Они вошли в избу. Двое стали у дверей, прислонясь плечами к косяку, один сел на табуретку напротив Козлова.
— Здорово, что ли, Леший.
Человек назвал его старой блатной кличкой, значит, это были или менты, или блатные.
— Моя фамилия Козлов.
— Да ты не дергайся, мы не менты. Тебе от друзей привет.
— За ксивенку спасибо, что дальше?
— Что ты с ним разговариваешь, — зло выдавил один из стоящих у дверей, — что мы перед каждым блатным будем кланяться.
Козлов сразу понял, кто они такие. Это была новая формация преступников, вылезшая из подполья в последние годы. Это не старые блатняки, а гангстеры — безжалостные беспредельщики.
— Где золото? — спросил старший.
— А тебе зачем? — усмехнулся Козлов.
— Потом объясню.
— Вот потом и поговорим.
— Слушай меня, Козлов, ты сейчас отдашь все, что намыл и припрятал. Потом половину будешь отдавать в казну, а половину нам.
— А если не отдам?
— Тогда мы заставим тебя отдать, — старший потянул из кармана пистолет.
Козлов понял, чем кончится этот разговор. Утюг здесь включить негде, но костер развести на улице можно запросто. Он не стал ждать, когда пистолет направят ему в грудь, и выстрелил.
Картечь отбросила старшего к стене, грохот заложил уши.
Один потянул из-под куртки десантный автомат, но второй ствол обреза вновь выплюнул картечь, и он рухнул у двери.
Третий дважды выстрелил в Козлова из пистолета, и пуля больно обожгла левую руку.
Козлов бросился на пол, рванул с лавки двустволку.
Третий выстрелил еще дважды и выскочил на поляну.
Взревел вертолетный двигатель. Человек в кожаной куртке бежал к машине, сгибаясь в струях воздуха.
Козлов схватил карабин и выбежал на крыльцо.
Из вертолета ударила длинная автоматная очередь.
Пули как ножом срезали кусок бревна.
Козлов упал на землю, вскинул «Барс». В оптику прицела прыгнул вертолет, перекрестие легло прямо на черный проем люка.
Козлов нажал на спуск, и вертолет, словно спугнутый выстрелом, начал взлетать.
А человек в кожаной куртке еще бежал к нему. Он нырнул и уцепился за трап.
Вертолет пошел над кромками деревьев, и Козлов вскинул карабин, стараясь снять висевшего, как птицу, — влет.
Но вертолет пошел совсем низко над кронами деревьев, висящий человек ударился о них и рухнул на землю.
— Суки!
Козлов вскинул карабин и выпустил вслед вертолету еще одну пулю.
Он никогда не бывал за границей. Да и не смог бы туда попасть в другое время, уж слишком сложные отношения у него сложились с карательными органами. А теперь шалишь, время другое, они вышли из подполья. Вышли с деньгами, накопленными тайной цеховой деятельностью. Теперь Сергей Третьяков был генеральным директором совместного предприятия «Антик».
На венском вокзале Норд его ждал компаньон доктор Вальтер Штиммель, маленький, юркий господин, одетый по последней моде.
Рядом с ним стояла красивая молодая женщина, переводчица Эдита.
— С приездом, — сказал Штиммель, — как ваш вояж, Сергей?
И Третьякову стало не по себе, он и его ребята даже представить не могли, что этот человек так хорошо владеет русским. Поэтому и говорили при нем что хотели.
— Не удивляйтесь, — засмеялся Штиммель, — я выучил язык специально к вашему приезду.
Эдита вручила цветы, мило улыбнулась и взяла Третьякова под руку.
— Сейчас мы вас отвезем в отель, отдохнете после дороги. Потом обед и первая деловая встреча.
На площади у вокзала доктор Штиммель сел в свой «мерседес», а Третьяков с Эдитой поехали в отель «Цур Штадхалле» на Хаденгассе, 20.
Конечно, это был не тот шикарный отель, который Сергей Третьяков видел в видеофильмах, но все же.
И номер у него был неплохой. Красивая мебель, холодильник с мини-баром, телевизор, мелочи всякие приятные в ванной комнате.
Не так он представлял себе первую встречу с Европой, совсем не так. Он думал, что это будет праздник. Сергей очень волновался, пересекая границу, и, когда поезд остановился на первой станции и он увидел надписи на фронтоне здания, железнодорожников в чужой форме, ему захотелось кричать от радости.
Всю жизнь до этого дня он мучительно завидовал людям, которые в Доме кино или журналистов могли небрежно бросить: «Сгонял на три дня в Париж» или «Надо тащиться в Англию на месяц, надоело чудовищно».
Он часами разглядывал альбомы с видами городов, туристские карты, завистливо глядел передачи «Клуб кинопутешественников». Его не интересовали ни саванна, ни джунгли — только города. Любые, маленькие и большие. Но города, манящие прыгающей рекламой и блеском витрин.
Он пообедал в ресторане отеля, поднялся в номер, включил телевизор и уснул под незнакомую речь милой дамы в очках, которая вела видовую передачу.
Его разбудил звонок.
— Сергей, — голос Штиммеля был бодр и радостен, — ну как отдохнули?
— Прекрасно.
— Сколько вам нужно на сборы?
— Десять минут.
— Через пятнадцать минут жду вас внизу.
В машине Штиммель сказал:
— Мы едем на гору в Гринциг. С этого места и началась наша Вена. Там множество ресторанчиков халигеров, это деревенская еда, лучший стол в Вене. Туда, если успеет, подъедет наш американский компаньон.
Ресторанчик был весь оплетен зеленью, простые столы, покрытые клетчатыми скатертями. Обстановка обычная, но именно в этой обычности и скрывалось нечто весьма не простое.
Народу почти не было. Только за одним столиком сидела пожилая пара.
Немножко не так представлял себе Сергей Третьяков первое посещение кабака на Западе. Совсем не так, составив представление о здешней жизни по видеофильмам, рекламным плакатам, рассказам и книгам. Причем читал он в основном детективы.
Они только сели, как молчаливый официант сервировал стол.
Они пообедали, разговор вязался вокруг каких-то совершенно немыслимых пустяков и ничего о деле. А Сергей ждал именно этого серьезного разговора, понимая прекрасно, что не для этого его позвали в этот прекрасный город, поместили в номере и кормят в ресторанах.
Последнее время нечто странное начало происходить в их работе, дело шло так, словно кто-то невидимый, но сильный поворачивал ее совсем в другую сторону.
Сергей Третьяков не был ангелом, но когда государство дало ему возможность честно и много работать, получая за это хорошие деньги, он не хотел иметь никаких левых дел. Честно говоря, его удивил Штиммель, ни разу не спросивший его о смерти Мауэра, и это тоже настораживало Третьякова. Они так и не дождались нового партнера.
В номере он достал из мини-бара пива, открыл, налил в высокий стакан, глядя, как лопается пена. Потом сделал глоток и решил завтра же уезжать. Ни с чем не сравнимая тревога охватила его.
Он включил телевизор, показывали какой-то фильм из красивой жизни, в чем суть — он ухватить не мог по причине незнания языка. И, глядя на мужчин во фраках и женщин с обнаженными плечами, он думал о том, почему пришло к нему чувство дискомфорта.
Боялся он чего-то? Пожалуй, нет. Он получил «образование» на улице, в проходных дворах знаменитой Бахрушинки, потом добавил знаний в секции бокса, в кабацких драках, в поездках по ночной Москве, во время гулянок в период застоя и парадности. О нем говорили: «Крутой».
Так что же беспокоит его?
Фильм уже подходил к концу, когда в дверь постучали.
Сергей открыл.
На пороге стоял Ромка Гольдин. Давнишний знакомец, тертый, битый московский парень, бросивший родной Столешников ради сытой американской жизни.
И хотя в Москве не были они так уж близки: ну в кабаках виделись да на футболе, а иногда грелись в одной сауне, здесь они обнялись как самые добрые друзья.
После первых приветствий уселись как следует, закурили.
— Ну как ты, Сережа? — спросил Гольдин.
— Как видишь.
— Вижу, вижу, — хохотнул Роман, — во всем дорогом и красивом. Значит, есть бабки.
— Есть немного.
— А зелень?
— С этим похуже, но есть.
Сергей с интересом разглядывал московского знакомца. Шелковый костюм, рубашка темно-синяя, невесомая совсем, мокасины целое состояние стоят, цепочки золотые на шее, браслет золотой, часы и говорить нечего. Безвкусно, но дорого. Кричаще дорого. Видимо, нужно Гольдину показать, что богат он, очень богат.
— Значит, это ты должен был с нами обедать сегодня? — спросил Третьяков.
— Не успел я к вашему столу, так что мы отдельно поговорим.
— Давай, только что может тебя в нашем тихом бизнесе заинтересовать?
— Правильно ты сказал, тихий бизнес. Именно такой мне и нужен.
— У тебя есть предложения?
— Есть. Ваша фирма имеет право внешнеторговой деятельности?
— Конечно. Мы можем поставить тебе любое количество наших изделий…
— Конечно. Мы можем поставить тебе любое количество наших изделий…
— А они не нужны мне. Мы организуем новую фирму.
— Не понял.
— Очень просто. Ваше СП останется таким же, как и было, только я войду туда партнером.
— Значит, мы будем советско-австрийско-американским предприятием?
— А зачем тебе понт этот? Останетесь, как и были, а я через Штиммеля вложу в вас деньги.
— Много?
— А сколько хочешь.
— В какой валюте?
— А какая тебе нужна?
— Понимаешь, — Сергей встал, подошел к окну. Тихая, почти пустая улица. Машины вдоль бровки тротуара, светятся огоньки маленького бара, одинокий прохожий идет неспешно.
Покой, мир, тишина.
— Понимаешь, Роман, мне же любые деньги не нужны…
— Значит, Сергей Третьяков стал честным, — засмеялся Гольдин, — а не ты ли через дружка из горкома, помощника Гришина, доставал машины и продавал их?
— Я.
— Так что же ты из себя целку строишь?
— А я не строю, Рома. Просто мне держава впервые дала возможность честно заработать, сколько я хочу.
— Видно, немного ты хочешь, Сережа, если киваешь на державу. Конченое твое дело.
— Какое уж есть.
— Ну ладно. — Гольдин встал, открыл бар, достал маленькую бутылочку шампанского. — Кстати, ты нашего шампанского не привез?
— Нет.
— А жаль, любимый напиток, никак не могу привыкнуть к ихнему, уж больно сухое.
— Так оставался бы в Москве.
— В Москве. — Гольдин открыл бутылку, налил шампанского в фужер, выпил залпом, зажмурился. — В Москве за мной уже менты ходить начали. Так-то было в родной столице. Ты в следующий раз привези нашего шампанского, конечно, если мы договоримся.
Последнюю фразу Гольдин произнес со значением, не просто так произнес.
— А о чем мы должны договориться? — Сергей уловил его интонацию.
— О главном, друг Сережа, о главном. Чем будет заниматься наша фирма…
— У нашей, — Третьяков сделал ударение на слове «нашей», — есть уставная деятельность.
— Реставрация антиквариата и поделки под старину? — засмеялся Гольдин. — Да знаешь ли ты, президент с советской стороны, что давно бы вы сгорели с вашей туфтовой мебелью, иконами-подделками да ковкой дерьмовой, если бы умные люди ваш бизнес не направляли.
— Ты что имеешь в виду? — внутренне холодея, спросил Третьяков.
— Ты что, действительно идиот или прикидываешься? Бабки брал, зелень брал и ничего не знаешь?
— Я не брал никакой зелени ни у кого, понял!
— Вот тебе и раз, а этот, ну коммерческий ваш…
— Лузгин?
— Именно. Он сообщал, что все в порядке, все в доле.
— Слушай, о чем ты говоришь, — Третьяков вскочил, надвинулся на Гольдина.
— Ты не дергайся, спокойнее, — Гольдин отодвинулся вместе с креслом, — не надо резких движений. Запомни, что ты да дурачок этот австрийский были просто фрайерами подставными.
— Ты имеешь в виду Мауэра?
— Его.
— Значит, он вам мешал?
— Не об этом речь. — Гольдин встал, подошел ближе к дверям. — Ты будешь заниматься настоящим делом?
— Что ты имеешь в виду?
— Уже год, как через вас идет к нам дефицитное сырье: титан, алюминий, бронза, ну и золото, конечно.
Сергей больше не стал слушать, он шагнул к Гольдину и ударил его.
Роман, зацепив по дороге стул, отлетел к дверям.
И сразу же в номер ворвались четверо крепких, спортивного вида ребят.
Одного Третьяков отправил в нокаут сразу же, второго достал по корпусу, и тот осел по стене, глотая ртом воздух.
Но вдруг словно что-то обрушилось на него, в глазах закрутились огненные колеса, последнее, что он услышал, — голос Гольдина:
— Не здесь, Ефим, не здесь…
Пришел он в себя в машине и понял, что сидит на заднем сиденье у дверей, а левее его кто-то, чье лицо он не мог разобрать.
Голова раскалывалась от боли, все тело ломало.
Третьяков посмотрел на дверь, предохранительная кнопка была поднята.
Машина начала замедлять движение на перекрестке, и тогда Сергей, собрав остатки сил, рубанул сидящего рядом с ним по горлу, всей силой надавил на ручку двери, распахнул ее и вывалился на улицу.
Вахмистр, старший патрульной машины, увидел, как из черного «форда» вывалился на асфальт человек. Вахмистр еле успел свернуть, чтобы патрульный «мерседес» не наехал на упавшего.
«Форд» затормозил, из него выскочил человек с автоматом «Штеер-МП 49».
Видимо, он не привык обращаться с австрийским автоматом, и эти несколько секунд заминки дали полицейским возможность выскочить из машины и достать пистолеты.
Лежащий на асфальте человек медленно пополз в сторону. Первая автоматная очередь ушла в асфальт рядом с ним.
Вахмистр Шольц трижды выстрелил, и человек с автоматом рухнул.
Падая, он продолжал жать на спуск, и пули полоснули по витрине магазина.
Посыпались стекла.
Дико закричал кто-то.
«Форд» рванул на красный свет, ударил бортом синюю «вольво», и она закрутилась, как детский волчок.
— Вызови «скорую» и подкрепление, — скомандовал вахмистр напарнику.
Патрульная машина, взвыв сиреной, рванулась в погоню.
Капитан Эрик Крюгер прибыл на место происшествия за несколько минут до машины «скорой помощи».
— Вот этот убит, — шуцман показал на труп, лежащий на проезжей части, — второй, выбросившийся из машины, чуть задет пулей и, видимо, сильно пострадал при падении. Ранен прохожий.
— Кто это? — спросил Крюгер.
Шуцман протянул капитану советский паспорт.
— Русский?
— Да.
— Любопытно.
В машине Крюгера раздался зуммер радиотелефона. Капитан взял трубку.
— Машина «форд» с мюнхенскими номерами обнаружена на углу Рюдегерштрассе и Тиллес. Преступники скрылись.
Кафтанов достал пачку «Мальборо», протянул Корнееву.
— Кури.
— Совесть не позволяет.
— Это как же?
— А так же, каждая сигарета в рубль двадцать обходится.
— Пусть тебя совесть не мучает, племянник два блока привез из Канады.
— Вот и толкните их за пятьсот рублей.
— Интересная мысль, но ты кури спокойно.
— Разве что.
Они закурили, помолчали немного.
— Чего я тебя позвал, Корнеев. Ты за время следствия немного профессионализм утратил, так я решил помочь.
— Спасибо, конечно, это вроде как всей моей группе подарок.
— Точно. Вот первая, совершенно сумасшедшая версия. Телекс из Сочи. В горотдел ночью пришел человек, представился как офицер венской криминальной полиции Крюгер и рассказал, что видел в Сочи некоего Лебре, наемного убийцу, разыскиваемого Интерполом. Дежурный опер Чугунов все проверил, ни в одной гостинице Лебре не останавливался. Крюгер предупредил, что он может быть под другой фамилией. Правда, Чугунов по рассказу Крюгера составил словесный портрет. Местные ребята выяснили, что в гостинице он не останавливался действительно. Стюардесса одного из рейсов на Москву показала, что похожий человек действительно летел в их машине. Если это Лебре, то он прибыл в Москву утром в день убийства Мауэра.
Корнеев слушал не перебивая. Он еще никак не мог привыкнуть к новым понятиям, вошедшим в повседневную работу сыщика: наемный убийца из-за бугра, совместное предприятие, инофирма.
— Ты меня слушаешь, Корнеев? — спросил Кафтанов.
— Так точно, только врубиться никак не могу в это чудовищное переплетение.
— Что делать. Строим Общеевропейский дом, а в каждом доме свои порядки, это тебе не карманников в ГУМе ловить.
— Лучше уж карманников.
— Пиши рапорт, рассмотрим.
— Да я уж лучше подожду.
— Слушай дальше. Мы разослали словесный портрет на КПП. Воздух, железная дорога, вода. Пока ответа нет. А вот пистолет объявился.
— Где?
— В тайге, под Иркутском. Группа московских «бойцов» пыталась у старателя золотишко отнять. Вот тебе протокол допроса. Изучай. Что с машиной?
— Пока глухо, но одна зацепка есть.
— Ты с оружием ходишь?
— А зачем оно мне?
— Запомни, Игорь, время благостных блатняков, уважавших ментов, кончилось. Это безвозвратно. Ушла патриархальность, и на смену ей пришли крутые, безжалостные люди. Так что помни об этом. Пошли завтра Логунова в Иркутск.
А вечер-то какой выдался. Тихий, прохладный, задумчивый какой-то вечер. Игорь вошел в лабиринт дворов и только одному ему ведомым путем, через сквозные подъезды, через узкие щели арок, через дыры в заборе, вылез на пустырь, где и начинался гаражный город.
Город не город, а пристанционный поселок он напоминал. Где-нибудь в глубине России возникали такие поселки обычно около узкоколейки.
И горели огоньки в этом поселке, правда немного по позднему времени, но горели.
И прыгал свет над Женькиным гаражом, менял цвета в сумерках. Красный, синий, зеленый, белый. Поставил Звонков у себя установку для светомузыки. Вот на этот-то свет и шел Корнеев.