По видимости это было своеобразной уловкой. Вроде бы признание некоторой заслуги правительства. Однако какие страны Россия догнала? Капиталистические. Буржуазные. Будучи буржуазной сама. А потом Ленин приписал Временному правительству тысячи смертных грехов. В той же самой статье. Не заметив главного – за короткий промежуток времени после Февральской революции люди получили не только политическую свободу, но и социальную систему, гарантирующую им человеческое достоинство и материальное благосостояние. Была установлена независимость судей и судов (чего не удалось добиться до сих пор). Были ликвидированы «специальные» суды, а все «политические» дела или дела, связанные с государственной безопасностью, отныне стали, как и уголовные, рассматриваться в суде присяжных. Были отменены все религиозные, этнические и сословные ограничения. Восстановлена независимость православной церкви. Всем другим церквам, сектам и религиям была предоставлена полная возможность обращать приверженцев в свою веру. Наконец, женщины были уравнены в политических правах с мужчинами.
Керенский отложил в сторону ворох стенограмм Временного правительства. Прошли десятки лет, но новые поколения России не знают ничего о том, как он и другие министры прокладывали путь к свободе в монархической стране, где еще жили крепостники и крепостные, где дух рабства насаждался веками. Закону о выборах в Учредительное собрание не могли препятствовать даже большевики, включив его в свою программу. А вот опыт составления законов о местных органах самоуправления и профсоюзах им не пригодился, потому что Временное правительство не насаждало его сверху, а привлекло к его созданию широкие массы людей, вызывая у них чувство ответственности за свою страну.
Когда Керенского за самовольное и по тем временам дерзкое выступление в университете отправили в «домашнюю» ссылку в Ташкент, дома его встретили не слишком ласково, особенно отец. Мать молчаливо обняла сына и, оставшись с ним наедине, сказала: «Не печалься, Сашенька, в жизни ничто не бывает вечно: ни хорошее, ни плохое». Сидя в читальном зале, возле документов своей молодости, бурной и удачной, трудной и грустной, он вспомнил эти слова и мысленно обратился к маме: «Ты меня не узнала бы, мама, а если бы узнала, то огорчилась – я седой, лицо мое испещрили морщины, я немного сгорбился, но не опустился и в душе надеюсь, что на родине начнется новая жизнь, уйдет в прошлое тоталитарный режим кремлевских владык, конечно, не сразу – самодержавное сознание осталось в умах некоторых людей и после февраля, но мне все-таки удалось увидеть и вкусить сладкие плоды демократии, выращенные деятельными людьми и твоим сыном тоже. Увы, хорошее длилось недолго. Плохое затянулось на моей родине. Я чувствую, что при жизни не узнаю о хорошем, но надеюсь, что оно когда-нибудь вернется в Россию. Ведь ничто в жизни не вечно. Разве я не прав, мама?»
Глава десятая Земельные и другие страсти по России
Не слишком много места на планете занимает суша, еще меньше – земля, способная плодоносить, земля-кормилица. И не случайно вокруг нее во многих странах мира велись и продолжают вестись споры между крестьянами и властью. Однако если в большинстве государств отношения землевладельцев и правительств отрегулированы с помощью законов, стимулирующих фермерское землепользование, то в России и в наше время этот вопрос еще далек до окончательного решения.
Временное правительство постановило, что земля должна быть передана тем, кто ее обрабатывает. Для этого через три недели после падения монархии был создан Главный земельный комитет с отделениями по всей стране. 20 мая он опубликовал директиву об основных принципах, которые определяли будущую реформу, «в соответствии с новыми потребностями экономики, с пожеланиями большинства крестьян и программами всех демократических партий». Это вызвало ярость крупных помещиков, стремившихся сорвать реформу, что выразилось в их попытке свергнуть Временное правительство в августе 1917-го. «Большевики, со своей стороны, – писал в мемуарах Керенский, – всеми силами старались помешать мирному ходу реформы… вызвать анархию и замешательство. Действуя по инструкциям Ленина, им удалось летом и осенью 1917 года побудить наиболее отсталые и невежественные элементы в деревне, взять осуществление закона в свои руки, что вылилось в разграбление помещичьих усадеб и разворовывание зерна. Временное правительство старалось положить конец злонамеренному подрыву величайшей в истории Европы земельной реформы, в редких случаях прибегая к применению силы».
А. И. Шингарев, в прошлом земский врач, знакомый с жизнью крестьян, выступавший в Думе по продовольственному вопросу, был назначен министром земледелия. 12 марта по его инициативе, поддержанной Львовым, Милюковым и Керенским, правительство сообщило, что в казну отбираются земли Николая II – кабинетские земли, – а 16 марта это постановление было распространено и на земли всей фамилии Романовых, на так называемые земли удельного ведомства. В декларации, обращенной к крестьянам, говорилось, что «земельная реформа… несомненно станет на очередь в Учредительном собрании… Насилие и грабежи – самое дурное и опасное средство в области экономических отношений». Аграрную политику Временного правительства безоговорочно поддержали ведущие социал-демократы партии. Меньшевики приняли резолюцию: «Аграрные беспорядки могут быть полезны не крестьянству, а только контрреволюции». На Петроградской областной партии эсеров, к которой примкнул Керенской, утверждалось: «Всякие попытки к немедленному захвату частновладельческих земель могут гибельно отразиться на правильном течении сельскохозяйственной жизни…» Александр Федорович объяснял народу, что «в любом демократическом государстве частная собственность неприкосновенна». 11 апреля правительство приняло закон «Об охране посевов», гарантируя помещикам арендную плату при передаче земли крестьянам, а также компенсацию «произведенных ими – помещиками – затрат на посевы в случае „народных волнений“.
Председателем Главного земельного комитета был назначен профессор политической экономики А. С. Посников, прогрессист, управляющий крестьянскими и дворянскими банками, в которых, как уже отмечалось, помещичьи земли на 60 процентов были заложены и перезаложены, передача их крестьянам привела бы к бесповоротному крушению всей банковской системы страны. Уже на первом заседании Главного комитета он поддержал Керенского: «Необходимо рассеять одно очень распространенное в настоящее время заблуждение, будто бы при предстоящей земельной реформе вся земля будет отнята у землевладельцев безвозмездно. Комитет должен заявить, что этого не будет». Легче, конечно, было бы пойти на поводу у «невежественных» элементов в деревне, воспользоваться моментом для укрепления своего авторитета у толпы, но Временное правительство хоть и называлось «Временным», но думало о налаживании постоянной и стабильной жизни в стране. И пошло ради этого на непопулярный шаг, хотя хлебные очереди не уменьшились от передачи Министерства земледелия из рук царского сановника Риттиха в руки Шингарева.
25 марта Временное правительство было вынуждено утвердить закон о хлебной монополии, по которому излишки помещичьего хлеба переходили в распоряжение государства и распределялись между нуждающимися. Несколько ранее, 11 марта, петроградские фабриканты подписали соглашение с Петроградским Советом о введении восьмичасового рабочего дня. Россия не моментально, но нацелено пошла по пути демократических реформ. Кстати, введение хлебной монополии вызвало резкий протест I съезда Всероссийского торгово-промышленного комитета. Родзянко в специальном письме доказывал Керенскому необходимость отмены такой «рискованной меры». Александр Федорович отвечал ему, что она вызвана войной и трудностями в заготовке хлеба. Шингарев говорил об этой мере как о «горькой необходимости». Волнения крестьян продолжались.
Для этого времени очень характерна судьба великого русского композитора и пианиста Сергея Рахманинова.
Сезон 1916/17 года выдался у него напряженным – тридцать пять концертов в Москве и других русских городах. В конце декабря 1916 года ему пришлось прервать турне и на несколько дней уехать в свое имение в Ивановку, где по невыясненным причинам произошел пожар. Вернувшись к концертам, он часть сборов передал в кассу Русского музыкального фонда, созданного А. И. Зилоти для помощи нуждающимся музыкантам и их семьям. Февральскую революцию Сергей Рахманинов сперва встретил сочувственно, а потом и с превеликой радостью. Он полагал, что теперь изменится вся жизнь, увидев, что положено начало осуществлению свободы, справедливости и раскрепощения личности. Об этом свидетельствует его письмо, опубликованное в газете «Русские ведомости» в разделе «Московские вести»: «Свой гонорар от первого выступления в стране, отныне свободной, на нужды армии свободной при сем прилагает свободный художник С. Рахманинов».
25 марта состоялся его концерт в Большом театре. Весь сбор, за вычетом расходов, в сумме 5785 рублей 29 копеек передавался по просьбе Рахманинова Военному министерству на нужды армии. Он пытается поддержать Керенского и Временное правительство в войне с Германией, желая победы родине. В апреле Рахманинов уехал в Ивановку. В деревне было неспокойно. Композитор загрустил, почувствовав к себе враждебное отношение крестьян. У него была мысль отдать им имение и землю. Но от этого пришлось отказаться, так как его долговое обязательство банку не было погашено и ему, даже подарив Ивановку, все равно пришлось бы выплачивать долг, для чего нужно было много концертировать и писать музыку. Рассчитывать же на большой заработок в современных условиях было нереально. Наступление большевиков на свободы испугало его. Единственным выходом для себя он считал концертную поездку за границу, но со времени начала войны оттуда не поступило ни одного приглашения. Прожив в Ивановке три недели, Рахманинов уехал в Москву. Перед отъездом с печалью ходил по лесу, окрестным полям, предчувствуя окончательное расставание с родным и дорогим сердцу местом. Весть об Октябрьском перевороте застала его во время переработки знаменитого Первого фортепианного концерта в Москве. В стране началась разруха. Была реквизирована его Ивановка, в которую он вкладывал почти все, что зарабатывал концертами. Он никогда никого не эксплуатировал. Действия большевиков были для него непонятными и кощунственными. Он предугадывал наступающую нищету, боялся за судьбу семьи, и более всего – детей. Творческая работа его была заторможена, артистическая деятельность прекратилась. Поэтому, получив приглашение из Швеции на десять концертов, Сергей Васильевич тут же принял его. Жизнь без искусства была для него бесцельной. Обстоятельства вынуждали спешить с отъездом. 23 декабря Рахманиновы выехали из Петрограда в Стокгольм. Никто не провожал их. Только Федор Иванович Шаляпин на прощание передал с посыльным трогательную записку и кое-что из продуктов на дорогу. Поколесив по Европе, 10 ноября 1918 года Сергей Рахманинов прибыл в Нью-Йорк, где через несколько лет встретил Шаляпина. Так становились эмигрантами великие сыны России.
Некоторые влиятельные деятели в России и вне ее обвиняли Александра Федоровича Керенского в медлительности проведения земельной реформы. Он принимал критику, но при этом говорил: «Как можно было провести ее быстрее на огромных просторах России, в разгар войны и в самую горячую пору уборки урожая, от которого зависело будущее продовольственное снабжение всей страны?» Объяснения не последовало.
Но были в России и здравомыслящие люди. Очень любопытен взгляд со стороны приверженца монархии полковника Доманевского. Еще в начале революции он написал в одной из газет: «Среди восставших определились два течения:
1) одни примкнули к думскому выборному Временному правительству, оставаясь верными монархическим принципам, желали лишь несколько реформ, стремились к скорейшей ликвидации беспорядков с тем, чтобы продолжить войну,
2) другие поддерживали Совет рабочих депутатов, искали крайних результатов и конца войны. Власть может перейти к левым крайним. Вооруженная борьба между этими течениями только осложнит, ухудшит положение. Поэтому навести порядок легче соглашением с Временным правительством».
Александр Федорович Керенский не входил ни в ту, ни в другую группировку. Его не устраивали «несколько реформ», «монархические принципы», стремление к окончанию войны. Он избрал свой путь, ведущий к новой, свободной России, к победе над врагом, но понимал, что лишь взаимодействие всех патриотических сил может привести к установлению демократии в стране, успешному завершению войны, к миру без аннексий и контрибуций.
Александр Федорович ожидал, что к осени земельные комитеты завершат подготовительную работу и весной 1918 года правительство вынесет законопроект на происходящее утверждение Учредительного собрания. Министр юстиции, он добился создания арбитражных судов, а рабочие комитеты и профсоюзы получили полную автономию. Временное правительство покончило с угнетением нерусских национальностей, провозгласило независимость Польши, восстановило независимость Финляндии, а летом предоставило автономию Украине. Уже в марте к участию в работе администрации привлекались представители различных национальностей. Александр Федорович сделал все, чтобы в скором времени крестьяне получили землю законным путем и никогда больше не были бы рабами одного землевладельца – государства. По новому трудовому законодательству рабочие были наделены беспрецедентными доселе правами. Россия переходила от централизованного управления к федерализму. За всем этим стояла гигантская, напряженнейшая работа единомышленников из разных партий, приближая страну к созданию коалиционного правительства, о чем мечтал Александр Федорович, и ему казалось, что никто и никогда не помешает развитию страны – ни в политическом, ни в экономическом отношении.
Но вскоре его постигло разочарование. Временное правительство не смогло обеспечить в стране стабильность и продвижение реформ на местах. Князь Львов, взволнованный, с покрасневшими от бессонницы глазами, держа в руках стопку телеграмм, 4 марта докладывал правительству: «После первого известия о падении монархии местная власть, от полицейского до губернатора, разбежалась, а те чиновники, особенно в полиции, которые не успели убежать, арестованы самозваными революционными властями и общественными комитетами… Без управления Россия погибнет. Администрация ушла, а народ остался. Нам бессмысленно отдавать приказы, если на местах нет людей, способных их выполнять». Он растерянно оглядел присутствовавших и медленно сошел с трибуны. Его сменил Керенский. Он старался держаться уверенно, но голос его дрожал, когда он подтверждал сообщение Львова обескураживающим фактом: «В самые первые дни революции правительство послало меня на военно-морскую базу в Кронштадт. Там разъяренная толпа матросов буквально на клочки разорвала командующего Кронштадтской крепостью адмирала Кирена, убила нескольких офицеров, а сотни бросила в тюрьму. На главной площади города один из вожаков толпы стал рассказывать о зверствах, которым подвергались матросы от офицеров. Тем не менее при определенной жесткости генерал Кирен никогда не позволял себе жертвовать жизнями матросов. Я сказал об этом собравшимся матросам, что произвело на них определенный эффект. Прибегнув только к силе слова, мне удалось внести успокоение в разъяренную толпу, после чего часть офицеров была отпущена в Петроград».
Князь Львов выбрал из стопки телеграмм о беспорядках самую тревожную и попросил Керенского отправиться в район беспорядков, «чтобы живым словом сбить волну анархических проявлений». Александр Федорович прямо с заседания, лишь забежав домой за необходимыми в дороге вещами, отправился на вокзал.
– Ты куда? Совсем не бываешь дома. Поел бы. На тебе лица нет. Осунулся. Саша, садись за стол, у меня готов обед, – пыталась остановить его Ольга, но тщетно.
– Приеду – поем, – на ходу бросил он ей.
– Когда вернешься? – крикнула она ему вдогонку, но в ответ услышала, как хлопнула входная дверь. Он как-то сказал жене, почему все меньше и меньше времени уделяет семье: «Понимаешь, Ольга, огромные пространства страны попали в руки совершенно неизвестных людей, а я министр юстиции. Кто, кроме меня, разберется с этим? Приходится метаться по стране. Еще слава богу, что большинство населения не подвергнуто влиянию смутьянов и демагогов». Александр Федорович прекрасно знал, кто стоит за ними – большевистские агитаторы, но не арестовывал их, еще надеясь выйти на контакт с большевиками, поскольку они тоже выступали за свержение самодержавия. Он чувствовал их незримое присутствие в Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов, который вмешивался в дела правительства и мешал его работе.
Большевистская пресса развернула злобную кампанию по дискредитации бывшего царя и его супруги, придумывая совершенно фантастическое и недостойное описание дворцовой жизни. На это первым отреагировал царь. 4 марта Николай II через генерала Алексеева отправил послание князю Львову с просьбой:
1) разрешить ему беспрепятственно проехать в Царское Село для воссоединения с заболевшими корью детьми,
2) гарантировать ему безопасность пребывания там до выздоровления детей,
3) гарантировать переезд в город Романов (Мурманск) для его семьи и свиты (с целью отплытия в Англию),
4) гарантировать возвращение после окончания войны для постоянного проживания в крымской Ливадии.
Последнюю просьбу князь Львов и другие члены правительства восприняли как наивную и невыполнимую. 7 марта на Керенского в Москве обрушился град вопросов от людей, не понимавших, почему царю разрешено свободно разъезжать по стране. Особенно возмущались этим члены Петроградского Совета рабочих и крестьянских депутатов. Они хотели заточить царя в Петропавловскую крепость и затем публично казнить как тирана. Александра Федоровича удивила их нетерпимость. «Романовы – все-таки история России, – объяснил он им, – сейчас царь в моих руках, под надзором Генерального прокурора. И я скажу вам, товарищи, что до сих пор русская революция проводилась с нашей стороны бескровно, и я не хочу, не позволю омрачить ее. Марателем русской революции я никогда не буду. В скором времени Николай II под моим личным наблюдением будет отвезен в гавань и на пароходе отправится в Англию».