Он спросил, чувствуя себя совершенно несчастным:
— Но зачем? Зачем это нужно? Они же не станут подозревать тебя. Просто не могут. Об этом даже подумать смешно. У тебя с Хилари были прекрасные отношения. У тебя со всеми на станции прекрасные отношения. Если кто меньше всего и заинтересует полицию, так это ты. И мотива преступления у тебя никакого нет.
— Как же нет? Я всегда терпеть ее не могла, а отца ее по-настоящему ненавидела. Ведь это он разорил мою мать, из-за него она проводит последние годы жизни в бедности. Из-за него я не имела возможности получить приличное образование. Я всего-навсего секретарша, по сути — просто машинистка-стенографистка, и никем иным мне никогда уже не стать.
— Ну, я всегда считал, что ты можешь стать кем угодно, стоит только захотеть.
— Без образования? Ну, хорошо, я знаю, можно было бы получить грант. Но мне необходимо было поскорее окончить школу и начать зарабатывать. И дело не только во мне. Дело еще и в том, как Питер Робартс обошелся с моей матерью. Она ему доверяла. Она вложила все свои деньги, все, что отец оставил, в эту его компанию по производству пластика. Я ненавидела его всю жизнь. А из-за него и ее тоже. Но если у меня будет алиби, все кончится раз и навсегда. Нас оставят в покое — и тебя, и меня. Надо только сказать, что мы были вместе, и дело с концом.
— Да не могут же они считать то, как отец Хилари поступил с твоей матерью, поводом для убийства. Это неразумно. И все это случилось так давно.
— Если речь идет об убийстве человека, никакой повод не может быть разумным. Людей убивают по самым невероятным причинам. А у меня к тому же какой-то пунктик в отношении полиции. Я знаю: это совершенно необъяснимо, но со мной так было всегда. Потому я и осторожничаю так всегда, когда машину веду. Знаю, что настоящего допроса просто не выдержу. Полиции до смерти боюсь.
Она и правда боялась полиции, вспомнил Джонатан, словно за соломинку хватаясь за очевидное, как будто эта правда могла как-то узаконить ее просьбу. Она маниакально боялась превысить скорость, даже когда дорога была совершенно свободна, никогда не забывала пристегнуть ремень безопасности, тщательно следила за состоянием машины. А еще он вспомнил, как недели три назад, когда она делала покупки в Норидже, у нее вырвали сумочку, и Кэролайн — как он ни настаивал — отказалась заявить об этом в полицию. Он помнил, как она сказала: «Нет никакого смысла, ее ведь все равно не вернут. Мы только зря отнимем у полицейских время. Пускай пропадает. В ней и было-то не так уж много». Он вдруг подумал: «Господи, да я же проверяю, правду ли она говорит, сверяю каждое слово». И чувство неимоверного стыда, смешанного с жалостью к ней, завладело им целиком. До него донесся ее голос:
— Ну что ж, я слишком многого требую. Я знаю, что такое для тебя правдивость и честность, знаю твою бойскаутскую приверженность догматам христианской религии. Я прошу тебя пожертвовать высоким мнением о самом себе. А такое вряд ли кому бывает по душе. Мы все стремимся сохранить самоуважение. А твое, по всей видимости, основано на убеждении, что ты морально гораздо выше, чем мы все. Только, по-моему, ты лицемеришь. Говоришь, что ты меня любишь, но солгать ради меня не соглашаешься. А ведь это не такая уж страшная ложь. И никому не причинит вреда. Но ты не можешь. Это идет вразрез с твоей верой. Однако твоя вера, твоя драгоценная религия не помешали тебе отправиться со мной в постель, не правда ли? А я-то полагала, что христиане слишком чисты для случайных связей.
«Случайные связи». Каждое слово било наотмашь. Это была не яростная, режущая боль, но тупая и ритмичная, словно хорошо рассчитанные удары, не прекращаясь, били все в одно и то же больное место. Никогда, даже в самые первые, самые чудесные дни вместе, он не мог говорить с ней о своей вере. С самого начала она дала ему понять, что эта часть его жизни ей неинтересна, она не могла ни сочувствовать этому, ни отнестись с пониманием. И как мог он объяснить Кэролайн, что последовал за ней в ее спальню, не ощущая вины, потому, что его нужда в ней оказалась сильнее, чем его любовь к Богу, сильнее, чем чувство вины, сильнее веры. Его нужда в ней не требовала объяснений или оправданий — она сама была и объяснением, и оправданием. Как могло быть в этом чувстве что-то плохое, когда каждый нерв, каждая жилка его существа твердили ему, что оно естественно, правильно, даже священно?
Кэролайн сказала:
— Ну ладно. Оставим это. Я слишком многого требую.
Уязвленный ее презрительным тоном, он грустно ответил:
— Дело не в этом. Я вовсе не лучше. Не выше. И ты не требуешь слишком многого. Если тебе это так важно, конечно, я так и сделаю.
Она быстро взглянула на него, словно желая убедиться в его искренности, в готовности пойти ей навстречу. Джонатан услышал облегчение в ее голосе, когда она произнесла в ответ:
— Слушай, ничего страшного. Мы с тобой ни в чем не виноваты, мы же знаем это. И то, что мы скажем полицейским, вполне могло быть правдой.
Но тут Кэролайн допустила ошибку, и по ее глазам он понял, что и она понимает это.
— Могло быть, но ведь не было, — сказал он.
— Это так тебе важно? Важнее, чем мое душевное спокойствие, важнее, чем то, что, как мне казалось, мы испытываем друг к другу?
Ему хотелось спросить, почему ее душевное спокойствие должно основываться на лжи. Хотелось спросить, а что же на самом деле они испытывают друг к другу, что она испытывает к нему.
Кэролайн сказала, взглянув на свои часики:
— В конце концов, это будет и твое алиби. Это даже важнее. В конце концов, все на станции знают, как плохо она к тебе относилась после той передачи по местному радио. Устроил крестовый походик против атома, Христов воитель несчастный. Это, надеюсь, ты не забыл?
Грубость напоминания, нотки раздражения в ее голосе оттолкнули его. Он снова сказал:
— А если нам не поверят?
— Слушай, не стоит начинать все сначала. Почему это нам вдруг не поверят? Да и какое это имеет значение, если и не поверят? Они же не смогут доказать, что мы лжем, вот что самое важное. Да и, в конце концов, это же совершенно естественно, если бы мы были вместе. Мы ведь не вчера познакомились. Слушай, я должна вернуться в директорскую. Я с тобой свяжусь, но сегодня вечером нам лучше не встречаться.
Он и не предполагал, что они встретятся сегодня вечером. Сообщение о новом убийстве к тому времени уже передадут по местному радио, начнутся разговоры и перешептывания, и мама будет с нетерпением ожидать его возвращения с работы, горя желанием услышать самые свежие новости.
Но ему нужно было сказать Кэролайн еще кое-что, прежде чем она уйдет, и он ухитрился собрать все свое мужество, чтобы произнести:
— Я звонил тебе вчера, когда поехал прокатиться. Остановился у телефонной будки и позвонил. Тебя не было дома.
Кэролайн не ответила. Он испуганно взглянул ей в лицо, но оно ничего не выражало. Немного погодя она спросила:
— В какое время это было?
— Примерно без двадцати десять, может, чуть позже.
— А зачем? Зачем ты звонил?
— Хотел поговорить с тобой. Одиноко было. Наверное, я чуть-чуть надеялся — может, ты передумаешь и позовешь меня.
— Ну ладно. Пожалуй, лучше рассказать тебе про это. Вчера вечером я была на мысу. Хотела устроить Рему пробежку. Оставила машину сразу за деревней и дошла до самого аббатства, до развалин. Кажется, это было чуть после десяти.
— Ты была на мысу! — Джонатан был поражен и испуган. — И все то время она, убитая, лежала в нескольких метрах от тебя!
Кэролайн резко возразила:
— Не в нескольких метрах от меня, а больше чем в сотне метров. У меня не было ни малейшего шанса на нее наткнуться, и убийца ее мне не встретился, если ты это имеешь в виду. И я оставалась наверху, не спускалась на берег. Если бы спустилась, полиция нашла бы мои следы — и мои, и Рема.
— Но кто-то вполне мог тебя заметить, луна светила вовсю.
— На мысу никого не было. А убийца, если он прятался между деревьями и видел меня, вряд ли явится, чтобы заявить об этом. Но ситуация для меня не очень-то завидная. Поэтому мне и нужно алиби. Мне не хотелось тебе говорить, но теперь ты знаешь. Я ее не убивала. Но я была там, и у меня имеется мотив. Потому я и прошу тебя помочь мне.
Впервые Джонатан расслышал в ее голосе нотки нежности и чуть ли не мольбу. Она сделала движение, словно хотела коснуться его, но удержалась, и этот несмелый жест, эта сдержанность были словно ласка, словно Кэролайн коснулась ладонью его щеки. Боль и унижение, владевшие им в прошедшие десять минут, исчезли, смытые волной нежности. Губы его, казалось, вспухли так, что мешали говорить, но он все-таки нашел и произнес нужные слова:
— Ну конечно же, я помогу. Я люблю тебя. И я тебя не подведу. Можешь на меня положиться.
Глава 3
Кэролайн резко возразила:
— Не в нескольких метрах от меня, а больше чем в сотне метров. У меня не было ни малейшего шанса на нее наткнуться, и убийца ее мне не встретился, если ты это имеешь в виду. И я оставалась наверху, не спускалась на берег. Если бы спустилась, полиция нашла бы мои следы — и мои, и Рема.
— Но кто-то вполне мог тебя заметить, луна светила вовсю.
— На мысу никого не было. А убийца, если он прятался между деревьями и видел меня, вряд ли явится, чтобы заявить об этом. Но ситуация для меня не очень-то завидная. Поэтому мне и нужно алиби. Мне не хотелось тебе говорить, но теперь ты знаешь. Я ее не убивала. Но я была там, и у меня имеется мотив. Потому я и прошу тебя помочь мне.
Впервые Джонатан расслышал в ее голосе нотки нежности и чуть ли не мольбу. Она сделала движение, словно хотела коснуться его, но удержалась, и этот несмелый жест, эта сдержанность были словно ласка, словно Кэролайн коснулась ладонью его щеки. Боль и унижение, владевшие им в прошедшие десять минут, исчезли, смытые волной нежности. Губы его, казалось, вспухли так, что мешали говорить, но он все-таки нашел и произнес нужные слова:
— Ну конечно же, я помогу. Я люблю тебя. И я тебя не подведу. Можешь на меня положиться.
Глава 3
Рикардс договорился с Алексом Мэаром, что будет на станции утром, в 9.00, но до этого он собирался заехать в Скаддерс-коттедж к Райану Блэйни. Визит этот требовал особого подхода. Рикардс знал, что Блэйни — многодетный отец, значит, придется допрашивать и детей, хотя бы самых старших. Но этого он сделать не сможет, если с ним не будет ПКЖ — полицейского констебля-женщины. Сразу обеспечить ее присутствие не удалось. Разумеется, по сравнению со всем прочим это мелочь, но подобные мелочи вызывали у него раздражение, с ними трудно было примириться, к тому же он понимал, что без ПКЖ глупо рассчитывать на что-либо иное, чем краткий визит к Блэйни. Какими бы серьезными ни были подозрения в отношении Блэйни, Рикардс не мог пойти на риск и заработать жалобу наверх о том, что информация получена от несовершеннолетних без соблюдения должной процедуры. В то же время Блэйни имел право знать, что случилось с его картиной, и, если ему не сообщат из полиции, досужие языки не замедлят проинформировать его об этом. А главное, Рикардсу было важно увидеть выражение лица Блэйни, когда тот услышит и про изрезанную картину, и про убийство Хилари Робартс.
Он подумал, что ему редко приходилось видеть жилище более унылое, чем Скаддерс-коттедж. Сыпала мелкая морось, дом и запущенный цветник перед ним виднелись сквозь перламутровую сетку тумана, стиравшего очертания и цвета, так что все вокруг, казалось, слиплось в одну аморфную, сочащуюся влагой серую массу.
Оставив своего помощника, Гэри Прайса, в машине, Рикардс в сопровождении Олифанта прошел по заросшей сорняками дорожке к крыльцу. Звонка не было, но, когда Олифант постучал металлическим дверным молотком в дверь, она почти сразу открылась. Перед ними стоял Райан Блэйни, высоченный — под два метра ростом, худой, с мутными, покрасневшими глазами, и смотрел на них пристально и неприязненно. Казалось, побледнела даже его рыжая шевелюpa, и Рикардс подумал, что, пожалуй, никогда не видел, чтобы человек, настолько изможденный, все еще мог держаться на ногах. Блэйни не пригласил их в дом, а Рикардс не попросил разрешения войти. Это вторжение лучше было отложить до того момента, когда с ними будет ПКЖ. Блэйни мог и подождать. Сейчас Рикардсу нужно было как можно скорее попасть на Ларксокенскую АЭС. Он сообщил Блэйни, что портрет Хилари Робартс был изрезан и обнаружен в Тимьян-коттедже, но о подробностях умолчал. Ответа не последовало. Тогда он спросил:
— Вы слышали, что я сказал, мистер Блэйни?
— Да, слышал. Я знал, что портрет исчез.
— Когда?
— Вчера вечером, примерно в девять сорок пять. Мисс Мэар за ним заезжала. Она собиралась ехать в Норидж сегодня утром и обещала его отвезти. Она вам сама скажет. А сейчас он где?
— У нас. То, что от него осталось. Он нам понадобится для судебной экспертизы. Мы, естественно, выдадим вам квитанцию.
— А толку-то что? Можете себе оставить — и картину, и квитанцию вашу. Вы говорите, ее на куски изрезали?
— Не на куски. Там два аккуратных надреза. Может быть, еще удастся исправить. Мы привезем портрет с собой, когда опять к вам приедем, чтобы вы могли его опознать.
— Я не хочу его видеть. Можете оставить его себе.
— Нам нужно, чтобы вы его опознали, мистер Блэйни. Но давайте поговорим об этом позже, когда мы снова к вам приедем. Когда, кстати, вы видели портрет в последний раз?
— В четверг вечером, когда упаковал его и оставил в сарае, где работаю. С тех пор я там не был. Пусть Элис Мэар или Адам Дэлглиш его опознают. Они оба его видели.
— Вы хотите сказать, что знаете, кто это сделал?
Ответом снова было молчание. Рикардс нарушил его, сказав:
— Мы будем у вас во второй половине дня, возможно, между четырьмя и пятью, если вам удобно. И нам придется побеседовать с детьми. С нами будет ПКЖ. Дети ведь сейчас в школе, наверное?
— Двойняшки в дневной группе, а Тереза дома. Она неважно себя чувствует. Слушайте, чего вы так беспокоитесь о порезанном портрете? С каких это пор полиция интересуется картинами?
— Мы интересуемся преступным нанесением ущерба. Но это еще не все. Я должен вам сообщить, что вчера вечером была убита Хилари Робартс.
Произнося это, Рикардс пристально вглядывался в лицо Блэйни. Наступил момент разоблачения, возможно, момент истины. Не было сомнения, что Блэйни, услышав эту новость, не сможет скрыть своих чувств: потрясения, страха, удивления, истинного или притворного. Вместо этого он спокойно сказал:
— Об этом вы мне тоже могли не говорить. Я уже знаю. Джордж Джаго, из «Нашего героя», звонил мне сегодня рано утром.
Ах вот как, подумал Рикардс и мысленно включил Джорджа Джаго в список тех, кого нужно допросить как можно скорее.
— Что, Тереза во второй половине дня будет дома? — спросил он. — Здоровье позволит ей поговорить с нами?
— Она будет дома. И здоровье ей позволит.
Он решительно захлопнул перед ними дверь.
— Бог знает, зачем Робартс вообще понадобилось покупать эту развалюху, — заметил Олифант. — Купила, сдала, а потом принялась выживать его с ребятишками из дома. Сколько месяцев воевала с ним. В Лидсетте все возмущались, да и на мысу тоже.
— Вы мне все это уже говорили по дороге сюда. Но если это Блэйни ее убил, вряд ли он стал бы привлекать к себе внимание, зашвырнув этот портрет в окно Тимьян-коттеджа. А два преступления, не имеющих отношения друг к другу и совершенных в один и тот же вечер — убийство и злостное нанесение ущерба, — это, знаете ли, совпадение, которое очень трудно переварить.
Начало дня оказалось неудачным. Морось, проникая за воротник плаща, усиливала дурное расположение духа. Рикардс не обратил внимания на дождь, когда они ехали через мыс, и теперь готов был поверить, что переулок Скаддерс-лейн и живописная, но жалкая лачуга создают вокруг себя особый, гнетущий климат. Ему предстояло еще очень много сделать, прежде чем он вернется в Скаддерс-коттедж, чтобы снова, теперь уже по-настоящему, схватиться с Райаном Блэйни, и думал он обо всем этом без большого удовольствия. С усилием захлопнув калитку, цеплявшуюся за пучки буйно разросшихся сорняков, он еще раз взглянул на коттедж. Из трубы на крыше не поднимался дымок, окна, мутные от морской соли, были плотно закрыты. Невозможно было поверить, что здесь живет целая семья, что этот дом не заброшен давным-давно, не оставлен гнить и разрушаться от сырости. И тут он заметил, что в верхнем правом окне появилось бледное личико, обрамленное золотисто-рыжими волосами. Сверху на них смотрела Тереза Блэйни.
Глава 4
Через двадцать минут трое полицейских офицеров были уже на Ларксокенской АЭС. Для их машины было зарезервировано место на стоянке перед внешним забором станции, недалеко от проходной. Как только они приблизились к воротам, щелкнул, отпираясь, замок, и один из охранников вышел убрать конусы. Формальности заняли совсем немного времени. С почти бесстрастной любезностью их принял дежурный офицер службы безопасности, они расписались в журнале и получили нагрудные именные планки. Дежурный позвонил, сообщил об их прибытии, доложил им, что секретарь-референт директора, мисс Эмфлетт, очень скоро за ними зайдет, и, казалось, утратил к ним всякий интерес. Его напарник, который открывал им ворота и убирал конусы, спокойно стоял, беседуя с коренастым человеком в водолазном костюме; шлем тот держал под мышкой; очевидно, водолаз был из тех, кто работал на одной из водозаборных башен. Никого из них явно не заинтересовало прибытие на станцию полицейских. Если доктор Мэар отдал распоряжение, чтобы их приняли любезно, но без излишней суеты, его сотрудники не могли бы лучше выполнить волю директора.