Солнечный круг неторопливо обходил увенчавшую вершину холма белоснежную базилику Сакре Кёр. Напротив женщины мужчина потягивал из бутафорского патира местное вино, купленное на небольшом рынке вместе с ним прямо у торговцев. На нем была мушкетерского покроя белая сорочка с огромным отложным воротником, с широкими рукавами, с алмазными запонками в манжетах. Вокруг загорелой шеи переливалась отшлифованными гранями золотая цепочка «кардинал». Волосы были расчесаны на модный пробор, виски и брови подстрижены. Во всем благоухающем облике чувствовалась рука парикмахера из элитного салона. Вид у него был благодушный, располагающий к беседе. Такое же вино поблескивало и в глиняной кружке его собеседницы, в этот чудный вечер вышедшей на веранду в брючном костюме цвета морской волны. Пальцы унизали оправленные в серебро загадочные агаты, в отливающих атласом ушах светились светлым металлом длинные агатовые подвески. С высокой шеи спускалась под вырез прекрасно скроенной жилетки без рукавов длинная серебряная нитка агатовых бус. Она отпивала вино небольшими глотками, некоторое время смаковала под языком. И, не скрывая блаженства, неспешно отправляла дальше. Снова смачивала губы, медлила и глотала. Наконец, мужчина отставил кубок, ногтем постучал по дну коробки с сигаретами. Женщина отодвинула кружку тоже.
— Как твои дела? — промокая подбородок салфеткой, первой нарушила молчание она.
— Пока все о, кей. Заключили новый договор, — прикурив, спокойно откликнулся он. — Небольшой, на несколько сотен тысяч.
— В долларах или в евро? Прости, что влезаю не в свои дела. Доллар заскользил вниз.
— В американской валюте на этот год сделки мало кто заключает. В евро, конечно.
— Почему на этот год?
— Бушу надо избавиться от внутренних напряжений в своей стране, — развел руками собеседник. — Хотя, это обыкновенная игра и все заранее предопределено.
— Извини, не поняла. Ты хочешь сказать, что можешь ясно представить будущее своего бизнеса?
— Именно. Христианство — ислам, доллар — евро. Мир состоит не только из естественных противоречий, но и из созданных искуственно, — мужчина глубоко затянулся, посмотрел на женщину. — Понимаешь, бразды правления этого разнообразия в одних руках, потому что хозяин один. Изменить ситуацию могут лишь непредвиденные обстоятельства. Иногда кажется, что буквально все учтено и заранее спрогнозировано. Кроме единственного.
— Война?
— Нет. Она, как раз, под контролем, — собеседник выпустил вверх густой клубок дыма. — Любая, в любой точке земного шара.
— Ты меня интригуешь, — женщина прищурила зеленые глаза, повертела в руках замысловатую серебряную зажигалку, с которой не расставалась.
— Абсолютно не думаю. Если интересно, попробую растолковать. — пожав плечами, снисходительно ухмыльнулся мужчина. Заметив утвердительный кивок, продолжил. — Как бы то ни было, человечество со своими правителями уже определилось. Ясно, какая нация — народность, страна–республика занимают первое место. Кто из них второе, кто третье, кто вообще на низшей, а кто на высшей ступени развития. А вот матушку природу обуздать до сих пор не удается. Примером тому может послужить недавнее наводнение в юго–восточной Азии, когда за считанные минуты погибло больше четверти миллиона человек.
Уйдя в себя, женщина зябко передернула плечами. Над столом не надолго зависло молчание, насторожившее собеседника.
— Мне страшно до сих пор. Ничто, никакая мышиная возня, не стоят тех трагических мгновений, — тихо сказала она. — Наверное, так начинался описанный в Библии потоп.
— Тогда на этой теме ставим точку, — с беспокойством взглянув на нее, свернул рассуждения мужчина. Стряхнув пепел, некоторое время бегал глазами по предметам на веранде, не зная, на чем задержаться. Спросил. — Кстати, ты когда–нибудь фотографировалась у стены любви? Я имею ввиду предыдущие твои приезды сюда.
— У какой стены любви? — подняла голову женщина. Натянуто улыбнулась. — О чем ты хочешь намекнуть?
— О стене любви и толкую, — заметив ее оживление, заторопился мужчина. — Она всего в тройке кварталов от нашей гостиницы. На ней на всех языках мира написаны признания в любви человека к человеку, мужчины к женщине. И наоборот. И только в любви.
— Господи, я подумала, что у тебя крыша съехала, — облегченно вздохнув, рассмеялась собеседница. — В Амстере есть улица Красных фонарей. По ней я бродила не раз. А в Париже…
— Я имел ввиду не это!
— Поняла. Конечно, в первый же приезд, — с готовностью закивала она головой. — На этой стене среди прочих есть надпись, скорее всего, на индейском языке. «Нимицтлацотла», кажется. Забавная такая.
— А мне запомнилась на белорусском — «Я кахаю цябе». И еще «Церетлек». На турецком, наверное.
— Озадачил, милый, — вновь расхохоталась женщина. — Не знаю, почему мелькнула мысль о Елисейских полях с мраморным фронтоном одного из зданий, где со времен Марии Медичи проживала и тасовалась аристократическая знать, — вытащив из дамской сумочки кружевной платочек, она под довольным взглядом партнера вытерла выступившие слезы. — Этот проспект в Париже имеет такое же значение, как Невский в Питере, Арбат в Москве. Сад Тюильри, улица Риволи, Гран Кур. Кажется, недавно я бродила между каменными цветами из древних строений. Площадь Клемансо, кони Марли скульптора Гийома Кусту, бесподобный вид на мост Александра Третьего. Большой и Малый дворцы… Это же променадные места. В том числе и парижской богемы.
— В том числе и… Не ожидал, что ты такая озабоченная, — надув щеки, озорно подмигнул собеседник, имея ввиду первоначальное замешательство собеседницы.
— Сама опешила, — согласилась подружка. Сложила платочек обратно в сумочку. — Кстати, не пора ли нам снова окунуться в историю о Докаюроне? Ведь ты обещал, — напомнила она о договоре. — К тому же, солнце зашло за базилику Сакре Кёр, художники в черных беретах сложили мольберты. Монмартр накрывают вечерние тени, по моему, самое подходящее время.
— Не возражаю, — поудобнее устраиваясь в складном кресле, признал доводы справедливыми мужчина. Он был рад, что сумел увести не слишком приятный разговор о своих делах, о политике, о мировых катастрофах в сторону. Он любил эту женщину, был счастлив, что она не отказалась полететь с ним. Протянув руку, взял прохладный кубок. — Один живительный глоток вина из рукотворного патира, и я готов продолжить повесть о сексуальной любви мужчины к женщине. Хоть до завтрашней зари.
— Так напрягаться не стоит, дорогой. Достаточно послушать до первой звезды, — лукаво повела продолговатыми очами собеседница. Не преминула подзадорить. — А потом ты вспомнишь о моей озабоченности.
— О-о, об этом обязательно…
…Итак, до самого утра Дока не мог придти в себя от охватившего его замешательства, связанного с тем, что член перестал реагировать на что бы то ни было. Он словно омертвел…
За это время конопатая бестия успела выспаться, сходить в туалет и приложиться к недопитому стакану с водкой. После чего снова забраться в постель, полапать пятерней между ног у Доки, пытаясь разбудить спрятавшийся под шкурку писюн. Но тот упорно не подавал признаков жизни. Дока было настроился заныть снова о приключившейся с ним вопиющей несправедливости. Отмахнувшись как от комара, подружка повернулась задницей, захрапела с новой силой. И он затих. Дом походил на свинарник. В нем не только посвистывали, похрюкивали, попукивали на разные лады, но от тошнотворного сивушного запаха с прокисшей едой, от перегара, невозможно было дышать. К тому же, печка без лежанки, к задней стенке которой привалился седобородый дед, без очередной порции угля заледенела совсем. Холод забирался под одеяло, пощипывал пальцы на ногах. Как ни старался Дока зарыться в ватные складки, скоро и нос с ушами засвербили от прихватившего их мороза. Еще раз попробовав растеребить писюн и не добившись результата, всю ночь не сомкнувший глаз, он сунулся под мягкий бок конопатой партнерши, заснул как убитый.
Когда очнулся, праздник в доме продолжался в полный рост. За столом расположилась вся дружная компания. Весело гудела от пламени печка, покряхтывал над горячей картошкой дед, рядом с ним копошился в тарелке с маринованными огурцами знакомый грузчик. Как ни в чем не бывало пересказывали друг другу разные истории конопатая бестия и сестра знакомого. Но главное было не в этом, а в том, что член у Доки торчал костяным мослом. Желание снова побывать в половой щели, в которую наконец–то проник, не встретив того самого пугающего препятствия, расстрельной пленки, вспыхнуло с такой неистовой силой, что не было возможности его удержать. Угнувшись под одеялом, он попытался удовлетворить себя привычным способом. В этот раз занятие онанизмом показалось мерзким, противным. Руки сами отпали от писюна. Высунувшись из–под одеяла, Дока негромко позвал ночную подружку. Наконец, та расслышала, повернув лохматую голову, полупьяно скривила губы:
— Чего тебе, студент? — обратилась к малолетке. — Импотент долбаный, обляпал спермой марусю, а довести дело до конца так и не сумел. Отвалился у него, видите ли.
— Отвалился?..
Дока услышал, как злорадно засмеялась сестра грузчика. Подумал, что с самого начала надо было подкатывать к малолетке, а не клевать на умудренную опытом конопатую дрянь. Тогда, если бы даже не получилось, дружба продолжилась бы, осталась бы возможность узнать, что это такое, о чем взахлеб молотят пацаны. А после такой ночи ему сказать будет нечего, одни слякотные звуки, да страх, что продолговатые дольки всосали и откусили прибор целиком. Ведь по первым впечатлениям так и выходило.
Отбросив одеяло, Дока оделся, подсел к столу, осознавая, что упускать возможность совсем не стоит. Среди институтских барышень светит напороться лишь на неприятности, здесь же никто, никому, ничего.
— Пей, — подсунул под руку стакан с водкой грузчик.
— А винца вчерашнего нет? — осмотрелся Дока. — Вроде, голова не болит.
— И не будет, — зло сверкнула глазами в его сторону малолетка.
— Ослиной мочи могу принести, — совсем распоясалась конопатая. — От нее, говорят, оглоблей торчит.
— С утра колом стоял, — ухмыльнулся Дока. — Я ж тебя позвал.
— Что ты гонишь, — взвилась конопатая стерва. — Когда утром поднималась, специально по яйцам прошлась. Колом… куколка тряпичная. Хэт, студент задроченный.
— Не трогайте парня, он в институте учится, не в пример вам, лахудрам, — втупился дед. — Опохмелись–ка, родимый. Винца, правда, нет. Закончилось.
К вечеру Дока нажрался до поросячьего визга. Как ни пытался уговорить конопатую повторить постельный эксперимент, она отказалась наотрез. Одинаково поступила малолетка, поставившая себя так, словно его для нее больше не существует. Лишь когда собрался уходить, подала шапку, проводила до дверей. В доме снова все спали вповалку. Дед примостился у задней стенки остывающей печки, конопатая дрянь за занавеской похрапывала в обнимку с грузчиком. Делать оказалось нечего. Переступив порог, Дока поскользнулся, ударился позвоночником о заледенелый бугорок. Долго лежал, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, различая, как враз норовят отказать руки и ноги. Сестра грузчика не уходила, стояла возле открытой двери. Затем помогла подняться и поддерживала до калитки на улицу.
— Больше не заявляйся, — бросила в спину все равно.
В тот день он не помнил, как добрался до общежития, как потом выворачивало наизнанку. Он вываливал желудок в унитаз, взлаивая от жгучей боли в середине спины. От неминуемой парализации, скорее всего, спасла водка, разогревшая и размягчившая суставы. Долго ощущал он ушибленное место, дававшее знать о себе и через годы. А тогда, по прошествии нескольких дней, снова напросился в гости к забухавшему по черному грузчику. Но как ни пытался уломать малолетку переспать с ним, ничего не получилось. Как отрубило.
Глава шестая
Может быть, это упорство послужило поводом для подыскивания пары. Не замечавший никого вокруг, Дока вдруг наткнулся взглядом на миниатюрную первокурсницу. Крепко сбитая куколка с полными губами, аккуратным вздернутым носиком и яркими васильковыми зрачками под невинными ресницами не раз задерживала на нем свое внимание. Мимо пробегали девочки постройнее, покрасивее, с правильными чертами лица. Главное, поумнее. Они не отказывали ни в дружбе, ни в более серьезных планах на будущее. Но судьба знала, кому кто на данном этапе нужен. Дока увлекся, по настоящему. А когда выяснилось, что девочка невинна не только внешне, но и на самом деле, он перестал от нее отходить.
В походах в кино, на студенческие танцы, незаметно пролетело три месяца. За это время ни он, ни она, толком не научились целоваться. На дворе вовсю распустилась весна, кружили головы сирень с черемухой, на газонах пахли медом желтые ромашки с пестрой мелочью. Играло зарницами младенчески чистое небо. Однажды, когда после лекций они бродили по зеленым улицам вечернего города, Людмила — так звали девушку — призналась, что именно сегодня у нее день рождения. Не тот, который они отметили в феврале, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Не паспортный. В этот день ее нарекли именем. Почему не смогли раньше? По разным причинам, в деревне, ведь, даже регистрировали не сразу. По такому поводу не грех пропустить по маленькой стопочке. Где взять, если магазины закрылись, и где примоститься, если милиция ездит кругами? Она взяла ключ от теткиной квартиры, живущей вон в том пятиэтажном доме. В холодильнике бутылка водки и закуска. Тетка? Она в отпуске, уехала в деревню. Дока успел привыкнуть, что подружка не пропускала праздников без стопки. Так было заведено в их в большой семье. Женщины выпивали рюмочку, изредка две, мужчины сколько хотели. Ему нравилось подшучивать, когда она выпьет и немного расслабится. Трогать за налитые груди, за платье ниже пояса, сквозь которое прощупывалась резинка от трусов. Она сердилась, отпихивала руки, но не прогоняла, и сама не уходила. За время дружбы он все реже занимался онанизмом, словно хватало ощущений и тепла, исходящих от нее, здоровой крестьянской девушки, фигурке которой позавидовала бы любая гимнастка. За весь период знакомства он ни разу не попытался настоять на своем. Впрочем, это было бы бесполезно. Выросшая в суровых условиях беспрекословного патриархата, крестьянка твердо знала, что можно, а что запрещено под страхом вечного позора.
В квартире действительно никого не оказалось. Быстренько накрыв стол в небольшой горнице, девушка выставила на середину запотевшую бутылку водки, тарелки с нарезанной заранее колбасой, салом, салатом из капусты, огурцов, помидоров. Принесла хлебницу и две рюмки. Внутренне содрогнувшись, Дока поднялся с узкого дивана, сорвал пробку, разлил водку по ровну. Он по прежнему не умел пить. Тост прозвучал коротко и весомо — чтобы все было хорошо. Выпили. Немного поторчав, плеснули в рюмки еще, включили массивный ламповый радиоприемник «Урал». Потанцевали под не совсем понятную зарубежную эстраду с шейками и твистами, под которые толком нельзя было прижаться, не то, что поцеловаться. Решили добавить еще по одной. До этого момента нормально ощущавший себя Дока неожиданно заметил, как голова пошла кругом. Понял, что скоро начнет выворачивать наизнанку. И заторопился. Присмотревшись к раскрасневшейся подружке, проскользнул по дивану поближе, вмялся губами в ее горячие губы. Она не отпрянула, не уперлась ладонями в грудь, девушка осталась на том месте, на котором сидела. Обхватив руками его шею, чуть подвернула голову навстречу, прижалась телом. Дока почувствовал, как от ног начала накатывать горячая волна. Такая кипучая, что сдержать ее не хватило бы сил. Повалив подружку на ложе, пальцами задрал платье, нащупал врезавшуюся в тело тугую резинку, стал снимать толстые с начесом трусы. Наверное, все деревенские покупали только такие, способные спасти и от холода, и от насильников одновременно. Девушка не сопротивлялась, лишь крепче вжималась в Доку, словно стремясь слиться в единое целое. Она сопела, громко стонала сквозь стиснутые зубы, всхлипывала, сильнее смыкая колени. Стащив трусы с аккуратной попы, Дока вознамерился рывком сдернуть их с полных ножек. Но это оказалось далеко не просто, подружка вцепилась в крепкую материю мертвой хваткой. Видно было, что она и желала бы заняться любовью, и жутко всего боялась. Ее трясло как в лихорадке. На лбу у Доки давно выступил обильный пот, который ручьями потек из–под волос на затылке под воротник рубашки, прохладными струйками побежал по позвонку. Голова становилась тяжелой, подташнивало, а дело не двигалось с места. Провозившись минут десять, он вдруг ощутил, как в желудке сорвалась со дна горячая тошнотворная масса, забила горло жгучей горечью, готовая вырваться наружу. Спрыгнув с подружки, Дока едва успел добежать до туалета. Надолго прилип к унитазу.
Когда вернулся в комнату, девушка сидела на диване, поджав под себя ноги. Из–под платья выглядывала чистая голубая трусина. Новая волна желания прокатилась по животу Доки. Сглотнув остатки горечи, он навалился на не поднимавшую глаз партнершу, поспешно закатал платье наверх. Попа оказалась почти голой, она только чуть поддернула трусы вверх. Эта деталь означала лишь одно, что девушка согласна. Но не успел он вцепиться в резинку, как ее ноги автоматически пришли в движение, сомкнувшись намертво. Под кряхтение со всхлипами, под неясные стенания, борьба опять растянулась до того момента, когда рвотная масса заполнила полость его рта. Вновь пришлось вскакивать и бежать в туалет, где совать голову в прохладный унитаз.
Так продолжалось до тех пор, пока Дока не понял, что справиться с маленькой крестьянкой не удастся. Она бы рада, но сидящий в генах вековечный страх принародного позора без команд из мозга заставлял просыпаться защитную реакцию, ощетиниваться всеми возможными способами. Совладать с нею представлялось лишь с потерявшей сознание. К тому же, долгая бесполезная возня порядком надоела и ей, а позывы к рвоте у него стали наступать даже от небольшого усилия. Вскоре, прижавшись друг к другу, они заснули на узком диване, она со спущенными до колен трусами с начесом, он с расстегнутым поясом на брюках.