4) гарантировать возвращение после окончания войны для постоянного проживания в крымской Ливадии.
Последнюю просьбу князь Львов и другие члены правительства восприняли как наивную и невыполнимую. 7 марта на Керенского в Москве обрушился град вопросов от людей, не понимавших, почему царю разрешено свободно разъезжать по стране. Особенно возмущались этим члены Петроградского Совета рабочих и крестьянских депутатов. Они хотели заточить царя в Петропавловскую крепость и затем публично казнить как тирана. Александра Федоровича удивила их нетерпимость. «Романовы – все-таки история России, – объяснил он им, – сейчас царь в моих руках, под надзором Генерального прокурора. И я скажу вам, товарищи, что до сих пор русская революция проводилась с нашей стороны бескровно, и я не хочу, не позволю омрачить ее. Марателем русской революции я никогда не буду. В скором времени Николай II под моим личным наблюдением будет отвезен в гавань и на пароходе отправится в Англию».
6 и 7 марта Милюков встречался по этому вопросу с английским послом Бьюкененом, который 10 марта получил положительный ответ на него, позднее отмененный королевским двором.
События развивались с фантастической быстротой. 9 марта бывший царь, сопровождаемый четырьмя делегатами Думы, прибыл в Царское Село. На перроне Николая II встречали коменданты дворца и города, перевезшие его в Александровский дворец, где находились заболевшие жена и дети. В тот же день вечером в Царское Село явился представитель Исполнительного комитета Совета в сопровождении воинских подразделений, на бронеавтомобилях. Им оказался эсер Масловский, впоследствии ставший советским писателем С. Д. Мстиславским. Авантюра закончилась полным провалом. Расположенные в Царском Селе воинские части во главе с офицерами отказались передать царя Масловскому, пока тот не предъявит ордер за подписью генерала Корнилова, отвечавшего за безопасность царя перед правительством. Пытаясь выкрутиться из неудачного положения, Масловский заявил, что приехал лишь для проверки надежности охраны, однако в отчете Исполнительному комитету Совета записал, что царя «ему не передали».
Открытая попытка Совета противопоставить себя правительству послужила поводом для возникновения легенды о «двоевластии», придуманной большевиками, будто правительство делило власть с Советом. Попытка потерпела фиаско, потому что не была поддержана народом. Керенский оценил это событие так: «Мы почувствовали, что страна на нашей стороне и мы сможем преодолеть растущие тенденции к распаду дисциплины, к анархии».
До этого, 8 марта, Керенский встретился с одним из наиболее влиятельных членов Исполкома Советов Стекловым (Нахамкесом), ставшим главным редактором «Известий». Александр Федорович вспоминал: «Это был наглый, грубый человек. Он сказал, что Исполком в высшей степени недоволен моим заявлением в Москве о ближайшей отмене смертной казни. И это в то время, когда все образованные русские люди, включая эсеров и меньшевиков, всегда выступали против смертной казни». Керенский не стал вступать в полемику со Стекловым, пообещав доложить его мнение правительству. Декрет об отмене смертной казни был издан, а Совет решил в тот момент не протестовать против него. Наверное, наиболее демократичные члены Совета поддерживали декрет. К тому же они чувствовали безнадежность прямых посягательств на власть «буржуазного правительства». Руководство Совета предложило создать контактную комиссию с целью обмена информацией и установления связей между Советом и правительством. Керенский поддержал этот план, и по его предложению, зафиксированному в стенографическом отчете кабинета от 10 марта, в состав комиссии от правительства вошли: князь Львов, Терещенко (министр финансов) и Некрасов (министр путей сообщения). Совет представляли меньшевики: Чхеидзе, Скобелев, Стеклов и Суханов, эсер Филипповский. Позднее к ним присоединился один из лидеров социал-демократической партии во II Государственной думе, сосланный в 1907 году на каторгу и обретший ореол мученика, – Церетели, «человек одаренный, мужественный, вскоре ставший одним из лидеров „революционной демократии“ и признавший необходимость защищать войну», – характеристика Керенского.
Александр Федорович высоко ценил терпение и выдержку князя Львова на переговорах в контактной комиссии, что позволило избежать многих опасных конфликтов и заставило лидеров Совета лучше воспринимать политику правительства. Тем не менее в стране росла напряженность, которую можно было легко снять, проявив насилие, но правильнее и гуманнее было изменить состав правительства, чтобы он реально отражал расстановку сил в стране. Следовало включить в кабинет представителей социалистических партий, которые постепенно увеличивали свое влияние на массы. Лидеры Совета, всего пять дней назад писавшие приказ № 1, помогли Гучкову отменить его. Генерал Деникин со слов генерала Потапова записал: «Шестого марта вечером на квартиру Гучкова пришла делегация совдепа в составе Сопелова, Стеклова, Филипповского (лейтенанта), Скобелева, Гвоздева, солдата Падерина и Кудрявцева (инженера). Заседание было очень бурным… и закончилось соглашением, подписанным от совдепа – Скобелевым, от правительства – Гучковым. Соглашение аннулировало приказы № 1 и № 2 (приказ № 2 разъяснял, что приказ № 1 не устанавливал выборность офицеров, лишь разрешал комитетам возражать против назначения начальников)…» Временное правительство удерживало власть в стране и обратилось к народу: «Объединяйтесь все около Временного правительства, веря, что оно положит все силы на вашу защиту. В столице отдельные группы продолжают сеять раздор, связывая решения Временного правительства и препятствуя их проведению в жизнь… Не слушайтесь сеющих рознь. Много немецких шпионов, скрываясь под серой солдатской шинелью, мутят и волнуют вашу среду». Это был осторожный, но достаточно ясный намек на деятельность Совета, который, восприняв «критику», ответил воззванием, в котором подчеркивалось: «Мы будем стойко защищать нашу собственную свободу от всяких реакционных посягательств как внутри, так и извне. Русская революция не отступит перед штыками завоевателей и не позволит раздавить себя внешней военной силе». Несколько ранее Совет утверждал, что российская демократия будет «противодействовать захватнической политике своих господствующих классов… и призывает народы Европы к совместным решительным выступлениям в пользу мира». Пусть это заявление было расплывчатым и о мире там говорилось в туманном виде, но оно не понравилось ни правительству, ни послам союзных держав – Палеологу и Бьюкенену.
16 марта Милюков, как министр иностранных дел, послал телеграмму русским представителям за границей, в которой указывал, что русская революция имеет своей целью довести войну до окончательной победы. Но вдруг 23 марта в беседе с представителями газет сказал: «Если мы, русские, претендуем на обладание Константинополем и проливами, то этим ничуть не посягаем на национальные права Турции, и никто нам не вправе бросить упрек в захватных тенденциях. Обладание Царьградом всегда считалось исконной национальной задачей России». Это пояснение Милюкова было расценено Советами как «империалистическое» и вызвало возбуждение масс. 24 марта на заседании контактной комиссии была составлена декларация о целях войны: «Предоставляя воле народа в тесном единении с нашими союзниками окончательно решить все вопросы, связанные с мировой войной и ее окончанием, Временное правительство считает своим долгом заявить, что цель свободной России – не господство над другими народами, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов. Русский народ… не стремится к порабощению и угнетению кого-либо».
Керенский был расстроен позицией Милюкова, который продолжал нагнетать страсти вокруг целей войны. Взрыв негодования, вызванный его заявлением, подрывал доверие к правительству. Александр Федорович высоко ценил эрудицию и культуру Павла Николаевича, но ясно понимал, что его пребывание на посту министра иностранных дел создавало серьезную угрозу для единства нации. Его поведением тут же воспользовался недавно вернувшийся из Швейцарии Ленин, немедленно пославший своих агитаторов в армейские казармы. 4 апреля солдаты 4-го Финляндского гвардейского полка в полном вооружении направились к Мариинскому полку с красными знаменами и лозунгами, осуждающими, в частности, Милюкова и Гучкова. В те дни считалось, что демонстрация войск произошла спонтанно и если кто несет за все ответственность, то лишь некий фанатический пацифист лейтенант Линде, а Ленин и большевики к этому делу не имеют касательства. Через много лет, уже находясь в Америке, работая в Гуверовском институте с секретными германскими архивами, Керенский нашел документальные свидетельства о том, что демонстрация была спровоцирована Лениным. (Ф. Ф. Линде – ученый, математик, философ. Служил в Финляндском полку рядовым, был избран в Исполнительный комитет Петроградского Совета.)
В день демонстрации на улицы города вышли огромные толпы людей, выступившие в поддержку Временного правительства и заставившие «финляндцев» убраться в казармы. Вслед за этим Исполнительный комитет тут же отмежевался от «антиправительственной» демонстрации войск.
Керенский не сомневался, что народ не допустит насилия над правительством, но для полной стабилизации обстановки посоветовал ввести в него представителей социалистической партии, а Милюкову предложить пост министра просвещения. Милюков ушел в отставку. Неожиданно объявил о своей отставке Гучков, и после этого перестал существовать первый кабинет Временного правительства. Александр Федорович констатировал это с болью в сердце. Уходили люди, с которыми он провел лучшие дни своей жизни. Они впервые пошли по неизведанному, тернистому пути демократии в России – и сделали немало полезного для нее. И вот обстоятельства вынуждают их расстаться. Они еще соберутся вместе, перед роспуском правительства, чтобы составить политическое завещание, которое окажется пророческим: «Стихийное стремление осуществлять желания и домогательства отдельных групп и слоев, по мере перехода к менее сознательным и менее организованным слоям населения, грозит разрушить внутреннюю гражданскую спайку и дисциплину и создать благоприятную почву, с одной стороны, для насильственных актов, сеющих среди пострадавших озлобление и вражду к новому строю, а с другой стороны – для развития частных стремлений и интересов в ущерб общим и к уклонению от гражданского долга. Временное правительство считает необходимым прямо и открыто заявить, что такое положение вещей делает управление государством крайне затруднительным и в своем последнем развитии угрожает привести страну к внутреннему распаду и к поражению на фронте. Перед Россией встает страшный призрак междоусобной войны и анархии, ведущий к гибели свободы. Губит и скорбный путь народов, хорошо известный исторический путь, ведущий от свободы через междоусобицы и анархию к анархии и возврату деспотизма. Этот путь не должен быть путем русского народ».
Александр Федорович интуитивно ощущал, что с уходом первопроходцев что-то очень важное опустошает его душу, ослабляет страну. Первые недели все работали на одном дыхании, были настроены на одну политическую и нравственную волну, всех заботило будущее родины. Затем кое в ком взыграла принадлежность к своей партии, возникли разногласия, сперва едва заметные, потом значительные, кое у кого, а может и у всех, не хватило воли и сил продержаться вместе до того времени, когда поворот страны к прошлому в виде монархии или деспотизма одного класса, одной партии станет невозможен. Александр Федорович потом не раз перечитывал политическое завещание первого состава правительства, с годами удивлялся точности его предсказаний и каждый раз грустил, и было о чем. Текст завещания был опубликован в газетах 26 апреля 1917 года и более никогда не печатался…Шли годы, уходили из жизни люди, составлявшие этот уникальный исторический документ. Александр Федорович сохранил его и вернулся к нему в то время, когда уже можно было как следует осознать и проанализировать это поразительное провидчество.
Тогда, в 1917-м, Александр Федорович поделился своими раздумьями с Василием Максаковым, адвокатом, защищавшим Бейлиса, своим другом, не бросившим его до конца жизни. Василий понимал его всегда. Умный, честнейший и проницательный человек. Ольга… Он жалел ее, еще молодую, молящую Бога о том, чтобы их союз вернулся к былому, полному внимания друг к другу и любви. А он – ее супруг, занятый по горло проблемами революции, – удалялся от нее безвозвратно. Она считала, что его отнимает у семьи политика, в которую он ушел с головой и, как шутил Маклаков, «окунулся весь, от затылка до пяток». Пожалуй, Ольга была права… И Маклаков тоже… От него Александр Федорович узнал о приезде Ленина в Петроград.
– Мой земляк, – тяжело вздохнул он. Керенского уже давно мучило кризисное положение на фронте, в армии, разложение которой принимало все более опасный характер. Непререкаемый авторитет Думы стал уменьшаться вследствие ее отказа с первых дней революции от руководящей роли в этом общенациональном движении, и, как считал Керенский, большевики воспользовались ситуацией. Под личиной делегатов их агенты внедрялись в армию и флот. «Комиссарские мандаты» выдавались всем без исключения без какой-либо проверки. Немецкое правительство мечтало о разрыве стального кольца, которым Антанта окружила Германию. Расположение русских войск забрасывалось листовками с призывом к солдатам замириться с германскими братьями, с обещаниями прекратить боевые действия. В листовках сеялось недоверие к русским офицерам, а члены Временного правительства назывались не иначе как франко-английскими «наймитами», уставшие от войны солдаты, в основном из крестьянской молодежи, наспех обученные, политически незрелые, становились легкой добычей этой пропаганды. Немецкие солдаты стали выбираться из окопов, переползать к русским «товарищам» и брататься с ними. Позднее, в тридцатые годы, немецкий офицер Волленберг, бывший участником этих спектаклей, подробно рассказывал в Париже Керенскому о том, как воплощались в жизнь германские замыслы развала русского фронта. Именно в это время, 3 апреля, в Петроград прибыл Ленин, приезду которого Александр Федорович не придал особого значения, но вскоре понял, что цели его и германского руководства были едины – разрушение боевого духа России.
«Большевистская зараза быстро распространялась по фронту», – сокрушался Александр Федорович. Были роты, полки и целые дивизии, где в комитетах доминировали большевистские «пораженцы». Но полностью парализовать военные усилия России им не удалось. На I съезде солдат-фронтовиков, открывшемся 21 апреля, с аргументированными речами выступили обстоятельный Гучков и темпераментный, не менее точный в своих характеристиках происходящего Керенский. Практически никто из участников съезда не поддержал пораженческие взгляды Ленина. Видимо, это успокоило Гучкова и его подчиненных, они не приняли решительных мер для укрепления дисциплины в армии, отделываясь увещеваниями. Комитеты начали вмешиваться в вопросы назначения и смещения офицерского состава, что противоречило требованиям Временного правительства. И тут Гучков подал в отставку, объяснив ее в письме князю Львову «невозможностью работать в тех условиях, в которые поставлена власть в стране, в частности его, как руководителя армии и флота».
Князь Львов немедленно созвал заседание правительства. Положение стало критическим. Генерал Алексеев, посоветовавшись с командующими всеми фронтами, предложил на место Гучкова две кандидатуры: Керенского и Пальчинского. После их обсуждения, довольно краткого и почти единодушного, князь Львов вызвал в свой кабинет Керенского.
«Дорогой Александр Федорович, – доверительно начал он и неожиданно перешел на официальный тон разговора, наверное исходя из серьезности вопроса. – С точки зрения всех командующих фронтами, только вы, Александр Федорович, являетесь подходящим кандидатом. Пальчинский, обладая прекрасными организаторскими способностями, недостаточно известен в общественных кругах и совсем неизвестен на фронте. Нам нужен человек с вашим положением, которому доверяет страна и армия. Ваш долг – согласиться занять этот пост, и вы не вправе отказаться».
Керенский вышел из кабинета Львова взволнованным и обескураженным этим предложением ему, человеку абсолютно штатскому. Он вспоминал: «Сама мысль возложить на свои плечи такую ответственность повергла меня в ужас. Я был просто не в состоянии дать немедленный ответ. Предавшись размышлениям, я учел, что политическая ситуация внутри правительственной коалиции была нестабильна и пустить дела на самотек нельзя. Я было потянулся к телефону, намереваясь сообщить о своем отказе, но эта мысль и другая, более тревожная, о том, что ждет мою работу, правительство, страну, если нам будет навязано перемирие, остановила меня. Через два-три месяца развалится русский фронт, завершится успехом план Гинденбурга – Людендорфа, а Россия окажется во власти германских претендентов на мировое господство. Этому надо противостоять любой ценой… Необходимо возобновить военные операции на русском фронте. После нескольких часов тяжелейших и сложных раздумий и внутренней борьбы я пришел к выводу, что у правительства, Верховного командования и у меня самого нет альтернативы. Я позвонил Львову и согласился принять предложенный пост».
Коалиционное правительство создавалось медленно и с трудом. Милюков так оценивал коалицию: «Оно во всяком случае дает возможность надеяться на достижение двух главнейших целей, а именно: усиления власти и перелома настроения в армии». 6 мая был опубликован список коалиционного правительства: председатель и министр внутренних дел – князь Г. Е. Львов, военный и морской – А. Ф. Керенский (эсер), министр юстиции П. Н. Переверзев (близкий к эсерам), иностранных дел – М. И. Терещенко, путей сообщения – Н. В. Некрасов (кадет), торговли и промышленности – А. И. Коновалов (прогрессист), народного просвещения – А. А. Мануйлов (кадет), финансов – А. И. Шингарев (кадет), земледелия – В. Н. Чернов (эсер), почт и телеграфов – И. Г. Церетели (меньшевик), труда – М. И. Скобелев (меньшевик), продовольствия – А. В. Пошехонов (народный социалист), государственного призрения – князь В. Н. Шаховской (кадет), обер-прокурор – В. Н. Львов (центр), государственный контролер – И. В. Годнев (октябрист).