, девочку полностью поручили ее заботам. Когда Шахразада вышла замуж за Эмира Пакнури, Джари перешла с ней в его дом, а когда брак распался, они с радостью вернулись назад. Глупо было отдавать такой цветок человеку, который предпочитает мальчиков, сколько бы денег у него ни было, всегда думала Джари, но никогда не говорила этого вслух. Никогда. Опасно идти против главы дома – любого главы семьи, а уж против такого алчного скареда, как Джаред Бакраван, и подавно, думала она, ничуть не жалея, что его не стало.
Когда Шахразада вышла замуж во второй раз, Джари не переехала к ним в квартиру. Но это не имело значения, потому что Шахразада проводила дни здесь, когда неверный был в отлучке. Все домашние так его звали и терпели его только из-за ее счастья с ним, понятного одним лишь женщинам.
– Ииии, какие же дьяволы эти мужчины, – сказала она и спрятала улыбку, очень хорошо все понимая. Вчера ночью они все слышали ее вопли и плач, и хотя они знали, что муж имеет право бить свою жену и что Аллах позволил ударам неверного встряхнуть их госпожу и прекратить ее ужасное состояние, сама Джари слышала и другие крики сегодня утром, перед рассветом – крики ее и его, пребывавших в саду Аллаха.
Сама она там ни разу не побывала. Другие рассказывали ей о том, как их уносит, и Шахразада тоже, но те несколько раз, что ее собственный муж ложился с ней, доставляли удовольствие ему, а не ей. На ее долю выпало шесть родов, прежде чем ей исполнилось двадцать, и четыре ребенка, умерших во младенчестве. Потом он умер, избавив ее от смерти родами, которая, как она знала, была для нее в противном случае неизбежна. На все воля Аллаха! О да, довольно говорила она себе, Бог спас меня и сделал так, что он умер, и теперь, конечно, он горит в аду, ибо он был грязным богохульником, который молился едва один раз в день. И Бог также дал мне Шахразаду!
Она взглянула на прекрасное тело и длинные темные-темные волосы. Ииии, сказала она себе, какое это благословение – быть молодой, такой влажной, такой упругой, такой готовой – наконец-то – исполнить угодный Богу труд.
– Перевернись, принцесса, и…
– Нет, Джари, это так больно.
– Да, но я должна промять твои мышцы живота и подтянуть их, – хмыкнула Джари. – Скоро они тебе понадобятся очень сильными.
Шахразада тут же перевернулась и посмотрела на нее, забыв про боль.
– О, Джари, ты уверена?
– Уверен бывает только Аллах, принцесса. Но разве у тебя когда-нибудь раньше бывала такая задержка? Разве твоему периоду не давно пора было бы начаться, а тебе – родить сына?
Обе женщины рассмеялись, потом Шахразада откинулась на спину и предоставила себя умелым и заботливым рукам, и будущему, и тому счастливому моменту, который настанет у нее, когда она скажет ему: Томми, для меня честь сообщить… нет, это не годится. Томми, Аллах благословил нас… нет, это тоже не годится, хотя это правда. Если бы он только был мусульманином и иранцем, все было бы настолько легче. О Аллах и Пророк Аллаха, сделайте Томми мусульманином и спасите его от адского пламени, сделайте моего сына сильным, и пусть он вырастет, и у него будут свои сыновья и дочери, и у них – сыновья… о, как же мы благословенны Аллахом…
Она позволила себе расслабиться и уплыть. Ночь была спокойной, падал легкий снег, и стрельбы было мало. Скоро у них будет вечернее застолье, а потом она будет играть в нарды с двоюродным братом Каремом или с Зарой, женой ее брата Мешанга, потом уснет довольная: день прошел хорошо.
Утром, когда Джари разбудила ее, солнце уже встало, и, хотя она немного поплакала от боли, масло и массаж скоро прогнали большую ее часть. Потом ритуальное омовение и первая молитва дня, на коленях перед небольшой домашней мечетью, устроенной в углу спальни, с ее саджада, маленьким квадратным, прекрасно сотканным ковриком для молитвы, с ее чашей с чистым песком и, за ней, четки и ее книга Корана с прекрасными узорами. Быстрый завтрак, состоявший из чая, свежего хлеба, еще горячего, из печи, масла, меда и молока, вареного яйца, как всегда – даже в самые тяжелые дни яйца редко оказывались дефицитом, – потом быстро на базар, в чадре, чтобы повидаться с Мешангом, ее обожаемым братом.
– О, Мешанг, мой дорогой, ты выглядишь таким усталым. Ты слышал про нашу квартиру?
– Да-да, слышал, – ответил он грустным голосом; под глазами у него лежали темные тени. Четыре дня, прошедшие с тех пор, как его отец вошел в ворота тюрьмы «Эвин», состарили его. – Сыновья собаки, все они! Они не иранцы. Я слышал, они из ООП и действуют по указанию этого Революционного комитета. – По его телу пробежала дрожь. – На все воля Аллаха.
– На все воля Аллаха, да. Но мой муж сказал, что человек по имени Теймур, их начальник, сказал ему, что до времени дневной молитвы сегодня мы можем забрать наши вещи.
– Да, я знаю. Твой муж оставил мне записку, перед тем как улететь сегодня утром в Загрос. Я послал Али и Хасана и несколько других слуг с ними, сказал им, чтобы они притворились грузчиками и вывезли оттуда все, что смогут.
– О, спасибо тебе, Мешанг, ты такой умный. – Она испытала большое облегчение. Было бы немыслимо идти туда ей самой. Ее глаза наполнились слезами. – Я знаю, это была воля Аллаха, но я ощущаю такую пустоту без отца.
– Да-да, и со мной то же самое… Иншаллах. – Больше он ничего не мог предпринять. Он все сделал правильно, проследил за омовением тела, которое потом завернули в лучший муслин, затем распоряжался на похоронах. Теперь первая часть траура окончилась. На четвертый день будет еще одна церемония на кладбище, когда они снова будут рыдать и рвать на себе одежды, и все будут безутешны. Но потом, как сейчас, каждый снова взвалит на себя груз бренной жизни: нужно было читать шахаду пять раз в день, соблюдать пять столпов ислама, чтобы обеспечить своей душе дорогу в рай, а не в ад – единственная причина земного существования.
Они молча сидели в маленькой комнате над лавкой, которая еще так недавно была личными покоями Джареда Бакравана. Неужели всего четыре дня прошло с тех пор, как отец вел с Али Киа переговоры о новом займе – который нам каким-то образом нужно будет предоставить, – и Пакнури ворвался сюда, и начались все наши беды. Сын собаки! Это все его вина. Это он привел сюда «зеленых повязок». Да, и он много лет был сущим проклятием. Если бы он не был так слаб, у Шахразады уже было бы пять или шесть детей, и у нас на плечах не сидел бы этот неверный, который делает нас объектом тысячи базарных насмешек.