И самый первый шаг оказался невероятно простым, настолько несложным, что его бросило в жар от стыда за собственную глупость, за то, что не подумал об этом с самого начала. Вернувшись в библиотеку, он взял телефонный справочник по Лондону. Там он без труда нашел номер телефона П. К. Эмфлетт, проживающей на Понт-стрит, Ю31.[59] Некоторое время Джонатан смотрел на адрес, не в силах отвести глаз. Потом трясущимися пальцами вытащил записную книжку и переписал номер телефона. Инициалы точно совпадали с инициалами матери Кэролайн, но в телефонной книге не указываются титулы. Владелец телефона вполне мог оказаться мужчиной. Это могло быть просто совпадением. Название улицы — Понт-стрит — тоже ничего ему не говорило; впрочем, район Ю31 вряд ли мог быть одним из беднейших в Лондоне. Но неужели она могла унизиться до такой лжи, которую легко и просто обнаружить с помощью обыкновенной телефонной книги? Только если она была совершенно уверена в своем превосходстве над ним, в его рабской преданности ей, если настолько не сомневалась в том, что он глуп и ни на что не способен, что ей было все равно, что сказать. Просто ей нужно было это алиби, и он ей его обеспечил. А если это ложь, если он пойдет на Понт-стрит и выяснит, что ее мать вовсе не живет в бедности, то что из всего рассказанного ею правда? Когда именно она была на мысу и с какой целью? Однако эти подозрения — он прекрасно понимал это — он никак не может принимать всерьез. Мысль о том, что Кэролайн убила Хилари Робартс, совершенно смехотворна. Но тогда почему она так не хотела сказать полицейским правду?
Теперь он по крайней мере знал, каким будет его следующий шаг. По дороге домой он позвонит на Понт-стрит и попросит Кэролайн. Так он, во всяком случае, выяснит, действительно ли это адрес ее матери. И если это ее адрес, тогда он возьмет отгул на один день или дождется субботы, придумает какой-нибудь предлог, чтобы провести день в Лондоне, и сам все проверит.
День тянулся без конца, Джонатан с трудом мог сосредоточиться на том, что ему надо было делать по работе. Еще он беспокоился, вдруг появится Кэролайн и пригласит его поехать к ней домой. Но она вроде бы избегала его, и он был благодарен ей за это. Он ушел с работы на десять минут раньше, сославшись на головную боль, и через двадцать минут снова стоял в телефонной будке в Лидсетте. Номер не отвечал целых полминуты, и Джонатан почти уже потерял всякую надежду, когда трубку подняли. Женский голос назвал номер медленно и четко. Джонатан еще раньше решил, что будет говорить с шотландским акцентом. Он знал, что отлично умеет подражать и передразнивать, к тому же его бабушка с материнской стороны была родом из Шотландии. Ему совсем нетрудно будет вполне убедительно изобразить этот акцент. Он произнес:
— Что, мисс Кэролайн Эмфлетт дома, скажите, пожалуйста?
Последовало долгое молчание, затем женщина спросила весьма суровым тоном:
— Кто говорит?
— Меня зовут Джон Маклин. Мы — старые друзья.
— В самом деле, мистер Маклин? Тогда странно, что я вас не знаю, а вы, по всей вероятности, не знаете, что мисс Эмфлетт здесь больше не живет.
— Тогда не могли бы вы дать мне ее адрес, пожалуйста?
Снова последовало молчание. Потом голос произнес:
— Я полагаю, мне вряд ли стоит это делать, мистер Маклин. Но если вы хотите ей что-либо передать, я постараюсь, чтобы ей это стало известно.
Джонатан спросил:
— Я говорю с ее матерью?
В трубке раздался смех. Не очень-то приятный. Потом женщина сказала:
— Нет. Я ей не мать. С вами говорит мисс Бизли, экономка. А вам что, обязательно надо это знать?
И тут ему пришло в голову, что ведь могла существовать еще одна Кэролайн Эмфлетт, еще одна мать с такими же инициалами. Конечно, такое совпадение маловероятно, но все-таки лучше проверить и убедиться.
— А что, Кэролайн все еще работает на Ларксокенской электростанции? — спросил он.
На этот раз ошибки быть не могло. Голос в трубке звучал еще резче, в нем явно слышалась неприязнь. Женщина сказала:
— Если вам это известно, мистер Маклин, нечего было беспокоиться и звонить мне.
И трубку на том конце весьма решительно положили.
Глава 3
Поздно вечером во вторник, после десяти тридцати, Рикардс приехал на Ларксокенскую мельницу второй раз. Он позвонил вскоре после шести сообщить о своем намерении заехать и совершенно ясно дал понять, что его визит, хоть и поздний, будет носить официальный характер: Рикардсу необходимо было проверить кое-какие факты и, кроме того, задать очень важный вопрос.
В тот же вторник, днем, Дэлглиш зашел в приемную в Хоувтоне и сделал официальное заявление, подробно описав, как он обнаружил труп. Рикардс в это время отсутствовал, и Олифант, явно уже собиравшийся уходить, задержался, чтобы принять Дэлглиша и кратко проинформировать его о том, как идет расследование. Сделал он это не то чтобы неохотно, но подчеркнуто официально, так что можно было предположить, что он выполняет данные ему указания.
Да и сам Рикардс, стягивая с себя куртку и усаживаясь в то же самое кресло с высокой спинкой справа от камина, казался сейчас чуть слишком сдержанным. На нем был темный, в тонкую полоску костюм, который, несмотря на то что явно был сшит на заказ, выглядел каким-то потрепанным, давно ненадеванным и перешедшим в разряд далеко не самых лучших. На долговязой, нескладной фигуре костюм этот казался нелепым, ненужно городским, особенно здесь, на мысу, делая Рикардса похожим на человека, который принарядился для тихой, без формальностей свадьбы или тщился выглядеть покультурнее на собеседовании о приеме на работу, причем без какой-либо надежды на успех. В нем теперь не чувствовалось ни плохо скрываемого антагонизма, ни горечи провала после самоубийства Свистуна, ни даже неуемной энергии, переполнявшей его в воскресную ночь. Интересно, думал Дэлглиш, может, он поговорил с главным констеблем и получил совет? Если так, то легко было догадаться, какой именно. Такой же, какой дал бы Рикардсу он сам: «Конечно, мало приятного, что он сейчас на вашей территории, но он ведь один из самых-самых в Столполе, к тому же любимчик самого комиссара. И людей этих он знает. Он был на том обеде у Мэара. И труп тоже он обнаружил. Ну хорошо, он сам полицейский и ничего скрывать не станет, но вы гораздо легче получите от него необходимую вам информацию и жить вам обоим будет легче и приятней, если вы перестанете считать его своим соперником или, хуже того, подозреваемым».
Передавая Рикардсу виски, Дэлглиш спросил, как чувствует себя его жена.
— Хорошо, хорошо. — Но в его тоне чувствовалась какая-то напряженность.
— Надеюсь, теперь, когда Свистун умер, она вернется домой?
— Хотелось бы надеяться, верно? Мне бы этого хотелось, ей тоже. Но существует небольшая проблемка в лице мамочки Сузи. Она вовсе не хочет, чтобы ее овечка имела хоть какое-то касательство хоть к каким-нибудь неприятностям. Особенно если это убийство. И особенно сейчас.
Дэлглиш сказал:
— Трудно изолировать себя от неприятностей, даже от убийства, если ты замужем за полицейским.
— Да она никогда и не хотела, чтобы Сузи вышла замуж за полицейского.
Дэлглиша поразило, сколько горечи звучало в этих словах. И снова он испытывал чувство неловкости: ведь от него ждали какой-то поддержки, надеялись с его помощью обрести уверенность, а он считал, что меньше всех способен на это. Подыскивая, что бы такое успокоительное сказать, он взглянул на Рикардса. На лице Терри были написаны крайняя усталость, сознание почти полного провала, черты заострились и в неровном свете горящих поленьев казались еще резче. Дэлглиш решил, что лучше всего прибегнуть к обсуждению вещей сугубо практических.
— Вы давно ели? — спросил он.
— О, не беспокойтесь, я найду что-нибудь в холодильнике, когда доберусь до дома.
— У меня осталось немного кассуле, если вы любите тушеное мясо с бобами. Разогрею в один момент.
— Пожалуй, я не смогу сказать «нет», мистер Дэлглиш.
Поставив поднос на колени, Рикардс с таким наслаждением поглощал кассуле, словно ел впервые за много дней, потом тщательно подобрал соус корочкой хлеба. Только один раз он поднял взгляд от тарелки, чтобы спросить:
— Вы сами это готовили, мистер Дэлглиш?
— Когда живешь один, приходится учиться готовить хотя бы самые простые блюда, если не желаешь вечно зависеть от кого-то еще в одной из самых существенных сторон жизни.
— А вас это не устраивает? Зависеть от кого-то еще хотя бы в одной из существенных сторон жизни?
Но говорил он без горечи и, покончив с едой, отнес поднос с пустой тарелкой на кухню. Он даже улыбался. Секунду спустя Дэлглиш услышал плеск льющейся из крана воды: Рикардс мыл тарелку.
Он, должно быть, и не представлял себе, насколько голоден. Дэлглиш по себе знал, как легко ошибиться, поверив, что способен эффективно работать по шестнадцать часов в день, питаясь исключительно кофе с бутербродами, да и то лишь урывками. Возвратившись из кухни, Рикардс откинулся на спинку кресла с удовлетворенным вздохом. Лицо его порозовело, а голос, когда он заговорил, обрел прежнюю силу:
— А вас это не устраивает? Зависеть от кого-то еще хотя бы в одной из существенных сторон жизни?
Но говорил он без горечи и, покончив с едой, отнес поднос с пустой тарелкой на кухню. Он даже улыбался. Секунду спустя Дэлглиш услышал плеск льющейся из крана воды: Рикардс мыл тарелку.
Он, должно быть, и не представлял себе, насколько голоден. Дэлглиш по себе знал, как легко ошибиться, поверив, что способен эффективно работать по шестнадцать часов в день, питаясь исключительно кофе с бутербродами, да и то лишь урывками. Возвратившись из кухни, Рикардс откинулся на спинку кресла с удовлетворенным вздохом. Лицо его порозовело, а голос, когда он заговорил, обрел прежнюю силу:
— Отец ее был Питер Робартс. Помните такого?
— Нет. Почему бы мне его помнить?
— Ни почему. Я тоже не помнил, но у меня было время им поинтересоваться. Нажился здорово после войны, а во время войны, кстати говоря, служил в армии и даже отличился. Один из тех ловкачей, кто хорошо видит свою выгоду. Он свою нашел в производстве пластиков. Ну и время было подходящее для ловких парней — пятидесятые да шестидесятые. А она — его единственная дочка. Ну, он состояние себе быстро нажил, да только так же быстро его и потерял. Причины самые типичные: расточительство, показная щедрость, женщины, швырялся деньгами, будто у него собственный печатный станок работает, думал, ему всю жизнь будет везти, несмотря ни на что. Ну ему и повезло — за решетку он так и не попал. Отряд по борьбе с мошенничеством сляпал против него хорошенькое дельце, оставалась пара-тройка дней до его ареста. Как раз тут его кондратий и хватил — инсульт. Обедал «У Симпсона»,[60] ткнулся лицом в тарелку, и все — такой же живой, как утка с яблоками, которая у него в тарелке была. Дочке небось не очень-то легко это все далось: вечером — папочкина любимица, только птичьего молока не хватало, а наутро — чуть ли не позор, смерть, бедность.
— Относительная бедность, — заметил Дэлглиш. — Впрочем, бедность всегда есть понятие относительное. Вам пришлось покопаться.
— Кое-что, не так уж много, мы узнали от Мэара, а кое-что пришлось разыскивать самим. Полиция лондонского Сити нам очень помогла. Я им на Вуд-стрит звонил. Раньше я убеждал себя, что все, имеющее касательство к жертве, очень важно. Но сейчас все чаще думаю, а что, если эти наши розыски — пустая трата времени?
— Да нет, это единственный надежный способ работать, — возразил Дэлглиш. — Ведь жертва погибает потому, что она — это она; она уникальна.
— Ну да, «если понимаешь, как она жила, понятной становится и смерть». Старик Бланко Уайт — помните его? — вдалбливал это нам в головы, когда я был еще совсем молодым районным констеблем. А что получается в результате? Путаница фактов, будто ты мусорную корзину перевернул. И ничего они о человеке, о личности на самом деле не говорят. А про эту жертву и подобрать-то нечего. Путешествовала налегке, без багажа. В доме у нее мало стоящего нашли: никаких дневников, никаких писем, кроме письма поверенному с просьбой назначить встречу на следующую субботу. С сообщением, что собирается замуж. Мы с ним, конечно, повидались. Он не знает имени этого человека. Да и никто вроде бы не знает, Мэар тоже. Больше никаких важных бумаг мы не обнаружили, только копию завещания. И там ничего захватывающего. Все свое имущество она завещала Алексу Мэару в двух строках — творение жесткой юридической прозы. Но я не могу представить себе, чтобы Мэар прикончил ее из-за двенадцати фунтов на спецсчете, хоть этот счет и в Нэш-Вест банке,[61] да коттеджа-развалюхи с жильцом, от которого невозможно избавиться. А кроме завещания и этого единственного письма, — только обычные извещения из банка, оплаченные счета… Дом удручающе чисто прибран. Можно подумать, она знала, что скоро умрет, и потщательнее прибрала свою жизнь. Между прочим, никаких признаков, что в доме что-то искали. Если там и было что-то, чего убийца искал, если он ради этого и разбил окно, он здорово замел следы.
— Если ему и в самом деле понадобилось разбить окно, чтобы проникнуть в дом, то это, по всей вероятности, не мог быть доктор Мэар, — сказал Дэлглиш. — Мэар знал, что ключ — у нее в медальоне. Он мог его взять, открыть дверь и вернуть на место. Разумеется, тут он рисковал бы оставить лишние улики на месте преступления, и, кроме того, некоторые убийцы не любят возвращаться к трупу. Хотя другие, наоборот, ощущают настоятельную потребность вернуться. Но если Мэар все-таки взял ключ, ему, несмотря ни на что, необходимо было бы вернуть его на место. Пустой медальон прямо указывал бы на него.
— Сирил Александр Мэар, — произнес Рикардс. — Только «Сирил» он теперь нигде не пишет. Считает, видно, что «сэр Александр Мэар» будет звучать благородней, чем «сэр Сирил». А чем ему не нравится «Сирил»? Моего деда звали Сирил. У меня, знаете, предубеждение против людей, которые отказываются от собственного имени. Между прочим, она была его любовницей.
— Он сам вам сказал?
— Ну, так или иначе, он все равно вынужден был бы это сделать, верно? Они были очень осторожны, но пара-тройка сотрудников, из руководства, должны были знать. Знали, а может, подозревали, какая разница? Мэар слишком умен, чтобы скрывать факты, которые — он может быть уверен — мы все равно выясним рано или поздно. По его словам, их связь оборвалась совершенно естественно, по обоюдному согласию. Он предполагает переехать в Лондон, она хотела остаться здесь. Ну она, так или иначе, вынуждена была либо здесь остаться, либо с работы уйти, а она хотела сделать карьеру, и эта работа для нее имела большое значение. По его словам, их чувства не были достаточно сильными, чтобы редкие встречи по выходным могли их долго поддерживать. Это он так формулирует, не я. Можно подумать, что эта их связь просто была им удобна. Пока он был здесь, ему нужна была женщина, ей — мужчина. А нужная вещь должна быть всегда под рукой. Что толку, если вас разделяют сотни километров? Как мясо в ближней лавке покупал. Он переезжает в Лондон. Она остается. Надо искать другую лавку.
Дэлглишу помнилось, что Рикардс всегда был несколько строговат в вопросах секса. Вряд ли он мог проработать полицейским следователем все эти двадцать лет, не встретившись с самыми разнообразными формами адюльтера и внебрачных связей, не говоря уже о тех странных и ужасающих проявлениях человеческой сексуальности, рядом с которыми адюльтер и внебрачная связь кажутся просто здоровой нормой. Но это вовсе не означало, что такие вещи ему нравятся. Он принес присягу, когда стал полицейским, и выполнял ее со всей строгостью. Он произнес клятву верности, когда венчался в церкви, и, вне всякого сомнения, намеревался столь же строго ее соблюдать. На работе с ненормированным днем, требовавшей присутствия в любой час суток, где мужское товарищество, избыток спиртного и близкое соседство женщин-полицейских — все подвергало семейную жизнь постоянной опасности, брак Рикардса оставался неуязвимым. Это знали все. Рикардс обладал слишком большим опытом и был по самой своей сути слишком справедлив, чтобы позволить предубеждению взять над собой верх, но в этом одном аспекте Мэару не повезло со следователем, назначенным вести дело об убийстве Хилари Робартс.
— Ее секретарь, — продолжал Рикардс, — Кейти Флэк ее зовут, только-только подала заявление об уходе. Видимо, сочла ее слишком требовательной. Незадолго до этого был большой скандал: эта Флэк на обед тратила больше времени, чем ей по должности положено. А еще один из ее подчиненных, Брайан Тейлор, признал, что работать с ней было просто невозможно, и он просил его перевести. Просто потрясающе был откровенен. Ну, конечно, мог себе это позволить. Он был на холостяцкой вечеринке: его приятель устраивал в ресторане «Мэйдз-Хед», в Норидже. Так что у него по меньшей мере десять свидетелей, что он был там с восьми вечера и допоздна. И Кейти тоже не о чем беспокоиться: она весь вечер телевизор смотрела со всем своим семейством.
— Только со своим семейством? — переспросил Дэлглиш.
— Да нет. К ее счастью, соседи заходили, как раз до девяти, обсудить, какого фасона платье выбрать к свадьбе их дочери. Она будет подружкой невесты. Лимонного цвета платье, с букетами мелких желтых и белых хризантем. Бездна вкуса. Нам представили полное описание, во всех деталях. Я думаю, она решила, что это добавляет достоверности ее алиби. Да все равно ни ее, ни Тейлора нельзя всерьез заподозрить. В наши дни, если тебе твой босс не по душе, бросай работу, и дело с концом. Они, похоже, в глубине души считают, что она нарочно добивалась, чтоб ее убили, — чтобы они оказались виноваты. Никто не потрудился сделать вид, что ее любили. Только в этом убийстве есть что-то более сильное, чем неприязнь. И вот что может показаться вам неожиданным, мистер Дэлглиш. Среди сотрудников высшего звена Робартс вовсе не была так уж непопулярна. Эти уважают деловитость и организаторские способности, а ими она обладала в высшей степени. Кроме того, то, что она делала, никак не ущемляло их интересов. Она отвечала за то, чтобы научные сотрудники и технический персонал станции были обеспечены всеми условиями для успешной и эффективной работы. По всей видимости, именно этого она и добивалась. На мои вопросы они отвечали спокойно, без суетливости. Но не очень-то охотно распространялись. Здесь, на станции, существует что-то вроде чувства товарищества. Я думаю, если люди знают, что их постоянно критикуют да атакуют, это неминуемо порождает настороженность при общении с посторонними. Только один из них прямо сказал, что ее недолюбливал. Майлз Лессингэм. Но он представил своего рода алиби. Он утверждает, что был на своей яхте в момент смерти Робартс. И секрета из своих чувств он никакого не делал. Он не желал ни есть с ней вместе, ни пить, ни проводить свободное время, ни тем более спать. Но, как он изволил заметить, он испытывает те же чувства к целому ряду людей, но не обнаруживает в себе желания их убить. — Рикардс замолчал на мгновение, потом спросил: — Доктор Мэар ведь провел вас по станции в пятницу утром?