— Никакого экзамена.
— Вот видишь. А говорят, делал Товкачу экзамен по всем инструкциям, как в школе.
— Выдумка! Профессор колхозом интересовался.
— О! Этим делом он и у нас интересовался. Ну, тогда другое. Просто люди не имеют понятия… — Дядя Вайя поднялся. — А я, видишь, нервничаю. Какой-то большой мастер по парикмахерским из области должен произвести мне экзамен, чтоб дать класс. Теперь без класса никуда не сунешься. Ну, думаю, после Товкача и моя очередь дошла.
— Какой вам класс? — со смешком сказал Пороша.
— Ну, ну, ты не очень, — напустился на него дядя Ваня. — А этот самый санминимум? А всякая другая всячина? А как же! Работаешь возле передовых людей, значит и сам должен быть передовым…
Говорил он долго и обо всем. И о дождях, которые вредят сенокосу, и о каком-то деляге из «Бочкотары», который повадился в район закупать лес по дешевой цене, и о своей тете Фросе, которую никак не может приучить к сельской жизни. «Местечковая баба, что скажешь», — сокрушался дядя Ваня. Пороша устал слушать и, пригласив дядю Ваню на спектакль, поспешил в клуб.
…Перед вторым выходом Пороша осторожно взял Зою за плечи и притянул к себе:
— Не печалься, придет!.. — И, легонько оттолкнув ее, пошел на сцену так же свободно, как заходил в свой птичник.
В одиночестве Зоя предалась воспоминаниям.
Здесь, возле этих самых кулис, впервые прикоснулся к ее плечу Бурчак. Только не так, как сейчас Пороша, а крепко, от всего сердца, и сказал не то шутя, не то всерьез: «Ну и Наталка!.. И где ты такая в наших краях выросла?» На коллективном ужине, который устраивали после спектакля, он сидел рядом, и с той поры, ей казалось, неизменно был с нею, хотя встречались они довольно редко. Ссылался на занятость, и она ему верила, как самой себе. А сегодня… Она вдруг спохватилась, испугавшись, как бы не пропустить свой выход.
Замысловичи знали Зою и сейчас нетерпеливо ждали ее появления на сцене. Всем хотелось хорошенько приглядеться к выбору Бурчака. И она вышла. Но не такая, какою хотели ее видеть, какой была в жизни — стройная, красивая, как весенняя березка на пригорке. Совсем не такая. На сцену вышла пожилая, немного сгорбленная женщина, в длинной юбке, с глубокими морщинами под глазами. Даже голос не совсем чистый и звонкий. Только взгляд настоящей Зои — острый, живой.
Зал был переполнен. Молодежь сбилась почему-то в одну сторону. В первом ряду сидел до блеска выбритый Максим Шайба, рядом озабоченный Артем, сосредоточенная Марта Ивановна и еще много других знакомых. А Бурчака не было.
Зоя все поглядывала на входную дверь — не теряла надежды, что она сейчас откроется и Бурчак войдет. Дверь и в самом деле открылась, но показалась мать Бурчака. Пригнувшись, она прошла на свободное место. А он так и не пришел…
* * *В тот самый вечер, когда в Замысловичах шел спектакль и Зою угнетали невеселые мысли, Евгений Бурчак играл в шахматы со своей соседкой по купе, молодой женщиной, к смуглому лицу которой очень шло зеленое платье с белым воротничком.
— Вы отступаете? — непринужденно, как старая знакомая, сказала она, когда после долгих колебаний он сделал ход. — Это нам на руку. — Голос ее звучал мягко и в то же время энергично и властно.
После нескольких атак, потеряв коня, Евгений понял, что его заманивают на открытое поле, и поспешно выставил заслон из пешек. Но это не спасло его от беды. Иные болельщики злорадно усмехались, другие вполне доброжелательно советовали сдаться, что очень раздражало Бурчака. Только человек в сером плаще, как потом выяснилось, корреспондент, сидевший рядом с противницей Евгения, вел себя солидно и сдержанно. Он искоса посмотрел на толстяка в клетчатой жилетке, который с иронической любезностью предложил Бурчаку свою помощь.
— С разрешения противницы, — не унимался толстяк.
Евгений отрицательно покачал головой и насупил строгие черные брови. Он должен выиграть. Он считал, что имел бы право проиграть, если бы партию предложила она. Но ведь он сам все затеял. Взял у проводника шахматы, обошел несколько купе, разыскивая партнера, а в ответ на ее согласие скептически переспросил: «А вы хорошо играете?» Она сказала: «Так себе». «Вот какое у людей „так себе“», — подумал Евгений, пытаясь разгадать ее намерения.
Снова жертва, но на этот раз вполне оправданная. Противница бросилась защищать фланг, но было уже поздно. Потерев мизинцем красивый, слегка вздернутый носик, она сдалась. Евгений предложил вторую партию, надеясь, что она откажется. Но женщина, встретившись с ним смелым взглядом, охотно согласилась.
Партия опять оказалась острой. Евгений насел на фланг партнерши, но она предупредила опасность и сама перешла в наступление — дерзкое, с выдумками. Бурчак нервничал и, может, потому оборонялся очень плохо.
— Полный разгром! — выкрикнул толстяк, выходя из купе.
— Может, сыграете со мной? — обратился к победительнице корреспондент.
— Устала, — откровенно сказала она.
А когда Евгений пожал ей руку и собрался выйти из купе, она остановила его.
— Посидите. В компании дорога короче… — И нерешительно добавила: — Мы, кажется, садились на одной станции.
— Не заметил, — сказал Евгений, тут же поняв нелепость своего ответа. Правда, поезд стоял одну минуту, посадка была очень поспешной, но мыслимо ли, чтобы молодой человек не заметил такой женщины? Он умолк, тщетно отыскивая возможность загладить свою неловкость. Но его искренность, видимо, понравилась женщине: она одобрительно улыбнулась.
— Вы разве из нашего района?
— Да, — грустно ответила женщина.
Но когда начался разговор о районе, щеки у нее раскраснелись, глаза заискрились мягким блеском. Евгений говорил неторопливо, словно хотел втолковать ей, что представляет собой их район. Болота, торфяники, мелколесье, а пахотные земли совсем никудышные. Никто не думал об их плодородии, всю глину вывернули наверх, и теперь просто больно глядеть на землю: то красная глина, то белый песок… Надо лечить почву. И он рассказал о девушке-студентке, которая занялась этим, но не довела доброго дела до конца, уехала и больше не возвращается к своим интересным опытам.
— Видимо, замуж вышла и обо всем забыла, — заметил корреспондент.
— Может быть, и так, — сказал Евгений. — А жалко девушку — далеко видела.
— А что же с опытом? — не терпелось узнать женщине; она подняла свои смущенные глаза.
— Опыт пригодится колхозу. — Евгений показал на свой самодельный чемодан, стоящий в коридоре у окна против купе. — Вот везу нашу землю в Киев.
— Землю? — удивилась женщина.
— Да, землю. Образцы грунтов на анализ В районе нет ни одной агролаборатории. Сыплем удобрения, а надо ли — никто толком не знает. Вот и везу, чтобы знать, какому полю чего надо.
Он поднялся, подошел к окну. Был зол на себя за то, что разболтался. Подумал: «Что она смыслит, эта выхоленная мещаночка?» Он расстегнул воротник белой сорочки и казался теперь еще более молодым, упрямым В купе все затихли, и никто не отвлекал его от окна. Евгений думал о родном Полесье. Ночные дали манили огнями заводских поселков, серебряными ручейками и притихшими белостенными селами, бежавшими навстречу рассвету.
Проводник объявил, что поезд подходит к Киеву. Утих надоедливый храп в соседнем купе, пассажиры зашевелились, застучали чемоданами. Корреспондент пожал руку Бурчаку, пообещав скоро приехать в Замысловичи, вежливо поклонившись, попрощался с соседкой и протиснулся вперед. Последними выходили из вагона Бурчак и женщина в белом плаще, из-под которого выглядывало зеленое платье.
— Каждый новый человек — это книга, которую интересно прочитать, — сказал Евгений на перроне.
— Я не очень интересная книга.
Он не нашелся что ответить.
— К тому же одну главу из нее вы уже прочли, — загадочно посмотрела она на Бурчака.
— Не совсем понимаю…
Диктор хрипло объявил, что началась посадка на ялтинский поезд.
— Мне пора, — сказала женщина и протянула ему руку. — Прощайте…
— Что ж, всего хорошего. Счастливого пути! — промолвил Бурчак, пожимая ей руку. А она постояла какое-то мгновение, как бы колеблясь, будто желая еще что-то сказать. Но промолчала и сразу затерялась в людском потоке.
Евгений пошел по привокзальной площади, неся в чемодане свою землю, вспоминал подробности разговора в вагоне. Пробуждался златоглавый красавец Киев. Евгений очень любил его, но даже перед этим великолепным зрелищем не мог забыть о своей попутчице. В который уже раз спросил самого себя: «Неужели это она?»
* * *На суходоле травы уже перестоялись. Отцветший чертополох, который никак нельзя вывести, щетинился сухими колючками; пахучая ромашка растеряла свой белый убор и стояла раздетая; немудреные цветы татарника, словно завернутые в паутину, норовили уцепиться хоть за что-нибудь: то набьются в коровий хвост, то прилипнут к овечьему боку и висят, пока их не скинешь.
На суходоле травы уже перестоялись. Отцветший чертополох, который никак нельзя вывести, щетинился сухими колючками; пахучая ромашка растеряла свой белый убор и стояла раздетая; немудреные цветы татарника, словно завернутые в паутину, норовили уцепиться хоть за что-нибудь: то набьются в коровий хвост, то прилипнут к овечьему боку и висят, пока их не скинешь.
Сохнут, чуют старость и, может, поэтому спешат обронить свои никому не нужные семена…
Но на лугах травы созревают медленно и не все сразу, а одна за другой. Идешь лугом, и словно живая радуга после дождя упала с неба к ногам, но ей не дают долго постоять. Все, чем пахнет луг, должно остаться в сене. Сказочные соцветия, в которых столько удивительных тонов, сложат в серые безмолвные копны. Опоздаешь на день-два, и у большинства цветов облетят лепестки, погаснет красный, как огонь, клевер, побуреют зеленые свечи тимофеевки, и сено в копнах будет пахнуть бурьяном, а не медом.
Вернувшись из Киева, Евгений начал готовиться к сенокосу. Накануне вечером достал с чердака старую зазубренную косу — еще отец косил, — направил ее и с безотчетно тревожным чувством стал ждать воскресного утра. Что ни говорите, а чувствуешь себя необычно, когда выходишь на свежий луг с косой. Евгений знал: всех косарей не соберет — в воскресенье трудно созвать людей, — и все же пришел на условленное место в одно время с неугомонным своим соседом Гордеем Гордеевичем. Сходились по одному, по двое. Карп Сила уже пустил на луга сенокосилки, а люди все еще собирались. Последним пришел Антон План. Его никто и не звал — сам пришел. Поздоровался и, тряхнув белым узелком, шутя показал на беззубый рот:
— Мне черствый хлеб есть нечем, пришлось блины печь.
— Ну и молодец, — в тон ему ответил Гордей Гордеевич. — Угостишь и меня своими блинами.
Луг оставили для Карповых сенокосилок, а сами пошли в лес, на поляну. На опушке леса сделали небольшой привал, напились из родничка и разошлись кто куда — у каждого было облюбованное, давно приглянувшееся место. Только Евгений не имел такого места — он косил в лесу впервые, а потому пошел наугад на самую далекую полянку, которую знал еще с детства, когда пас коров. Однако там до него уже побывал косарь — посреди поляны стояла тучная копна, и Евгений должен был искать другое место. Наконец нашел подходящий травостой, и скоро его коса стала перекликаться с другими косами.
Зоя услыхала ее из своего куреня и пошла посмотреть на бессердечного косаря, который ради копны сена вместе с травами уничтожает море красивейших цветов, а вместе с ними и корм, прибереженный ею для телят. Она думала, что это талаевский косарь, и собиралась спровадить его подальше от стана. Не может же она с дедом Евсеем без конца переносить свой курень и все хозяйство на новое место! К тому же тут и подножный корм славный, и родник близко, и Яше с руки подвозить молоко для телят, да и Евгению недалеко — она надеялась, что он непременно придет, как только вернется из Киева. И вдруг этот косарь под самым станом! Услыхав звон других кос, она остановилась: «Ого, он не один!» Жаль, что дед Евсей задержался в селе. Но ничего, она сама спровадит этих косарей, покажет им места еще более богатые, чем эти. Кто же лучше ее знает лес?..
Не замечая Зои, Евгений поставил косу на косовище, достал брусок, очень похожий на горбушку хлеба, и такое стал вытворять, что у Зои дух захватило. Потом, осторожно попробовав лезвие пальцем, снова опустил косу, повел ею, и та люто зашипела в траве.
Зоя постояла под березой, полюбовалась косарем и пошла прочь. «Как же так? — думала она. — Знать, что я здесь, рядом, и не прийти, не проведать? Лучше б я не знала тебя…» Остановилась, послушала. «Коси, коси. Сегодня Пороша весь вечер будет играть для меня на своей гармони, а ты коси! Подумаешь, председатель!.. Пороша тоже мог бы быть председателем. А в самом деле, что, если бы Пороша стал председателем?» — спросила она своих смирных телят, которые уже досыта напаслись и теперь, ища холодка, забились в кошару. Но телята бессмысленно глядели влажными, с большими белками глазами и стояли молчаливые, ленивые. Зоя взяла порожний бидон, выцедила в корытце остатки молока и пошла на дорогу поджидать Яшу, который должен был возвращаться в Талаи. Дождавшись, сказала ему: «Яшка, передай Пороше, что я соскучилась по его гармони». — «А-а-а?!» — Яша растянул рот чуть не до самых ушей, насмешливо присвистнул и так погнал мышастых, что задымилась дорога.
Вернувшись в курень, Зоя поудобнее примостилась на сене и открыла недочитанную книжку, одну из тех, что передал ей Евгений. Книги передал, а сам не пришел. На страницу упала слеза… Но странное дело! Зоя не плакала, а смеялась. Слезы капали, а она улыбалась. «И почему он должен любить меня? За что?..» Слезы расплывались на страницах, как большие дождевые капли на сухой земле, и тут же испарялись, словно были очень горячими…
А в это время Евгений собрался полдничать, и как же он удивился, увидав, что кто-то снял его корзинку с муравейника и повесил на березовом суку. Он слыхал от людей, что муравьиная куча — лучшее место для сохранения несладких продуктов: ни одна зверушка не посмеет приблизиться к кусачим сторожам. Кому же пришло в голову, что муравьи могут съесть сало? Евгений обернулся и заметил на траве следы. Он снял с сучка корзинку, положил на плечо косу и пошел по следу к Зоиному куреню.
Горячая девичья злость проходила не сразу. «Но что же это такое?» — удивлялась Зоя. Вот она выговаривает, упрекает его, а в душе такое странное чувство, что это все зря, что он для нее чужой человек. Иначе зачем же она мучит Порошу? Для развлечения, для потехи?
Заметив Евгения, Зоя выбежала из куреня: «Пойдем отсюда. Сюда могут прийти». Но не призналась, что должен прийти Пороша. Ей не хотелось, чтоб Пороша видел ее с Евгением наедине.
Полдничали на поляне под березой. Оба за этим небогатым полдником стали как-то ближе. Недаром говорят, что стол сближает людей. А корзинка в этом деле, может, и не хуже, а лучше стола. За стол садятся иногда совсем чужие люди, даже враги неплохо чувствуют себя за хорошим столом. А возле корзинки, уж извините, могут сидеть только друзья, что бы в той корзинке ни было. Поэтому у обоих было такое чувство, словно они не раз уже сидели у одной кошелки. И только когда дело дошло до питья, эти приятные мысли рассеялись. Оказалось, что кружки нет, и Евгений с Зоей начали торговаться, кому пить из банки первому. Узнав, что там не вода, а грушевый узвар, Зоя наотрез отказалась под предлогом, что не любит сладкого. Тогда Евгений насильно всунул ей в руки холодную банку. Потом напился сам. И без того приятный напиток после нее показался еще вкуснее.
Евгений показал на муравейник:
— Они не спорили бы, кому пить первому.
— Одна семья… — сказала Зоя, опуская глаза.
— И я о том же думаю.
Евгений стал учить Зою косить. Она еще не встречала такого настойчивого, придирчивого учителя. Он следил за каждым ее движением и все время делал замечания: «Левая нога не так, правая рука не так. Не так, не так!..» Он брал у нее косу и, показав, как нужно держать ее, возвращал. И снова Зоя не так сгибала в колене левую ногу, а Евгений качал головой:
— Все-таки учись, Зоя. Может пригодиться в лихую годину.
В лесу стало тихо, слышался только слабый звон кос на соседних полянах. Дело шло к вечеру. И, словно радуясь этому, в стане весело отозвалась гармонь. Сколько нежных, проникновенных звуков собралось в ней, чтобы вылиться в лесной чаще этим тихим вечером! Нет, не мехи издавали эти звуки, это пело сердце людское…
Положив косу, Зоя вдруг поклонилась своему учителю и проворно скрылась в лесной чаще.
— Вот и пойми ее, эту странную девушку…
Но с ним ведь тоже что-то случилось… Зоя, вероятно, почувствовала это и не зря ушла. Если говорить откровенно, то дед Евсей не хуже Евгения мог бы поучить ее владеть косой. Нет, не этого ждала девушка… Евгений вспомнил недавнюю попутчицу — женщину в зеленом платье, ее замешательство в последнюю минуту, перед тем как исчезнуть в суетливой толпе. Удивительно, что эта женщина живет в его районе… Он поднял косу, повесил порожнюю корзинку на косовище и пошел к роднику. Там уже сидели все косари. Рядом, на дороге, стояла черная, потрепанная «эмка» председателя райисполкома, а сам он беседовал о чем-то с усталыми, неразговорчивыми замысловичанами.
— Что ж ты, братец? — сказал Стойвода Евгению вместо приветствия. — Мы район будоражим, все ссылаемся на тебя, а ты не куешь и не мелешь.
— Вы о Вдовьем болоте? — догадался Евгений. — Выйдем. Сено соберем и выйдем сразу всем колхозом. Вот только как наши соседи? Мы ведь на них влияния не имеем.
Косари ждали ответа. Болото большое, и одним Замысловичам с этим мрачным великаном не справиться…